Критически оглядев гардероб племянницы, тетя Кира заявила, что его надо менять решительно и радикально, потому что «…вкус у тебя, Мария Николаевна, отсутствует напрочь». Собрала платья в охапку вместе с плечиками и выкинула на пол:
— На помойку. — Отложила из пачки общих денег солидную сумму: — А это — для твоего нового имиджа.
Денег она не вручила, чем дала понять, что создание имиджа племяннице не доверено. В субботу они отправились на вещевой рынок, где без толку проболтались почти весь день, и лишь под вечер разыскали магазин «Великан», предлагающий одежду людям с нестандартными габаритами.
После изнурительных примерок тетя Кира купила Маняше дорогой шерстяной костюм черного цвета с балахонистым пиджаком, темно-серое трикотажное платье прямого покроя с маленьким воротником-косичкой и коричневое, в рубчик, старушечье пальто.
Пиджак висел мешком, длинная юбка крутилась в поясе и прилипала к лодыжкам. Платье без всякого намека на талию как будто специально расширялось в этой все же по-девичьи излучистой области Маняшиного пухлого тела и делало его абсолютно бесформенным. Пальто Маняша как надела, так быстренько и сняла, чтобы не расплакаться.
Тетя Кира раскраснелась от примерочного ража и, обдергав одежду на Маняше, переметнула взгляд в зеркале со сдобной фигуры племянницы на свою поджарую. В полном удовлетворении открыла в улыбке свой избыточный зубной комплект — сочла, что наконец-то ее подопечная выглядит почти comme il faut. Это французское словосочетание было любимым теткиным определением всего, что казалось ей «приличным».
За ужином, поддавшись наплыву бурной сентиментальности, тетя Кира поведала о трех пылающих страстью мужчинах своей жизни. Любови были односторонние. То есть тетя Кира участвовала в них как бы опосредованно, играя роль изящного и тонкого во всех отношениях божества, перед которым млела и трепетала сильная половина человечества. О том, куда мужчины подевались один за другим, тетка не сказала. Маняша не осмелилась спросить, а небрежно брошенная фраза смутила ее до слез:
— Ну, тебе-то с твоими формами, Мария Николаевна, о таком и не мечтать…
Минуты благорасположения у тети Киры выдавались редко. Все остальное время она вмешивалась в любые дела, беззастенчиво рылась в сумках и мусорном ведре в поисках свидетельств Маняшиного чревоугодия и упражнялась в чтении лекций на тему здорового образа жизни. Образ этот, на ее взгляд, заключался в ограничении всех естественных потребностей. Наглядным пособием педантизма, включенного в понятие ЗОЖ, была стопка теткиных панталон, целомудренную белизну которых познало лишь неутомимое и горячее, но безнадежно импотентное острие утюга.
В молодости тетя Кира была одержима разнообразными диетами. В результате страдала теперь хроническим гастритом, поэтому все новые способы голодания и очищения проверяла на племяннице. Маняша каких только диет не перепробовала: обезжиренную кефирную, яблочную, рисовую без соли. Ела одно время только арбузы, пила чай для похудения, глотала разрекламированные таблетки. И только когда тетя Кира притащила откуда-то замусоленную брошюрку под названием «Методы уринотерапии», тихо взбунтовалась:
— Не надо, пожалуйста… Не смогу я, честное слово, ведь затошнит…
Брезгливая тетка выкинула брошюру с облегчением и чувством выполненного долга. В конце концов, раз Маняша не может, то и ее совесть чиста.
Азартно подправляя в племяннице недостатки, тетя Кира сердилась на Маняшину неблагодарность — несомненно, врожденное неумение оценить сердечную заботу и бескорыстную трату постороннего времени. Не скупилась на зловещие пророчества, крича, что ни один приличный молодой человек не возьмет за себя такую жирдяйку и дуру. Тетка забывала, что родственница вдобавок ко всему далеко не юна.
Око у тети Киры было вездесущим, но она не догадывалась о Маняшиной другой жизни — в душе (ударение на втором слоге), где та умела скрываться и где, как в их крохотном душе (с ударением на первом), мог поместиться всего один человек, зато со всеми своими мечтами.
Праздник и согласие наступали в обеих Маняшиных жизнях, когда тетка на несколько дней уезжала в командировку. По вечерам, испытывая одновременно счастье и обреченность, Маняша беспорядочно ела колбасу, копченую рыбу, яблоки, разогревала вчерашний борщ и съедала две тарелки вприкуску с луком. Затем, оставив груду грязной посуды в мойке, с комфортом устраивалась в стареньком кресле и завороженно замирала перед телевизором. Душераздирающие моменты мыльных опер щипали ее глаза — лицо обливалось слезами, а сердце кровью.
Остудив холодной водой припухшие веки, Маняша ложилась спать. Томление, вызванное фильмом и отчасти широким резиновым поясом, не давало ей уснуть. По рекомендации тети Киры она надевала его на ночь для утягивания живота. Покрутившись на жесткой кровати, страдалица с трудом стягивала надоевший пояс, и тело, вываленное из него, как джинн из бутылки, облегченно распускало привычные округлости и складки.
В безмолвном сумраке Маняша гладила свою невостребованную грудь с втянутыми девичьими сосками и, с трудом отогнав подглядывающий образ тетки, предавалась преступным мечтам. Представляла рядом с собой не какого-нибудь хлыщеватого клубного джентльмена, а простого деревенского мужика, предположительно шофера по специальности, с сильными руками и мускулистым прессом. Отдаленно он напоминал Антонио Бандераса.
Ночью Маняшу мучили эротические сны. Она тяжело просыпалась и пила чай со зверобоем, чтобы успокоиться. Долго стояла перед зеркалом, оттягивая ладонями щеки и подбородок. Иногда ей казалось, что стоит похудеть — и она станет красивой, яркой и порывистой, как актрисы бразильских сериалов. Отпускала ладони. Пухлые щеки и мягкий валик подбородка возвращались на место, и Маняшу ставили на место — ближе к магазину нестандартной одежды.
Маняша задумчиво наносила на гладкокожее лицо прогорклый увлажняющий крем. Он помнил еще ее несовершеннолетие, но другого крема не было. Снова поглядев в зеркало, она яростно смывала жирный блеск с лица горячей водой с мылом. Лаково блестя красными щеками, заваривала кофе, готовила многоэтажный бутерброд и, как тесто в квашне, умяв свое пышное тело в кресле, до утра читала любовные романы. Они-то в основном и вдыхали жизнь в ее амурные видения.
Вернувшись из командировки, тетя Кира обнаруживала крупную недостачу провизии в холодильнике и снова кричала, обзывала и пророчествовала. Маняша выслушивала гневную тираду, смиренно опустив лицо. В голове ее, подпитанной днями греховной свободы, роились и торжествовали минуты, проведенные с фантастическим брюнетом, и обидные теткины слова меркли и пустели.
Нет, никто не замечал бури страстей в тихом белесом существе. Это было даже как-то неудобно заподозрить. А Маняшины серые глазки ее не выдавали, глубоко-глубоко, на самое донце зрачков прятали скоромные мысли. Привычно и несуетливо перебирала она формуляры, упорядочивала картотеку, а если не было читателей, ласково переплетала-перепеленывала старые журналы. Порой взгляд ее останавливался на удачном снимке. Маняша долго разглядывала фотографию, где улыбалось или плакало осчастливившее кого-то дитя. Она позволяла себе несколько минут поиграть с малышом. Прячась за железными книжными стойками, беззвучно смеялась и радостно вскрикивала одним движением рта, а ее красавец-мужчина снисходительно наблюдал за этим немым кино с воображаемого дивана. Но стоило проникнуть в мираж любому звуку извне, как Маняша с несвойственной ей прытью возвращалась из своего оазиса в строгую реальность библиотеки.
Бывшие одноклассницы при встрече гордо знакомили ее с мужьями и подталкивали своих сплошь гениальных детей, взахлеб хвастаясь их успехами. Маняша внезапно неправдоподобно хорошела, зарумянивалась, губы поднимались веселой подковкой вверх. В глазах скучающих мужей вспыхивали искорки зачаточного интереса. Одноклассницы что-то чуяли, ревнивые их лица моментально вытягивались, и Маняша пугливо сникала. Матери семейств холодновато прощались, уводя свою одушевленную собственность подальше от несуразной толстушки, посмевшей вместо зависти проявить другие чувства.
Как-то раз зимой Маняша услышала в дворницком закутке чей-то гаснущий писк. С гулким сердцем раздвинув расхристанные метлы, пошарила в густой темноте. Тряские от волнения пальцы нащупали ответную дрожь крохотного тельца. Острые коготки с готовностью вцепились в протянутую руку, и писк превратился в отчаянный ор. Требуя немедленного сострадания, ор до краев заполнил Маняшину душу, из которой с отставным шорохом тут же высыпалась внушительная часть лелеемых впусте грез.
До недавнего времени котенок считал себя владельцем молочного бока большой пестрой кошки, а теперь был брошен ею ради уличного зова. Толстенький светло-серый малыш оказался до смешного похож на саму Маняшу. Но сходство оказалось только внешним. Котенок сразу проявил деспотичный характер, безжалостно исцарапав грудь, принявшую его в свое щедрое тепло.
До недавнего времени котенок считал себя владельцем молочного бока большой пестрой кошки, а теперь был брошен ею ради уличного зова. Толстенький светло-серый малыш оказался до смешного похож на саму Маняшу. Но сходство оказалось только внешним. Котенок сразу проявил деспотичный характер, безжалостно исцарапав грудь, принявшую его в свое щедрое тепло.
Дома, приподняв котенку хвостик, Маняша констатировала принадлежность к женскому полу. Перебрала кучу имен и почти бессознательно остановилась на кличке Мучача. Поколебалась и решила — пусть. Пусть кошка будет Мучачей. Прижала к щеке, и миниатюрная тезка незабвенного алкоголика замурлыкала громко, затрещала, как будильник. Наверное, ей очень понравилось коровье молоко.
Вечером тетя Кира пришла в нетипично благоприятном расположении духа: Управление образования заплатило за оформление учебника повышенный гонорар. Тетка вооружилась калькулятором и увлеченно занялась проектом будущих покупок. Не замечала Маняшиных виновато бегающих глазок, пока сама не наткнулась на коробку из-под картошки, выстланную старым полотенцем. Запнувшись на полуслове, тетя Кира вытаращила глаза на новую обитательницу квартиры. Сытая Мучача нагло распушила шерстку, мяукнула и, сладко потягиваясь, продемонстрировала раскрывшиеся во всю ширь лепестки нежно-розового зева.
Маняша выжидающе замерла. Тетя Кира оценила ситуацию и выказала небывалое великодушие. О котенке лишь мимоходом было молвлено:
— Чтобы эта тварь у меня в комнате не появлялась.
О своей минутной слабости тетка позже сильно жалела и трижды пыталась выкинуть непрошеную жиличку в подъезд, но всякий раз ее останавливало высокомерное выражение кошачьей мордочки. Перед явным нахальством тетя Кира пасовала и отыгрывалась на безвольной племяннице.
Мучача требовала внимания и ухода. В выходные тетка, скрепя сердце, молча выкладывала на стол определенную сумму на пропитание животного, и Маняша отправлялась рыскать по магазинам в поисках свежей рыбы. Кошачий ребенок рос быстро, к девяти месяцам потемнел шерсткой и преобразился в прелестную дымчатую особу с повадками и характером маленькой пумы. Теперь над Маня-шей начала властвовать и эта своенравная персона, к чьим кипучим инстинктам дикорожденного существа хозяйка питала боязливое уважение, с покорностью снося царапины и укусы.
Мечты как-то притупились, потеряли былую живость и остроту. Не находя теплого приема, разобиженный красавец все чаще покидал Маняшу, а если возвращался, то ненадолго. Возможно, витая в космическом мыслительном пространстве, научился занимать чьи-нибудь чужие фантазии. Или, по мужскому обыкновению, охладел к той части совместной жизни, к которой женщины и спустя годы относятся с романтическим значением, а мужчины несерьезно и редко.
Маняша хорошо высыпалась. На работе меньше случалось огрехов, да и коллеги стали относиться приветливее — библиотекарши в большинстве были заядлыми кошатницами. Зато по вечерам огорчений хватало. Тетя Кира ждала какой-то престижной стажировки, а отправлять ее, кажется, не собирались по негласной причине малоперспективного предпенсионного возраста. В издательстве тетка старалась не злиться, но дома ее зажатые днем эмоции распускались пышным и мрачным цветом.
Через неделю тугодумное начальство известило тетю Киру о стажировке чуть ли не за час до начала регистрации на авиарейс. Прихватив давно заготовленный чемодан, ликующая тетка отбыла в аэропорт в отсутствие племянницы. Кусочком магнита прилепила к холодильнику деньги и инструкцию, как поступать и что делать в том или ином случае. Под грифом «Обязательно!» следовало: «Проверь дачу!!!» — и на гвозде оставлен ключ от дачного замка. Дачей тетя Кира называла старую избу дедушки Саввы.
Близкая к городу деревня незаметно исчезла, превратилась в пригород, а затем в дачный поселок. Тетка, втайне считавшая отцовский дом своей собственностью, ездила туда с весны по осень с большой охотой и неугасимым огородным пылом, а Маняша с нежеланием и тоской по дедушке.
Наскоро проглядев руководство к действию, отпущенная на волю Маняша сунула деньги и ключ в карман пальто и радостно помчалась за продуктами для себя и Мучачи. Полмесяца раздольного одиночества, вкусная холестериновая еда, масса времени, невозбранный просмотр вечерних фильмов! Единственный минус: придется проведать дачу. Не отволынишь, тетка все равно узнает, так что лучше сделать это как можно скорее.
В первом же магазине Маняша купила батон с маком и свиную тушенку. Маняша любила есть ее, просто намазывая на хлеб. Свежей рыбы не оказалось, и пришлось брести в автовокзал. Дачный автобус курсировал с него через каждые двадцать минут.
В зале сновала и гомонила толпа жаждущих ехать во все концы районного света. Внимание Маняши привлекла интересная пара, стоящая в хвосте очереди к кассе. Он — долговязый, худосочный, в очках, но с приятным лицом. Она — горбатая, кривоногая карлица. Игнорируя обращенные на них взгляды, они увлеченно беседовали. Из чего-то неуловимого угадывалось, что это супружеская пара. Мужчина был внимателен и ласков к жене явно не на публику, не из жалости к ее убогому виду, а просто потому, что любит, и потому, что она — его женщина.
Маняша не удержалась и села на скамью напротив очереди. Нашарила рукой оставленный кем-то журнал и прикрылась им, искоса разглядывая своеобразную чету. Очевидно, он говорил что-то веселое — горбунья отвечала горловым хохотком, похожим на петушиный клекот. Маняша наблюдала, примеривала себя на ее место и стыдилась своих мыслей. Порывалась встать и уйти, но все сидела и сидела. Не то чтобы ей нравился этот тощий очкастый мужчина, на Маняшу просто снизошел восторг вроде упоения перед шедевром. Такой восторг вызывается выразительностью, а не художественной красотой.
Пара потихоньку приближалась к кассе. Беззаботный разговор не прекращался, карлица похохатывала и прикрывала ладошкой густо накрашенный рот. Мужчина смотрел на нее, смотрел и вдруг, низко нагнувшись, коснулся губами ее лба. Она слегка отпрянула, обернулась смущенно — не углядел ли кто? Мелькнули счастливые глаза, подведенные куда сильнее требований комильфо… Маняша с головой уткнулась в журнал, не замечая, что держит его вверх тормашками, а когда решилась высунуться, пара уже шла к выходу. Спина мужчины перекосилась влево к жене, шаг он нарочно мельчил, пристраиваясь к ее медленной походке.
Маняша почувствовала себя осиротевшей. Отставила журнал — «Автомобиль», как сейчас только обнаружила. В ряду она находилась не одна. Рядом, головой к ней, на скамье спал бомж в замызганной куртке. Из-под козырька его кепки, прикрывая веки, тугими кольцами падали на лоб серые от грязи волосы. Породистый, изящного рисунка нос музыкально посвистывал над полуоткрытым ртом. В зоне немыслимого дыхательного амбре деловито вилась вокзальная муха-долгожительница.
Маняша тотчас забыла очкарика с горбуньей, проверку дачи, рыбу для кошки и саму повелительницу Мучачу, забыла все на свете, с волнением присматриваясь к странно знакомому лицу. Глазки ее отвлеченно заморгали, нечто радужное вынырнуло из дремотно-киношных глубин. Уплотнился и унесся вдаль вокзальный гул — кто-то выключил незримую кнопку звука. Во внутреннем зрении стремительно развернулся экран с гарцующим на коне Антонио Бандерасом. Произошло удивительное: непостижимым образом мечты легко, точно лодки с волной прилива, вошли в реальный мир, а тело как будто разделилось надвое.
Бомж пошевелился, почмокал губами, и старожилка-муха разочарованно отлетела. Маняша очнулась от кинематографических видений. Встала, подошла к винному ларьку и неожиданно купила бутылку водки. Двигалась Маняша как сомнамбула, почти себя не помня, совершенно не понимая, и одновременно с ужасом следила за собой, раздвоившейся, со стороны. Эта новая Маняша растолкала бомжа и сбивчиво объяснила, что им надо идти. Да-да, им вдвоем, быстрее.
Он вполуха прослушал путаную речь и кое-как скумекал, что его куда-то приглашают. Встрепенулся, приметив в хозяйственной сумке незнакомки горлышко своей стеклянной «подружки», изменившей ему в этот день из-за крайней финансовой невезухи.
— Ну, пошли, — сказал хриплым голосом и поднялся резко, решительно, что, кажется, напугало благодетельницу, по чьей пышной фигуре он вскользь прошелся безучастным взглядом.
С нарастающим буханьем в висках Маняша засеменила за сомнительным спутником к выходу, продолжая, как в кошмарном сне, видеть себя сбоку и делать то, о чем ни одним словом не упоминала теткина памятка.
Вести такого в дом, где ждала гордая Мучача, вне сомнений, было верхом разнузданности и бесстыдства, да и всевидящих соседок, даже сквозь туман сознания, Маняша опасалась. Поэтому, вспомнив о задании, преисполнилась некоторой уверенности и устремилась к дачному автобусу.