- И ничего не было у него, - говорила нянька, - кроме револьвера да банта красного. И жили мы так:
газетку постелим на полу, и все. Стихи он читал мне, когда хлеба не было. Потом гражданская война началась. Вот и ждала его. Теперь знаю, что давно нет, а все опять жду...
Эти вдруг ожившие перед глазами образы взволновали Марго. И в суховатом тоне Гавриловны слышалась ей уверенность человека нашедшего истинную радость в той короткой любви, осветившей и все последующие годы. Давно нет студента, уж истлели где-то кости, многое переменилось на земле, и люди стали другими, а образ любимого хранит сердце женщины. И еще одна мысль возникла у Марго: "Что же такое красота и что любовь? Где связь этих понятий? Или, как в хорошей музыке, есть общая гармония? Здесь и таится обновляющая сила жизни... Но в этом и жестокий трагизм одиночества. Будто давно отзвучал аккорд и нет рядом инструмента, а человек явственно слышит его щемящее эхо".
- Заговорилась я с тобой, - вздохнула Гавриловна. - Чего-то память разворошило... Ты ешь, ешь!
- Я ем... Вкусные оладьи, - сказала Марго.
А думалось ей уже об ином. Еще маленькой она бессознательно хотела всем нравиться. И мальчишки наперебой пытались как-то доказать свое расположение.
Только Сережка Волков относился к ней с подчеркнутой неприязнью. Это смешило ее, потом заставило чаще думать о нем, вести лукавую игру. Если бы он сдался, то, наверное, она больше и не думала о нем. Но Волков упрямо не сдавался. Ей хотелось чаще видеть его, чтобы продолжить необъявленный поединок. И она сама не понимала, что за этой борьбой скрывается и растет в ней какое-то радостно-тревожное чувство...
"Где теперь Сережка?" - думала она.
Нянька глядела на нее, и в блеклых глазах теплилась грусть любящей матери.
Выбежав из дома, Марго увидела ждавших ее у скверика подружек.
- Ой, знаешь! - заговорила Наташа, делая испуганные глаза и широко открывая свой большой рот. - Знаешь?.. Ленка влюбилась...
Леночка укоризненно поджала губы. Ее серые глаза выражали какое-то немое страдание.
- Знаешь, - продолжала Наташа, - мы еще спали, а она уже в госпиталь ходила. К тому лейтенанту без ног. Ты письмо его Ганночке писала, а Ленка...
- Да ты, - перебила ее Леночка, судорожно дернув головой, - как ты можешь? Он вчера сказал... какое-то предчувствие у него, что не увидит Ганночку... И просил писать письма ей веселые... будто от него.
- Ну и что? - спросила Марго.
- Умер на рассвете.
Сердце Марго вдруг застыло холодным комком. Она вспомнила, что испытывала, проснувшись, когда, наверное, и умирал молодой лейтенант.
- Пошли, - строго добавила Леночка. - Опоздаем...
Улица возле консерватории была перекрыта. Студенты разных курсов собрались тут, как бы ожидая чего-то.
- Отойдите, ребятки, - уговаривал их милиционер. - Подале отойдите. Кино, что ли?
Из ворот соседнего дома глазели любопытные мальчишки. У грузовика несколько рабочих в брезентовых, испачканных кирпичной пылью спецовках жадно дымили цигарками. Угол старинного здания консерватории обвалился. А внизу, на груде кирпича, стояли трое военных.
- Э-э, - протянула Наташа. - Это бомбой, да?
- Одна бомба не взорвалась, - пояснил кто-то. - И вообще нас хотят эвакуировать.
- Куда?
- В Сибирь, - буркнул хмурый студент, державший футляр габоя на плече, как винтовку. - Отгрузят малой скоростью.
- Кто хочет, пусть удирает, - сказала Марго.
- Интересная формулировочка, - произнес другой, черноволосый студент. Заметьте, не эвакуируются, а удирают. Все, оказывается, удирают?
- Ты не придирайся, - взмахнула руками Наташа. - Как не стыдно! Ничего такого она и не говорила!
Марго знала это скрыто живущее в подруге чувство справедливости. И хотя Наташа более всего не любила ссор, но если где-то видела несправедливость, то, забывая о своей прирожденной рассудительности, бросалась на защиту обиженного.
- Почему же? - упрямо возразила Марго. - Это как раз я говорила!
- Вот, - сказал студент. - Галицына хочет остаться. С немцами еще романы крутить...
- Брось эту демагогию! - зарокотал басом студентвокалист. - Я тоже не еду, я иду в райком.
- Ходили, - произнес кто-то. - Не берут на фронт.
- Как это не берут, если пойдем добровольцами?
- Медиков берут и техников, а нам говорят: учитесь еще, потом сейте доброе, вечное...
- Тихо! - крикнул милиционер. - Вот народ...
Двое военных бежали по улице к грузовику, а третий куда-то исчез. Медленно затих шум голосов, и было слышно, как переговариваются рабочие.
- Прямо на бомбу лег... Он ее, голубушку, теперь как боязливую куму щупает...
А Москва шумела привычной, будничной жизнью.
Где-то на Арбате позванивали трамваи. Спешившие куДа-то люди подходили, узнавали, отчего перекрыта улица, и торопливо заворачивали в переулок. Из окна соседнего дома высунулась женщина.
- Нюрка! - позвала она.
Рыжеволосая девчонка лет одиннадцати юркнула было в подворотню.
- Видела, видела! - крикнула женщина. - Погоди,
явится отец!..
- Тут бомба, - отозвалась Нюрка.
- А что?.. Невидаль какая! А в ларьке, говорят, муку по карточкам дают. Беги скорей!
- Ладно, - вздохнула девчонка, - иду.
- Эх язви! - пробормотал милиционер. - Вот народ...
Не было видно, что делает сапер, оставшийся у бомбы. Оттуда лишь доносился скрип и позвякивание металла. И все глядели туда, понимая, что каждую секунду эти легкие позвякивания могут обернуться разрушающим взрывом. Наконец сапер поднялся, махнул фуражкой. Двое военных и рабочие побежали к нему.
- Разрядил, - будничным тоном сообщил милиционер.
А сапер, взяв лежащий рядом с воронкой большой желтый портфель, начал складывать в него инструмент.
- Господи, - удивленно проронила Марго. - Ну, да... И портфель его. Это же Магарыч.
- Кто? - спросила Леночка.
- Антон Иванович... Учитель физики. Его Магарычом прозвали.
Она нырнула под веревку, растянутую через улицу.
- Куда? - закричал милиционер, оглянувшийся на стук ее каблуков. - Эх, народ!
Рабочие выволокли бомбу из груды кирпичей. Массивная, с измятым стабилизатором, она казалась неуклюжей, безобразно толстой.
- Антон Иваныч! - окликнула Марго. Тот повернулся, удивленно щуря близорукие глаза. Лицо его было потным, кончик длинного, с фиолетовыми жилками носа побелел.
- Это я, Галицына. Не узнали?
- Галицына? Да, да...
- Антон Иваныч, - тихо проговорила она, - это страшно?
- Как на экзамене без шпаргалки, - улыбнулся он. - Другие-то из вашего класса где?
- Сережка и Андрей на фронте. Помните их? Они еще в портфель кота засунули.
- А-а... Волков, - кивнул учитель, и глаза его, поначалу будто скованные холодком, наполнились веселой мягкостью. - Самый бескомпромиссный к чужим недостаткам юноша.
- И писем нет, - вздохнула Марго. - А Шубин в студенческом батальоне.
Улыбка сошла с его губ и, хмуря высокий, изрезанный длинными морщинами лоб, он тоже вздохнул:
- Мальчики, еще совсем мальчики... Ну, рассказывай, как живешь?
- В консерватории учусь.
- Это хорошо. И я тоже учусь. Сапером-то был еще в прошлую войну, а за двадцать лет многое изменилось.
Молодой лейтенант подошел к ним, держа на ладони развинченный "грибок" взрывателя.
- Хитрая штука, - сказал он, поглядывая на Марго. - Через полчаса бы сработал. И когда вывинчивали, мог рвануть.
Антон Иванович укоризненно качнул головой, но тут же, видно догадавшись, что лейтенанта больше интересует красивая девушка, нежели хитроумный запал, мягко сказал:
- Бывает хуже. . Что ж, Галицына, прощай. Ехать надо, у Третьяковки еще одна лежит.
И мелкой быстрой походкой, как обычно расхаживал по классу, он зашагал к грузовику, на который рабочие уже погрузили бомбу.
Внезапно снова объявили тревогу.
Бомбоубежище находилось в подвале соседнего театра. Из дверей выбегали актеры, прервавшие репетицию. Грим на лицах, английские камзолы, открахмаленные жабо и бутафорские шпаги - все, что на сцене театра переносило зрителей в другую эпоху и заставляло сопереживать вымысел как реальность, выглядело здесь нелепо. И Марго вдруг поняла, что великое таинство искусства заключено в каждом человеке: глядя спектакль, люди размышляют о чем-то своем и борьбу страстей, изображаемую актерами, преломляют воображением на события близкой им жизни...
- Девчонки, это он, - каким-то вдруг ослабевшим голосом произнесла Наташа.
Рослый актер с красивым надменным лицом протискивался к входу бомбоубежища.
- Черт знает! - говорил он - Я не могу так репетировать. Вчера на этом же монологе прервали...
- Иди, несчастный, в подземелье, - трагическим голосом и размахивая шахматной доской, отвечал ему второй актер. - Иди, сразимся!
И, заметив, что на него смотрят, перешептываются, рослый актер величественно откинул голову.
Марго подумала о том, что робкий, незаметный школьный учитель, наверное, сейчас идет к бомбе или уже вывинчивает взрыватель. И позерская горделивость этого актера, кумира московских девчонок, теперь казалась ей столь же нелепой, как и его белоснежное, крахмальное жабо.
- Ой, девочки, - тихо восторгалась Наташа. - Какие у него глаза!
- Пустые, - сказала Марго.
- Ты ненормальная! Тебе всегда хочется других злить.
Еще не всем удалось спуститься в бомбоубежище, когда прозвучал отбой воздушной тревоги.
Появился декан и объявил, что эвакуировать консерваторию будут через несколько дней, а сейчас ему позвонили - на автозаводе для разгрузки прибывшего с фронта эшелона не хватает людей и автобус уже послан.
Этот автобус подъехал, остановился, визгнув тормозами. Шофер, еще совсем юный, в нахлобученной до ушей кепке, высунулся, приоткрыв дверцу:
- Вы, что ли, на завод? Тогда быстрей шевелись!
Декан уселся рядом с шофером и, подозрительным взглядом окинув его мальчишеское круглое лицо, спросил:
- Давно работаете?
- Ага, - ломающимся баском ответил тот. - Шоферю вторую неделю. Закурить хотите?
- Не курю, - покачал головой декан.
- Я тоже недавно обучился, - кивнул шофер. - В ночную смену без курева нельзя.
- В ночную смену? - удивился декан. - Ночью же бомбят.
- Они бомбят, а мы работаем, - солидно шмыгнув носом, проговорил тот и двумя пальцами вытащил из-за оттопыренного уха мятую, тоненькую, как гвоздик, папиросу. - Мы-то не из пугливых...
II
Автобус въехал на заводской двор.
- Готово! - крикнул шофер. - Выгружайся, а мне за другими ехать. - И, опять выразительно шмыгнув носом, добавил: - Тут филонить некогда.
На платформе стояли полуобгорелые грузовики, танки, зиявшие пробоинами. Возле них суетились такие же, как шофер, мальчишки в замасленных комбинезонах.
Несколько раз, пока разгружался эшелон, объявляли воздушную тревогу, но завод продолжал работать.
Лишь над крышами цехов поднимались стволы зенитных орудий, и рабочие надевали солдатские каски.
В одну из таких минут работница, помогавшая студентам оттаскивать грузовик, уселась на землю.
- Притомилась что-то, - извиняющимся тоном сказала она. - Третий день ведь не уходим. А дома ребятишки. Догадаются ли картошку сварить? На минутку бы хоть сбегать, глянуть, как они там?..
Марго поняла, что и во время ночных бомбежек люди оставались в цехах. Как на фронте, здесь были раненые, убитые.
"А я? - думала она. - На что я способна? Что умею?
Наташка права: умею только злить других. И еще бренчать на рояле".
Эшелон разгрузили засветло, и на эти же платформы стали въезжать отремонтированные танки. Студентов отпустили домой. Марго уговорила Наташу и Леночку зайти пообедать к ней.
...Они спустились к набережной. В скверике навстречу им шла худая высокая девушка лет семнадцати, и, точно выводок цыплят за клушкой, семенили дети, грязные, одетые в какие-то лохмотья. На девушке была черная юбка и запачканная мазутом телогрейка. Лямки солдатского вещмешка оттягивали ее узкие плечи. Поравнявшись, она спросила:
- Не знаете, где тут детский дом?
- Да откуда вы? - заговорила Наташа.
- Из Ельни, - ответила девушка. - Эвакуированные. Теперь детский дом ищу. А они засыпают на ходу.
- Так идемте ко мне, - сказала Марго. - Я рядом живу.
Большие глаза девушки просветлели.
- Что вы? - неуверенно сказала она. - Все мы такие грязные.
- Вот и хорошо. Умоетесь, отдохнете. - И, приподняв самую маленькую девочку, на которой вместо платьица была пропотевшая солдатская гимнастерка, разорванная у плеча, Марго спросила: - Хочешь идти ко мне?
- Хочу, - залепетала девочка, крепко обхватывая тоненькими ручками ее шею.
- Вот и договорились. Как тебя зовут?
- Машенька.
- Тезка, значит. А где твоя мама?
- Самолет убил.
Казалось, девочка и не осознает еще смысла того, что говорит, а лишь повторяет услышанное от взрослых.
- Я тебе куклу подарю, - заторопилась отвлечь ее Марго.
- Большую?
- Большую-пребольшую.
- А как ее зовут?
- Ее зовут Машка-замарашка, потому что никогда не умывается.
- И я с ней буду иглать?
- Конечно.
От удовольствия девочка запрыгала на ее руках.
Странное чувство испытывала Марго - точно это легкое горячее тельце уже стало частью ее тела, и радость девочки передалась ей какой-то теплой болью.
Девушку, которая была с детьми, звали Лизой. Пока шли к дому, она рассказывала, как бомбили эшелон и как она собрала этих семерых уцелевших детей, а потом с ними добиралась в Москву - где пешком, где на попутных машинах.
Открыв ключом дверь, Марго сказала:
- Заходите! Что вы еще раздумываете?
В прихожей Лиза сняла вещмешок, телогрейку, тяжелые ботинки. Под телогрейкой у нее оказалась лишь нижняя рубашка, и она смущенно пояснила, что кофту разорвала, когда перевязывала раненых. Встречные бойцы дали ей телогрейку и гимнастерку. Но гимнастерку пришлось надеть на девочку, так как платьице было залито кровью матери. Без телогрейки, без ботинок, с выступающими ключицами, длинными ногами, она сама теперь казалась девочкой-подростком. Малыши обступили чучело тигра, и более смелые уже пытались забраться верхом на него.
Марго ушла на кухню, а затем позвала Наташу и Леночку.
- Еды мало, - шепотом сказала она.
- Да, - кивнула Леночка. - Этим и троих не накормишь.
- Они же голодные!
- А ты не господь бог, чтоб пятью лепешками столько человек накормить, - рассудительно заметила Наташа.
- Я кое-что придумала ..
Она потащила их в спальню и, открыв шкаф, стала выбрасывать на пол свои платья и туфли.
- Зачем? - спросила Наташа.
- Они же голодные, - повторила Марго. - На базаре выменяем еду.
- И тебе не жалко? - оторопело заморгала Наташа.
- Заворачивай, заворачивай! - ответила Марго.
Леночка взглянула на Марго так, будто сейчас увидела ее совсем иной, затем, ничего не говоря, сняла с руки часы и бросила в кучу платьев...
Спустя два часа вернулась нянька и застыла на пороге. Из кухни валил густой чад. Два мальчугана, до ушей перепачканные вареньем, около чучела тигра деловито тузили друг друга кулаками, стараясь завладеть плюшевым медвежонком. А из ванной слышался отчаянный детский визг.
- Господи Иисусе! - пролепетала старушка.
Отворилась дверей ванной, и появилась Наташа, тащившая завернутого в простыню брыкающегося ребенка.
Не сообразив еще, что происходит, Гавриловна бросилась в кухню. Марго и незнакомая девушка, измазанные тестом, лепили пирог. Леночка возилась у плиты, где что-то шипело на сковородках.
- Нянька! - обрадованно крикнула Марго.
- Это что делается! - сердито заговорила старушка, отодвигая сковородки. - Это кто яичницу на большом огне жарит?..
- Хотели быстрее, - стала оправдываться Леночка.
- Хотели!.. А дети откуда взялись?
- Мы эвакуированные, - сказала Лиза, напуганная ее грозным видом.
- Нянька, у нас и тесто не клеится, - вытирая слезившиеся от дыма глаза, проговорила Марго.
- Вот я задам тесто!.. Его ж надо месить... Э-эх!
Чему вас учат? Поди, в тесто не меньше десятка яиц разбили, а сюда и три много. Хозяек таких добрый мужик и на порог не пустит!
Нянька быстро навела порядок в кухне, потом убежала в гостиную и, кому-то дав шлепок, кому-то погрозив, утихомирила драчунов.
- В доме чего устроили, - сердито бормотала она.
- Не беспокойтесь, - отвечала ей Лиза. - Мы уйдем. Я по телефону созвонилась.
- Да кто ты такая? - накинулась на нее Гавриловна. - Куда это уйдем? Так и отдам я детишек на ночь глядя. Накормлю вас да спать по-людски уложу, а потом видно будет.
Марго ушла в комнату, где спала Машенька. Прижимая тряпичную куклу, она вздрагивала и что-то бормотала. Но, словно почувствовав кого-то рядом, открыла глаза.
- Мамочка, - позвала она.
- Спи, спи... Хочешь, я буду твоей мамой?
Девочка помолчала и как-то очень серьезно, по-старушечьи мудро взглянула на нее.
- А ты не умлешь? - тихо спросила она.
- Еще не скоро, - улыбнулась Марго.
- А не сколо... умлешь?
- Когда-нибудь... Спи!
- И я умлу?
- Ты долго будешь жить. Станешь большой, красивой.
- А потом умлу?
- Когда-нибудь все умирают.
Девочка вздохнула, прикрыла глаза и, прижимая к себе куклу, засыпая, тихо прошептала:
- А зачем тогда живут?
Марго сидела, размышляя над этим вопросом уснувшей девочки. Все дети живут в своем, доступном лишь их пониманию мире, где реальность и фантазия составляют удивительное единство. Может быть, раньше человечество имело такой же строй мышления и оставило легенды, поражающие теперь наивностью и глубокой мудростью. Взрослея, человек утрачивает детскую непосредственность и о многом просто не задумывается, считая это само собой разумеющимся Немного позже, вернувшись на кухню, Марго сказала подругам:
- Я, девчонки, уйду на фронт. Машеньку оставлю пока здесь, няньке.
- Этим не шутят, - заметила Леночка.
- Да вы рехнулись, - обеспокоилась Наташа. - А я?
Ничего себе подруги! Вы же пропадете без меня. И никто вас на фронт не возьмет.
- Посмотрим, - сказала Марго. - Я знаю, куда идти.
III
В Москве это утро было ясным и тихим. На скамейках бульвара у Петровских ворот расположились ополченцы. Еще в куртках, пиджаках, свитерах они напоминали любителей-шахматистов, собиравшихся тут по воскресеньям до войны. Но теперь в руках были не шахматные доски, а гранаты и винтовки, устройство которых объяснял, переходя от группы к группе, молодой прихрамывающий лейтенант с плотной фигурой и облупившимся носом. У входа на бульвар поставили канцелярский стол. Рядом ходил часовой - пожилой рабочий, опоясанный солдатским ремнем. За столом, точно в кабинете, не обращая внимания на суетившихся у ног и под стулом голубей, что-то деловито писал худощавый, узкоплечий парень в гимнастерке без знаков различия. Марго, Леночка и Наташа остановились у чугунной ограды бульвара.