- Давай, милая. Чего ж! - тянул ее Самохин. - Приказано ведь.
Они пробежали за кусты, туда, где уже собирались другие бойцы. Фуры с ранеными еще не уехали, но ездовые уже высвободили лошадей.
У дерева на боку лежала Наташа, согнув колени, точно захотела поспать, а рука ее как-то неестественно была откинута.
- Наташка! Что? - тормошила ее Лена.
Марго тоже присела рядом, заглядывая в лицо Наташе.
- Быстрей, быстрей, - говорил Самохин - Чего уж.
Мертвая аль нет - клади ее на повозку.
И вместе с Родиновым он поднял ее тело, уложил возле раненого бойца.
- Гони!
Ездовые хлестнули лошадей. Обе повозки умчались по лесной дороге.
Где-то совсем рядом затрещали немецкие автоматы.
Короткими очередями стал бить пулемет Еськина.
И вдоль траншей уже двигались немецкие бронетранспортеры.
Огнеметные струи, как плавка из мартена, лились вниз, и земля набухла ревущим пламенем.
Отходили напрямик, через лес. Позади утихала стрельба.
В стороне, над лесом, шел бой истребителей. Десятка три самолетов располосовали небо дымом и бешено крутились, завывая моторами, часто хлопая пушками.
В той же стороне перекатывалась и гулкая артиллерийская пальба.
- Стой! - приказал Самохин. - А ну сосчитайсь!
Много ль нас?
Тринадцать ополченцев собрались вокруг него, дыша, как загнанные лошади. Выбившиеся из-под каски пепельные волосы Лены стали грязно-бурыми от копоти, шинель испятнана чужой кровью, а у рта появилась новая суровая и горькая, как у старой женщины, складка.
- В окружении мы?.. А? - спросил один боец. - И лейтенант не догнал...
- Хватя скулить! - прикрикнул Самохин. - А лейтенанта до конца жизни поминай. Никто б не ушел. - И, обращаясь к Леночке, добавил: - Ну-к, милая, затяни рану тряпицей.
Лишь теперь все заметили, что с руки его капает кровь. У кого-то нашелся бинт, ему вспороли рукав.
Леночка стала торопливо перевязывать сквозную рану чуть ниже локтя. Глядя на его жилистую, обросшую седым волосом руку, Марго почему-то вспомнила, как Самохин и другие ополченцы из старых солдат на рассвете переодевали чистое белье. И Захаркин еще подсмеивался над ними, советовал оставить кальсоны про запас.
- Будто войны разные, а смерть да раны одинаковые, - говорил Самохин, качая головой, не то от боли, не то удивляясь этому. - В прошлую войну мне чудок Другую руку не отбило.
Натянув рукав, он прибавил:
- Теперь слушай мою команду...
И без лишних слов, как-то само собой все признали теперь его право командовать, словно старый солдат один знал, что делать, куда идти.
За час они миновали поле с высокой, присыпанной снегом жнивой, деревню, где не осталось людей, а только валялись убитые коровы, затем едва не наткнулись в логу на ползущие танки и вышли к другому лесу.
На опушке здесь стояли разбитые зенитная пушка и колесный трактор. Немного дальше горели четыре танка. Около зенитки лежали убитые артиллеристы и человек в гражданской промасленной фуфайке. Должно быть, на этом колхозном тракторе зенитчики перетаскивали орудие, увидели танки и приняли бой.
- Вишь ты, - сказал Самохин. - Могли б в лес податься, а не ушли.
Он передал художнику почтовую сумку:
- Глянь-ка письма. Может, кому из нас есть?
Тот молча вытащил конверты и стал называть фамилии. Когда не отзывались, укладывал письма назад в сумку.
- И вам, - сказал он, передавая треугольник Марго.
Это было письмо из дому. Она тут же развернула конверт. Нянька писала ей, чтоб не промочила ноги, чтоб не пила холодной воды и пуще всего остерегалась случайных знакомых, а то вот один лейтенант походил неделю к соседке, да теперь исчез "без вести", как эта соседка говорит. Несколько фраз были вымараны черной тушью цензуры. Почему-то осталось слово "рынок"... Кроме того, нянька сообщала, что есть письмо от отца и что на какой-то Яве он купил ей легонькие, "как воздух", туфельки, поэтому скорее надо возвращаться домой.
Она улыбнулась и глянула на свои тяжелые, заскорузлые сапоги. Еще нянька писала, что Машенька здорова...
- Едет кто-то... Едет! - заволновались ополченцы.
По дороге, вдоль опушки леса, ехали пять конников.
- Немцы так не ездят, - определил Самохин. - И в полушубках они... Конная разведка, может?
Всадники тоже увидели их. Подъехав ближе, один крикнул:
- Что за войско?
Лошадь его перебирала тонкими ногами, косила фиолетовый глаз на бойцов с черными лицами, в прожженных шинелях, исцарапанных касках.
- Свои, братцы! - ответил Самохин.
- Драпанули, что ли?
- Это как драпанули?! - возмутился Самохин. - Ты что? Отходим...
- Если редьку апельсином назовешь, то слаще не будет, - засмеялся разведчик. - Танки противника видели?
- Да по лужку семь танков идут.
- Семь? - переспросил разведчик - Ну хрен с ними. Шашки тупить не будем, а, ребята?
- Не будем, - смеялись другие всадники. - Оставим пушкарям. Зачем хлеб отнимать?
- А вы шагайте прямо через этот лес! Там и кухня.
И баньку вам устроят горяченькую... - крикнул тот и добавил: - Ры-ысью марш!
- Эх, молокосос, - проговорил Самохин, глядя вслед. - Драпанули... Ишь ты! Ну и молокосос.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
Гитлер прилетел в Смоленск для того, чтобы услышать доклад командующего группой армий "Центр".
Это была одна из его коротких инспекционных поездок на фронт, обставленных большой секретностью. В огромном блиндаже, неподалеку от аэродрома, кроме Гитлера были еще два человека: фельдмаршал Бок и адмирал Канарис. На длинном столе был установлен макет Подмосковья с лесами, речками, селами, шоссейными и железными дорогами, а в правом нижнем углу громоздились кварталы города. Фон Бок, высокий, моложавый, выглядевший не старше сорока лет, с рыцарским крестом и множеством других орденов, докладывал о причинах захлебнувшегося наступления, штыком указывая расположение войск. Он говорил, что солдаты устали в непрерывных боях, от снегопадов и дождей раскисла земля: атакующие танки вязнут, тяжелая артиллерия и грузовики застревают на дорогах. А в тылах немецких армий начали действовать отряды партизан. Каждую ночь сквозь линию фронта просачиваются группы русских добровольцев-лыжников из студентов. Они минируют пути, жгут склады...
Фельдмаршал кончил доклад, и Гитлер стал молча расхаживать по блиндажу. Молчал и фельдмаршал, его узкое лицо с большим, оттянутым к затылку лбом иногда чуть морщилось. Канарис знал, что неудачи и волнения обострили болезнь желудка фельдмаршала.
- Рундштедт советует мне перейти здесь к обороне, - сказал Гитлер.
- Ни в коем случае! - нервно воскликнул Бок. - У нас тяжелые потери, а у русских после ликвидации четырех армий под Вязьмой не осталось войск. Теперь их дивизии стоят перед нами в одном оперативном эшелоне. Значит, все наличные резервы исчерпаны. Они бросают конницу против танков. Это уже предел отчаяния... Мы должны зимовать в Москве!
Гитлер кивнул в знак согласия и оперся рукой на папку: ее Канарис вручил фюреру еще в Берлине, и содержала она досье жизни Сталина, подготовленное специалистами абвера и крупными психологами.
- Да, это необходимо теперь в политическом отношении. Москву надо окружить и прикрыть с воздуха так, чтобы не убежал Сталин. Хитрый кавказец, несомненно, постарается убежать. Судьба других ему безразлична.
Эту оценку Сталина адмирал едва заметной нитью вписал в материалы досье. И ждал: ухватится ли за нее Гитлер? Каждому легче бывает верить в то, что присуще самому.
Канарис наклонился, разглядывая макет города.
- Мне делается смешно, когда говорят, что какаято идея объединит народы, - продолжал фюрер. - Христианство тоже провозглашало объединение. Но христианские государства затем воевали между собой.
И все уверяли, что лишь они правильно толкуют идею.
Национальный дух может подавить лишь сила. Ваши люди, адмирал, обеспечат захват большевистских вождей. И мы устроим суд. Тогда большевизм утратит влияние на массы и национал-социалистская мысль восторжествует повсюду.
Зрачки Гитлера под козырьком фуражки сузились, уперлись в лицо Бока:
- Что вы еще потребуете для взятия Москвы?
- Еще неделю, - ответил Бок. - На отдых, перегруппировку и подтягивание техники. Я опасаюсь лишь того, что русские начнут переброску войск из Сибири.
Операция "Тайфун", естественно, замедлится в этом случае. Япония угрозой конфликта могла бы сдержать на востоке русские дивизии.
Гитлер быстро взглянул на Канариса.
- Там одна железнодорожная линия, - сказал Канарис. - За неделю могут перебросить две-три дивизии.
И сейчас еще нет активного движения.
- И, как информирует нас японское посольство, в Москве уже началась паника, - сказал Гитлер.
Всего три дня назад посол Японии в Берлине Осима сообщил Канарису и Гитлеру о решении микадо атаковать Соединенные Штаты и о том, что нападение на Россию планируется лишь в следующем году. Этою же требовал через дипломатов и Гитлер. По его мысли, Америка, испытав удар японцев, резко сократит военную помощь. И англичане уже не будут получать бомбардировщики для йалетов на Германию. Кроме того, Америка и Япония взаимно истощат силы. Условия раздела мира тогда продиктует Гитлер. А сейчас японская армия в Маньчжурии только своим присутствием будет сковывать русские дивизии на востоке.
Всего три дня назад посол Японии в Берлине Осима сообщил Канарису и Гитлеру о решении микадо атаковать Соединенные Штаты и о том, что нападение на Россию планируется лишь в следующем году. Этою же требовал через дипломатов и Гитлер. По его мысли, Америка, испытав удар японцев, резко сократит военную помощь. И англичане уже не будут получать бомбардировщики для йалетов на Германию. Кроме того, Америка и Япония взаимно истощат силы. Условия раздела мира тогда продиктует Гитлер. А сейчас японская армия в Маньчжурии только своим присутствием будет сковывать русские дивизии на востоке.
Казалось, японцы легко могли разгадать его хитрость. Но если давят на мозоль, то человек спешит выдернуть ногу. Больной мозолью для Японии стали американские поставки оружия Китаю и запрет продавать нефть японским фирмам. Адмирал знал, что микадо не верит речам Гитлера о дружбе и японские стратеги рассчитали: пока Германия осваивает новые территории, борется с Англией, они успеют захватить Азию, пробиться к индийской нефти и снова укрепить мощь армии. Таким образом, каждый намеревался перехитрить в глобальной игре, списав уже со счета Россию.
- Две-три русские дивизии ничего не изменят. Превосходство сил у нас, заявил Гитлер. - Наступающий выигрывает и тем, что сам планирует удары, а обороняющийся лишь ждет, где нанесут удар. Вы, Бок, еще получите танковый корпус. А рейхсмаршал даст вам из Африки пять эскадрилий. Мне говорят, что у нас большие потери. Но вот цифры: убитых лишь около шестисот тысяч. А русские потеряли вместе с пленными более трех миллионов. Если они сформируют новые армии, то их нечем вооружить. Объявите солдатам, фельдмаршал, что эшелоны с красным гранитом для монумента победы уже здесь. Этот монумент поставим на развалинах Кремля. Я сам делал эскиз. Гранитные плиты отнумерованы и подогнаны. Так что, если взять сто тысяч русских, они поставят монумент за одну ночь.
Мир надо удивлять, чтобы властвовать. Когда смотрят на пирамиду Хеопса, никто не думает, сколько людей погибло там.
Фельдмаршал почтительно наклонил голову.
- Зная, что вы большой ценитель искусства, - сказал он, - я позволил себе устроить для вас маленький сюрприз. Рядом находятся захваченные в музеях трофеи.
- Есть интересные картины? - обрадованно спросил Гитлер.
- Я только солдат, - фельдмаршал опять наклонил голову, как бы подчеркивая этим, что не рискует соперничать в оценке искусства.
На другой половине блиндажа, вдоль стен из свежеоструганных досок были развешаны картины. Тускло золотились рамы, чернота рембрандтовского шедевра соседствовала с изумрудно-веселым прибоем, набегавшим на облитый солнцем берег, и мазней какого-то начинающего художника, изобразившего толстоногих крестьянок на сенокосе. Внимание адмирала привлекла старинная икона: невыразительное лицо и огромные глаза. Эти глаза, наполненные скорбью и бунтарством, казалось, смотрели из глубины веков. И некуда было деться от их всевидящей проницательности.
"Сильнее японской гравюры, - подумал Канарис.- И не пугает, а перед ней хочется стать на колени... Но что за глупая мысль - стать на колени перед обычной доской?"
Он все же наклонился, читая музейную табличку.
Понять удалось лишь то, что икона написана древним мастером с фамилией Рублев. Гитлер быстрым взглядом скользнул по иконе, отошел к эскизу, где были нарисованы порубленные мечами воины и кругом валялись щиты, стрелы.
- Вот пример упадочного искусства, - сказал он.- Это задняя сторона истории. Всякое расширение пространства для нации ведется только насилием и с риском. Такое искусство, как и большинство книг, надо уничтожить. Римская империя была могущественна и народ ее был счастлив до того времени, пока дерьмовое просвещение и упадочное искусство не проникло к широким массам.
Гитлер стал объяснять Боку, как устарела и не нужна народу та эстетика, где понятие красоты разделено е понятием силы. Он вспомнил затем, как и его не оценили сторонники догм искусства, как прогнали из Венской художественной академии, но теперь эти же профессора, осознав косность и заблуждения, называют себя учениками фюрера.
"Имея власть, - усмехнулся Канарис, - легко заставить поверить, что ты наделен и художественным вкусом, и достоинствами, которыми никогда не обладал..."
Разглядывая эскиз, Гитлер добавил громко и таким голосом, в котором адмирал почувствовал наигранное возбуждение:
- После войны я сразу буду просить народ отпустить меня со всех постов. Я уйду в частную жизнь, куплю маленький домик под Линцем и займусь наконец-то живописью.
II
Спустя два часа Канарис ехал к фронту. Запорошенные снегом леса тянулись по обе стороны дороги.
Машина адмирала, бронетранспортеры охраны словно неслись в холодную, укрытую зимним туманом бескрайнюю даль. Там, где лес подходил к шоссе, фанерные щиты предупреждали: "Achtung! Partisanen!"["Внимание! Партизаны!" (нем.)] Эсэсовские патрули с танками охраняли мосты. В одной наполовину сгоревшей деревне, за Вязьмой, адмирал увидел казненных. Шесть человек висело на перекладине. Среди них была женщина. Ветер раскачивал ее, и голые синие ноги точно шли по воздуху. Офицер разведки, сопровождающий адмирала, сказал, что партизаны тут захватили грузовик и много винтовок. Канарис уткнул подбородок в теплый воротник шинели.
Ему хотелось заново осмыслить все, подвести какой-то итог. "Наши войска оторваны от баз, - размышлял он. - Мы захватили территорию, а позади остается непокорный народ. И близится ужасная народная война, где нет фронта и бессильно любое военное искусство. Это как борьба со сказочным чудовищем: отрубишь голову - вырастут пять. Наших солдат будут убивать оружием, изготовленным германскими заводами. В тылу России не возникают беспорядки. Диверсии причиняют ущерб, но это словно укусы комаров медведю. Если у русской армии очень трудное положение, то наше станет еще труднее. Ошибка здесь не в планах, а в чем-то большем..." Мысленно адмирал представил систему государства. В грубой схеме она выглядела, как тяжелая, многослойная пирамида чиновничьих слоев. Эти люди, заполучившие привилегии, сотворили из Гитлера кумира, ибо народу для повиновения нужен кумир. Да и сам он тоже лишь частичка этой пирамиды власти. Значит, надо быстрее освободить место кумиру, способному договориться с Англией.
"И главная ошибка, - подумал он, - это, видимо, неизбежная ошибка, когда реальность подгоняется к теоретическим представлениям, а не теоретические представления к реальности".
- Это верные данные, Брюнинг, что противник не имеет крупных резервов? - спросил адмирал.
- Только формирования из рабочих, - ответил моложавый, стройный, как и фельдмаршал, но с ярким румянцем щек, подполковник. - Это необученные части.
Генералу Жукову пришлось бросить на фронт курсантов артиллерийских училищ.
- Жуков большой любитель контрударов, - заметил Канарис.
- И обходных маневров, господин адмирал.
- Да, да, - согласился адмирал. - Окружение японской армии у Халхин-Гола...
- Я позволю себе напомнить, что тогда у русских было значительное превосходство.
- И они еще обманули японскую разведку. Вы же находились там, Брюнинг, корреспондентом газеты, - сказал адмирал так, будто лишь теперь вспомнил. - Смотрите, чтобы не обманули здесь и нас.
- Мы контролируем железные дороги в их тылу, - улыбнулся Брюнинг. - Они гоняют пустые эшелоны и хотят создать видимость переброски крупных частей.
А на станции Раменское через день выгружается одна и та же артиллерийская бригада.
- Что вы думаете об этом? - спросил Канарис.
- У русских мало юмора. Такой видимостью Жуков пытается отсрочить наше наступление.
- Кто передает сведения?
- В-П... Лейтенант Штрекер.
- Представьте его к награде.
- Что-то случилось, господин адмирал, - второй офицер с погонами капитана, сидевший за рулем, беспокойно оглянулся.
Канарис уже видел и сам на дороге тупоносые грузовики, бегущих цепью солдат. Из леса доносилась частая автоматная трескотня. Бронетранспортер впереди остановился, закрывая кормой легковую машину.
- Узнайте, Брюнинг, - сказал адмирал, - неужели партизаны?
Брюнинг распахнул дверцу и легко выскользнул из машины. Канарис глядел на лес. Оттуда, проваливаясь в снегу, группа солдат в темно-синих шинелях тащила к дороге убитых.
- Так здесь итальянцы! - воскликнул он.
- Фельдмаршал использует гвардию дуче как охранные войска, - заметил капитан, сидевший у руля, и его невыразительное, будто стертая монета, лицо язвительно покривилось. - Только называются солдатами, а удирают еще до атаки русских...
- Не забывай, Фриц, - мягким тоном отозвался Канарис, - что с такими солдатами Цезарь побеждал всех...
А как здесь думают насчет русских?
Капитан Фриц Крамер был одним из тех людей, которые выполняли самые доверительные поручения адмирала. Поэтому говорить они могли только наедине.