С начала войны мы боролись, находясь в мышеловке, а теперь, если не удержимся, может случиться, что она захлопнется. Отдаленных операций немцы, на мой взгляд, производить не будут, а будут бить по армии. Возможно, что в связи с главной целью, их усилия будут направлены и на Варшаву, но это, между прочим, направление же на Белосток решительнее.
У нас не ясно, мы не знаем, куда идти. Мих. Вас. занят восстановлением частей на южном нашем участке. Об общем, если думает, не высказывается. Гулевичу положение представляется хорошим. Когда вчера сказал, что органы снабжения надо эвакуировать на восток – он открыл глаза. «Значит и нам надо отходить?» – спросил он меня. «Пока нет – ответил ему, – но тыловые учреждения из Варшавы и Седлеца надо переместить». «Надо ли нам отходить?» «Не знаю, но вернее было бы, если бы нас здесь не было».
Минута решения была, на мой взгляд, дня 2–3 тому назад, когда я писал записку Мих. Вас. о положении 9-й и 11-й армии, вернее немного раньше, когда части 8-ой армии отходили к Городской позиции, а левый фланг Олохова теснился на север. Тогда, на мой взгляд, участь Львова была решена безвозвратно, ибо действовать активно мы не можем. Можно ли отойти за Вислу? От Нарева на позиции Гродно-Белосток-Брест? Это очень гадательно. Время упущено. Все зиждется на одном – удержим ли мы и оттолкнем ли мы усилия противника с юга? Трудно без снарядов, патронов, с ослабевшими донельзя войсками разрешить эту задачу.
А если не удержим, где предел проникновения врага и нашего отхода? Не хотят бросать Варшавы – с нагроможденными там запасами и сосредоточенными там техническими учреждениями. Не хотят отходить от крепких насиженных позиций. Трудно принять решение. Ясно ли Генеральному штабу Ставки общее положение? Наш главнокомандующий по многим причинам личным и общим принять свое решение, имея директивы держать Варшаву и Польшу, не может, а если примет, будет поздно.
Сегодня передам мои оперативные соображения (№ 15) генералу-квартирмейстеру. Не желаю развлекать ими непосредственно главнокомандующего. Он слишком озабочен и расстроен. Пусть эти соображения пройдут через фильтр генерал– квартирмейстерской части, если она вообще прочтет и подумает над этим.
Высказать явно все то, что изложено в моей записке, нельзя, oнo сделается достоянием общим, она внесет растерянность в штаб, который должен спокойно работать.
Записка сочувствия не вызовет. Положение так сложно, задеты такие интересы, что главной фактор войны затемнен. Но с другой стороны и много других трудностей. Как тронуть 2-ю армию, прикрывающую Варшаву.
Нажим в стороне Грубешова не так чувствителен, он не виден, но он серьезен. Если бы наша армия была бы способна к наступательным действиям, если бы у нас были бы снаряды – дело другое. Но снаряжений и даже патрон мало, да и 3-я армия, потрепанная раньше, все отступает. Основная мысль записки, та, что по чисто оперативным соображениям возникают сомнения в возможности нормального отхода армии. Но оперативные данные не решающие; они указывают лишь на свойство положения и на те меры, которые вызываются этим положением, именно: 1) успешнее бороться и 2) чтобы подготовиться на худой конец, дабы выйти с наименьшими потерями из него.
Если по техническим данным наш отход сопряжен с неимоверными трудностями, то духовная сторона задета еще более. Резервов нет, средств для боев мало. Отодвигая 2 армию, мы надвигаем на себя немцев. Если с юга [на] нас не нажимали бы, то это не представляло бы чего-либо особенного, а теперь этот отход может быть началом нажима с трех сторон.
Если при этом у немцев окажутся силы, они могут резать горловину – Белосток. Положение тогда может получиться – совсем исключительное. Но и в этом положении можно бороться, лишь бы управление оставалось в руках, и оно могло бы проявить свое влияние. Я не думаю, чтобы дело дошло бы до этого, но надо быть готовыми парировать это. Направление немцев на Ковель, даже его захват очень серьезное дело, но оно не так грозно, как это кажется на первый взгляд. Все-таки направление на Белосток грознее.
Перевозки к левому флангу к Владимиру-Волынскому и Ковелю идут медленно, подвижной состав мал, а в Белосток опаздывают гвардейские части. Подвижной состав занят вывозом в Галиции. Ставка, т. е. Ронжин{121} обещает 50 составов, но когда они придут. Удаление Гвардейского корпуса к Холму, я считаю, неосторожным, но оно в ходу.
Мих. Вас., хотя и сознает опасность, но на направление Белосток он смотрит не так серьезно, как я. Выиграть Ковель – это много, но оно ничего не решает, а потерять Белосток при расположении наших армий на Буге, естественно, другое дело.
19-го июня
Войскам на юге тяжело. Жара и засуха сильные. Болота, считавшиеся непроходимыми, стали проходимы. Дожди могут это поправить, но в очень слабой степени. Обстоятельство это не без влияния на операции.
Помимо всяких политических и союзнических соображений, думая за немцев, положение их складывается просто. Одна данная темная. Как они оценивают свои успехи над юго-западной армией и как себе представляют ее состояние. Но победители склонны к оптимизму. Высшее немецкое управление считает, вероятно, что юго-западная армия разбита основательно. Если бы не были связаны разными политическими условностями, вроде необходимости, жертвуя всем, не отдавать Варшавы и Польши, то дело состояло бы иначе.
Для России случившееся в Галиции неудача – для Польши (временно) решение ее участи. Как учтут немцы эту психологию? Не может быть, чтобы они ее не понимали. Их шпионы высокой марки, и течение мыслей решающих и высших сфер вероятно об этом знают. Наконец, все что делалось и делается ясно и без шпионажа. Не ошибусь, если выскажусь за них, что они уверены, что мы будем защищать Польшу до крайности. Отсюда и дальнейшие, логические решения операции в крупных чертах.
Направление их действий обозначалось и раньше. Кажется 5-го июня, не позже, я писал главнокомандующему о моих опасениях за 11-ю и 9-ю армии. По ходу дела, мне представлялось, что наши враги, чтобы действовать свободно против Польши, должны покончить с этими частями. В наших интересах было, чтобы эти армии вышли как можно скорее из-под ударов противника и в свою очередь угрожали бы ему. Но мы упорно и доблестно его отражая, шаг за шагом отходили, неся потери и ослабляя себя.
3-я и 8-я армии расстроены и повернуты тылом на север и северо-восток. Северо-западная армия растянута, в нитку, до Рижского залива, без снабжений, представляет силу на месте. Помешать действиям на юге против 9-й и 11-й армий немцам никто не может.
Наша манера стоять и отражать, доблестна, но в оперативном отношении она выгодна только противнику. У нас, к сожалению, всегда много побудительных причин действовать так, а не выигрывать расстояние между нами и противником. Этим мы даем противнику большие выгоды во времени и он, ударив нас сегодня в одном месте, через день бьет нас совокупными силами в другом. 9-я и 11-я армии могли бы быстро отойти изготовиться и сами нанести удар.
Не знаю, ясно ли высшему Генеральному штабу крупное значение для нас и этих двух армий, или он по-прежнему стоит за сохранение земельной площади. Впрочем, в его оперативном предвидении и понимании своего военного положения я изверился, ибо не верил до войны и с начала войны, с первой минуты которой и началось нагромождение тех бедствий, которые мы переживаем теперь, будучи в сущности сильнее противника (кроме боевых снаряжений). Из всего того, что происходило и происходит, немецкий генеральный штаб должен ясно видеть одно: мы будем защищать Польшу, а теперь, пожалуй, и не в силах изменить это положение. Это было возможно в первых числах июня, возможно ли оно без боли теперь, сомневаюсь.
На развертывания перед моими глазами я смотрю бесстрастно с точки зрения лишь оперативной и выводы мои, неблагоприятные, понимаются, как опасения, как отсутствие веры.
Оперативное положение для меня складывается там: полная наша неподвижность (вынужденная), противопоставлена действиям в движении врагов с юга. Нас держат с запада и севера и полосят ударами с юга. Это не вполне верно, ибо вернее, мы сами стоим и не хотим или не можем сдвинуться. Чтобы иметь возможность нанести удар наверняка отстранят препятствие – 9-я и 11-я армии. Если это им удастся, и обстоятельства крупно не изменятся, они свободны будут делать, что хотят. Правда, мы можем выиграть время, но сравнительно короткое.
Я считаю, что после галицийских неудач, когда разрешился неблагоприятно для нас не только галицийский, но и польский вопрос, высший наш генеральный штаб должен был поставить целью армии{122} – Россию, а не Польшу. Я писал об этом в первых числах июня великому князю Петру Николаевичу, значит, и великому князю Николаю Николаевичу, что необходимо подумать и решить: Россия или Польша.
В течение последних дней появилось опасение за Ригу. Думаю, немцы сами не очень довольны, что они забрались преждевременно с большими, чем следует силами к северу от нижнего Немана. Громадная армия, растянутая в невыгодной форме по отношении всех своих средств и сообщений, стоит неподвижно, готовая умереть, но не направляемая к тому, что цель ее существования – защита. Или я совершенно не способен к логическому мышлению, или моя 64-летняя жизнь и работа дали мне только ложные представления, или малодушие господствует у меня над всем – не знаю. С первых дней войны, отмечая ежедневно свои впечатления и размышления, я очень расходился с тем, что происходило. Мои опасения, что мы можем попасть во власть стихии, я сообщал осенью 1914 года М.В. Алексееву. События теперь как будто к этому подходят. А в подобном положении только победа может все развязать.
В течение последних дней появилось опасение за Ригу. Думаю, немцы сами не очень довольны, что они забрались преждевременно с большими, чем следует силами к северу от нижнего Немана. Громадная армия, растянутая в невыгодной форме по отношении всех своих средств и сообщений, стоит неподвижно, готовая умереть, но не направляемая к тому, что цель ее существования – защита. Или я совершенно не способен к логическому мышлению, или моя 64-летняя жизнь и работа дали мне только ложные представления, или малодушие господствует у меня над всем – не знаю. С первых дней войны, отмечая ежедневно свои впечатления и размышления, я очень расходился с тем, что происходило. Мои опасения, что мы можем попасть во власть стихии, я сообщал осенью 1914 года М.В. Алексееву. События теперь как будто к этому подходят. А в подобном положении только победа может все развязать.
Но можем ли мы, способные только отражать, без средств материальных рассчитывать не нее. Будь наше положение иное, мы могли бы путем отражения выиграть дело. Вот уже, сколько времени мы охвачены бессмыслием, мы опасаемся малых жертв и не видим, что из-за этого могут быть большие.
Мы живем в положении, где нет хозяина. Творец этого положения при том, что должен быть хозяином, по личным качествам [не] может быть хозяином{123}. Его ложное понимание природы войны несомненно влияет на то, что хозяин обезличивается, а приказчикам свободы не дают, ни в действиях, ни в замысле. Безобразное положение дела, которое многими постигается. В сентябре 1914 года писал об этом великому князю, но вероятно только огорчил его. И в этой бесхозяйственности все застыло с одной стороны и расползлось с другой.
Тяжело и грустно об этом думать, писать – ну а говорить не приходится, чтобы не колебать и без того некрепкую веру. Больше вспоминать об этом не буду.
Будем отчаиваться, а враг будет колотить нас. Выдержит ли это русская спина, да притом, в данное время, беззащитная. Надо бить тревогу. Но кому? Если кто понимает во всем объеме положение, то молчит, как и я. Впрочем, нет. Я пишу то главнокомандующему, то генерал-квартирмейстеру, указывая, что у нас ничего не подготовлено, чтобы, когда кризис наступит, парировать его.
Тяжелое военное положение ничего не обозначает. Но выйти из него мы не можем иначе как с жертвами, принести которые предоставляется нам теперь чудовищным, ибо надежда, что мы удержимся и что средства борьбы преумножаться нас не оставляет. Из этих положений надо выходить, к выходу надо готовиться. Указываю на это с первого дня моего приезда сюда, указываю на необходимость постройки мостов на Буг, организацию путей, оттяжку обозов, инженерную подготовку. Кое-что делается, но наши средства ничтожны, настроение оперативного отдела штаба главнокомандующего канцелярское, да и там рабочих нет и делается кое-что и не так, как мне представляется работа.
Я сказал все и теперь, чтобы не смущать, молчу. Главнокомандующий завален, истощается в работе, начальника штаба нет. Гнусное положение, и все это должно отразиться на армии, на интересах России. А помочь нельзя, ибо разговоры не помогают, а только мешают и отнимают время.
И над всем этим господствует при большой скованности главнокомандующего отсутствие крупных решений свыше в это серьезное и крупное время. Идем по предназначению.
Будучи не у дел, я пишу и рассуждаю. Что я бы делал, если был бы ответственным деятелем? Я думаю, то же самое. Среда поглотила бы меня, и я считаю себя счастливым, что до войны и во время ее не принимал участия в создании этого положения. Еще с начала войны, может быть, я мог бы быть полезен, если бы противостоял тому течению, которое стало тогда обозначаться, а теперь и с моими слабыми силами, вероятно, делал бы то же, что и делают настоящие деятели, а может быть и хуже.
Война такое грозное и трудное дело, что выходить не подготовленным большой грех. А мы вышли неподготовленными и малыми средствами и неподготовленною страною.
Мы воюем физической силою народа. Надолго ли ее хватит? И все-таки вера не оставляет ни меня, ни Россию. Эта вера кроется в народном духе, в его искании Бога, в вере в помощь Божью, и мы на протяжении истекших одиннадцати месяцев войны имели разительные доказательства благости Божьей к народу его ищущего и верующего ему. Может быть, Господь поможет нам за наши немощи. Мы не обуяны гордынею, как немцы, я говорю о народе, у нас нет злобы и без нее, но с верой в Бога будем защищать то, что дорого нам, нашу самобытность и наше достояние. Все, что я считаю себе вправе, как лицо без определенного дела – я сказал. Теперь спокойно будем ожидать развитие событий и подчинимся тому, что предопределено свыше. Главнокомандующий делает то, что в его силах. Из того, что происходит, вижу, что будем держаться до крайности. Лишь бы только, не вовремя не последовал приказ исполнить то, что уже нельзя будет сделать. Раз решено – дело надо довести до конца.
20-го июня
Вчера написал черновик письма великому князю Петру Николаевичу, но не пошлю его. Если положение ясно мне, то почему оно им не ясно. Если не посылают снарядов и патронов, то их нет. Мои оперативные соображения, как все на войне, не, безусловны. Если принято было ошибочно удерживаться в Центральной Польше и до крайности держать Варшаву, то изменить это нельзя. Ослабленная 3-я армия не станет сильнее, группа Олохова тоже. Теперь надо держаться и что возможно выбирать из 2-ой армии. Эту мысль М.В. передал мне дней 8-10 тому назад.
Ему положение тоже ясно. Из коротенького вчерашнего разговора моего с ним это видно. На войне положения бывают тяжелые. Наше одно из тяжелейших и мы несем последствия прошлого более отдаленного и последнего поражения юго-западной армии. Почему юго-западная армия потерпела поражение, это вопрос другой. Теперь идут последствия. Будущее покажет, выберемся ли мы из этого положения. Известные жертвы придется принести, и Михаилу Васильевичу надо будет определить, чтобы жертвы были продуктивнее для армии и России. Но в нем вижу веру, что выберемся. Ивангород, Новогеоргиевск, Брест придется занять гарнизонами и сильными. Не считая ополченцев на это пойдет 4-й Гренадерский, 5-й Сибирский, 27-й, 9-й, 35-й, 36, и 16-й надо оттянуть, равно 1-й Туркестанский, 1-й Сибирский, 4-й Сибирский, 5-й и 1-й. Две армии, под прикрытием которых отойдут 25-й корпус и армия Леша{124}.
Органы снабжения фронта надо отвести из Седлеца и Варшавы на восток. Отсюда распоряжаться не могут. Мосты на Висле уничтожить. Когда же начать? В свое время, частично надо было перегруппировку начать после 4-го июня. Но получена была директива держать Польшу. Начинать сейчас нельзя, надо подготавливать. Исход под Холмом укажет начало этого труднейшего и опаснейшего маневра, если только не будет чего-либо нового.
Но если положение на юге восстановится для нас благоприятно, а по ту сторону Рейна все будет по-старому, то именно благоприятное положение наше должно побудить нас перегруппировать наши силы в интересах России – до той минуты, когда мы будем обеспечены большим материалом. А на это нужны месяцы, может быть полгода, может быть, 9 месяцев.
Это моя схема. Но я убежден, что ее не примут, и в случае благоприятном мы еще глубже завязнем в Польше.
21-го июня
Наше положение, не касаясь внешнего, которое имеет угрожающий характер само по себе, имеет свое совершено необычайное свойство, которое в таких больших армиях встречается редко. Нет снарядов и патрон. Раньше было очень мало, а теперь на юге их, по-видимому, нет, а на остальных фронтах очень мало. Вчера у М.В. был Гучков[36]. Вопрос шел о деятельности по заготовке боевых припасов, и последний сообщил ряд фактов из деятельности бывшего министра{125} и Главного артиллерийского управления{126}. Детали не интересны. По словам М.В., нельзя провести грань – где начинается недомыслие, где начинается преступность. К угрожаемому фронту могли бы быть подвозимы подкрепления, но подвижной состав мал; юго-западная армия занята вывозом какого-то добра из Галиции. Очень сердился 19-гo июня главнокомандующий на Безобразова{127}. Вместо отправки войск своего корпуса, они за каждой дивизией везут не менее 10 поездов разных управлений – санитарные, благотворительные и т. п. Вся забота теперь удалить обозы от войск, а вместо того ими загромождаются передовые войска.
Генерал Леш, теснимый с юга, переходит 20-VI от Красностава в наступление 14-м корпусом, при поддержке потрепанными 3-м Кавказским и 24-м корпусами. Наступать хорошо, но по всей обстановке оно неуместно. Не лучше было бы обождать. Сзади ведь собираются войска. Если он увидел эту необходимость на месте, преклоняюсь, но если оценка сделана из Холма, то сомнительно, чтобы это вызывалось действительной необходимостью. Придворные учреждения в Варшаве эвакуируются. С ведома ли [Верховного] главнокомандующего или без его ведома? Каждое ведомство распоряжается, как хочет, но удивительно то, что военное ведомство, в руках которого железные дороги, дает на эти сепаратные перевозки подвижной состав.