Курт, находившийся рядом со мной в «Тигре», то прикладывался к своему МГ, замирал на какое-то мгновение, затем снова наводил прицел и замирал. Как всегда, когда бойцы противников перемешивались в рукопашной схватке, для него не было возможности открывать огонь. Да и другие наши «Тигры» не открывали пулеметный огонь, они стояли, направив свои орудия в степь, откуда ожидали новых угроз, тогда как пехотинцы сражались не на жизнь, а на смерть на дороге между ними.
Всякий раз, когда из рукопашной схватки вырывался какой-нибудь русский и приближался к «Тиграм», его тут же сражала пулеметная очередь из лобового МГ, установленного в сферическом шарнире. Если таким же образом поступал наш мотопехотинец, то уже через пару шагов его настигал огонь русских пехотинцев. Мы, сидя в «Тиграх», видели, как один за другим гибнут наши мотопехотинцы и пространство степной дороги становится смертным ложем для пехоты, взаимно истребляющей друг друга. В конце концов на дороге остались стоять трое русских пехотинцев, которые через мгновение бросились, ступая по телам своих и чужих, к пустому кузову «Ханомага».
– Вы что-то ищете там, ребята? – пробормотал Курт, и его слова донеслись до меня через наушники ТПУ. – И что только вам там надо, мои красные друзья?
Курт открыл огонь по этим трем русским, его пули рикошетировали от бортов «Ханомага», но русские даже и ухом не повели – очевидно, они привыкли сражаться под огнем. Один из них швырнул в нас гранату, ее взрыв на пару мгновений ослепил меня, тогда как Курт продолжал вести огонь, пока мог видеть цель. После этого русские сгрудились вокруг ближайшего к ним «Тигра», все с гранатами в руках.
Пулеметчики других «Тигров» открыли по ним огонь, осыпая корпус танка пулями из МГ, и убили одного из русских, который, скорчившись, упал на дорогу. Но двое других спрятались за башней танка и пропали из виду. «Тигр» начал вращаться на месте вокруг вертикальной оси, намереваясь сбросить русских с корпуса и подмять их гусеницами. Ему удалось это сделать – и оба русских кувырком полетели вниз с корпуса танка, оказавшись под гусеницами. Но уже в следующее мгновение брошенные ими гранаты взорвались на крышке моторного отсека.
Я увидел, как «Тигр» стал вращаться еще быстрее – когда мотор выдал последние усилия, а потом резко остановился. Густой дым повалил сквозь жалюзи моторного отсека, а из выхлопных труб вырвалось пламя – но не искрящее пламя нормально работающего майбаховского двигателя, а маслянистое пламя, свидетельство того, что двигатель охвачен огнем.
Танк дернулся назад, потом вперед, а затем замер на месте, когда пламя взметнулось вверх, стало ярко-оранжевого цвета с прожилками черного дыма, отбрасывая искрящийся свет на миллионы падающих снежинок.
– У нас осталось теперь только три «Тигра», – пробормотал Курт, глядя на горящую корму танка и на то, как экипаж «Тигра» спасается от растекающегося пламени через люки. – Боевая группа в составе трех «Тигров».
– Ты забыл сосчитать зенитку, – бросил я ему. – К тому же мы раздобыли горючее.
Пока пламя еще не полностью охватило «Тигр», я выбрался со своего места, подбежал к горящему танку, протиснулся сквозь люк механика-водителя и снял стеклоблок прибора наблюдения водителя, который и водрузил с гордостью на свой «Тигр».
Мы перекачали горючее из больших грузовиков ручными насосами, торопясь изо всех возможных сил, поскольку снегопад усиливался и покрывал все более толстым слоем поле вокруг нас. Бензобаки грузовиков были полны под завязку. Водители грузовиков, все сплошь эсэсовцы, с ненавистью смотрели на наши действия, но никак не реагировали на них, поскольку изуродованное тело их командира, по-прежнему в меховой дохе, лежало, дымясь, на заснеженной дороге. Нас подгоняла ситуация и наступающая с тылу опасность. Снегопад мог предохранить нас от воздушных атак, но основные силы Красной армии были уже недалеко. И в самом деле, проходящие мимо нас группы отступающих постоянно предупреждали нас, что русские не то в пяти, не то уже в трех километрах отсюда. Мимо нас проехал также и Kettenrad,[53] гусеничный мотоцикл, комбинация трактора с мотоциклетным колесом впереди, созданный для одного человека, а теперь везущий четверых, отчаянно старающихся на нем удержаться.[54]
Я проверил показания уровня горючего и увидел, что теперь его может хватить километров на тридцать – то есть мы сможем дотянуть до реки. Два других «Тигра» сделали то же самое. Мы также перекачали горючее из последнего «Ханомага» в самоходную зенитку, в которой ехал теперь и спасшийся из загоревшегося «Тигра» экипаж. Мы также пополнили запас патронов к нашему легкому стрелковому оружию, собрав их с лежащих на дороге тел, и запустили двигатели «Тигров», готовые двинуться в путь.
Дорога была усеяна мертвыми немцами, мертвыми русскими, обломками разбитых грузовиков, залита красным вином и усыпана тысячами сигарет; все это было вдавлено в грязь и засыпано снегом. Последний грузовик остался неповрежденным, и, когда мы пустились в дорогу, я не смог преодолеть искушение заглянуть внутрь его, чтобы узнать его груз. Может, там не товары для черного рынка, а что-нибудь более насущное? Я слегка зацепил кузов грузовика одной из гусениц, когда мы проезжали мимо него, сорвал тонкий металлический лист борта и, двигаясь дальше, протащил его вперед, вскрыв таким образом весь борт грузовика до самой кабины.
Остановив танк, я заглянул внутрь грузовика.
Внутреннее пространство грузовика представляло собой нечто вроде бара или ночного клуба. Его борта изнутри были затянуты бархатными драпри, там стояли диваны, под потолком висела люстра, громадная кровать была покрыта мехами и стеганым одеялом. На диванах сидели и на кровати лежали несколько женщин – возможно, около полудюжины – в изящном нижнем белье и ночных рубашках, сейчас все они смотрели на меня затуманенными взорами. На большинстве этих девиц можно было различить синяки и царапины, и все они выглядели пьяными. Пьяными, под действием наркотиков и, по-видимому, неадекватно воспринимающими окружающую их реальность.
– Доводилось слышать про такое, но никогда не видел собственными глазами, – сказал Курт. – Ведь это же передвижной офицерский бордель. Кто еще может согреть их в холодную ночь, а?
– Двигай же, Фауст. – ТПУ донес до меня голос Хелмана. – Догоняй остальные танки.
Оставив позади порушенный бордель со всеми его обитательницами, павших в бою немцев и русских и сгоревшую технику, мы двинулись дальше по дороге, которая теперь выглядела темной лентой, ведущей по заснеженному полю.
– Офицерский бордель. В таком же закончит и она, – сказал Курт, кивнув назад, где по-прежнему сидела русская пленница, прикованная цепочкой к стеллажу боеукладки. – Если только от нее что-нибудь останется после допросов. Доводилось слышать, что у ребят из разведки есть особые приемы, которыми они заставляют русских женщин говорить.
– Она же обыкновенная радистка.
– Да ну? А ты видел тех русских в шасси танков без башен? Они догнали нас, чтобы что-то отыскать, точно так же, как и та троица пехотинцев, с которой мы схлестнулись вчера. Я так думаю, что они были посланы, чтобы отыскать пропавшую команду радистов, да и Хелман думает так же. Во всяком случае, ей скоро развяжут язык.
Меня передернуло; мне приходилось слышать рассказы о том, что проделывают ребята из спецслужб с женщинами, о том, какими методами они пользуются и как скоро женщины начинают говорить с ними. Я попытался не думать о том, как они будут обрабатывать ту женщину, которая сейчас сидит за нашими спинами.
Как мне говорили, они используют для этого стол и отрезки стальных труб.
Я продолжал держать пятидесятиметровую дистанцию между нашим «Тигром» и двумя идущими впереди машинами; 3 танка – это все, что осталось от нашей роты, которая еще накануне насчитывала 20 боевых машин. Самоходная зенитка двигалась впереди них, прокладывая путь между разбитыми телегами, автомашинами и брошенным оборудованием, которые мы, двигавшиеся в танках, сметали в сторону или просто вминали в почву. Идущий передо мной «Тигр», не задерживаясь, превратил в лепешки несколько застрявших в грязи «кюбельвагенов»[55] и сбросил в кювет гигантское артиллерийское орудие на десятиколесном тягаче, которое мешало проезду. Перед нами отходили к обочине дороги группы отступавших солдат; некоторые семафорили нам, прося подвезти их к реке, но теперь мы ни для кого не останавливались.
Я понимал, что, даже если мы доберемся до реки, нам предстоит сразу же вступить в новое сражение, оборонять переправу и удерживать наступающих русских так долго, как это только возможно. Понимание этого заставляло холодеть все у меня внутри.
– Река, – произнес в какой-то момент Хелман. – Она уже за этими холмами. Держись дороги.
Я понимал, что, даже если мы доберемся до реки, нам предстоит сразу же вступить в новое сражение, оборонять переправу и удерживать наступающих русских так долго, как это только возможно. Понимание этого заставляло холодеть все у меня внутри.
– Река, – произнес в какой-то момент Хелман. – Она уже за этими холмами. Держись дороги.
Дорога стала уже настолько разбитой, что ее было невозможно различить с моего места механика-водителя, даже с помощью раздобытого мной нового стеклоблока прибора наблюдения. Полосу грязного снега замело вновь выпавшим, все пространство перед нами представляло собой однообразно покрытую белым покрывалом русскую степь.
– К утру снега еще наметет, – пробормотал Курт. – Так что завтра разгорится Schneeschlacht, снежная битва за этот мост.
Далеко впереди пробивала себе дорогу в снегу самоходная зенитная установка; я видел, как она кренилась на повороте, выбрасывая из-под гусениц комья льда и снега. Передний «Тигр» двигался за ней, расширяя и уплотняя колею, подобным образом вся наша колонна из трех «Тигров» и одной зенитки перевалила через гряду холмов и стала спускаться по другую ее сторону. И тут, сквозь густой снег, я разглядел впереди, не так уж далеко, нашу цель – реку.
Ну вот наконец мы и добрались до реки.
Издали она выглядела как широкая черная лента, зажатая между белыми берегами; ее поверхность отражала стального цвета облака, которыми было затянуто небо. Я тут же различил место переправы и, пока мы медленно спускались вниз по склону, успел рассмотреть его в свой бинокль. Мне сразу стало ясно, почему она так уязвима для атаки русских и почему мы должны оборонять ее.
Собственно мост представлял собой стальную конструкцию длиной едва ли в сотню метров, которую было проще простого взорвать после отступления наших войск. Он был построен, однако, в месте сужения реки, где она текла между возвышенными выходами коренных пород по обеим ее сторонам. Даже если мост будет взорван, опытные саперы, безусловно, смогут в таком узком месте в считаные часы навести переправу. После чего красные мстители будут в состоянии переправиться на западный берег и подойти к границам самого рейха, который находился за белым снежным горизонтом.
Склон довольно высокого берега, ведущий к реке, сейчас представлял собой хаотическое скопище всевозможных транспортных средств, частью двигающихся, а частью брошенных. Два старых танка типа Pz IV с дополнительно наваренной на их башнях броней прокладывали себе путь, спускаясь к переправе. Два санитарных грузовика с красными крестами на бортах проделывали ту же самую дорогу, и я пожалел раненых внутри их, сейчас мотавшихся с боку на бок, пока автомобили спускались, кренясь и переваливаясь, по крутому склону. «Ханомаги» и бронеавтомобили, скользя на склоне, медленно двигались в гуще пехотинцев с винтовками и карабинами на плече, безостановочно бредущих к переправе. Дорога практически исчезла, так что войска и различные транспортные средства рассыпались по широкому пространству, каждый сам находил себе дорогу от верхнего среза склона к реке.
Переправу прикрывали два больших бетонных дота с противотанковыми орудиями и несколько вкопанных в землю танков «Пантера», которые сразу же опознавались благодаря своеобразным очертаниям их башен. Длинные стволы их 75-миллиметровых орудий были направлены в поле.
Мост же представлял сплошную массу транспортных средств и людей, движущихся друг за другом, а порой и друг на друге, извивающуюся людскую змею из солдат, отчаянно старающихся перебраться за запад до того, как сомкнутся русские клещи. В свой бинокль я различил нескольких расставленных вдоль моста фельджандармов – регулировщиков движения с их особенными знаками отличия, нашейными бляхами-горжетками, носимыми при исполнении обязанностей на металлической цепочке, благодаря которым они и получили свое прозвище – «цепные псы». Они пытались регулировать поток отступающих войск и время от времени стреляли в воздух для восстановления хоть какого-нибудь порядка.
Я увидел на мосту «Ханомаг» той модификации, которую мы называли «наземная „Штука“», с закрепленными на его корпусе пусковыми ракетными установками; водитель не мог справиться с его управлением, и бронетранспортер развернуло так, что он попал между уходящими вверх стойками фермы моста. На пару секунд он завис над парапетом, а затем рухнул носом вперед в черную как смоль речную воду, еще вращающиеся его гусеницы выбросили фонтаны воды, и машина пропала из виду. Я не заметил никого, кому бы удалось спастись из ее кабины.
– Давай по склону за этими Pz IV, – велел мне Хелман. – Держись их колеи от гусениц. Если они смогут спуститься, то сможем и мы.
Снегопад тем временем усилился, и без бинокля река под нами представлялась просто размытой темной полосой на белом фоне. Наши три «Тигра», предводительствуемые самоходной зенитной установкой, двинулись в том же направлении, что выбрали танки Pz IV, хотя следы их гусениц довольно быстро исчезали, маскируемые свежевыпавшим снегом.
Мы миновали офицера «цепных псов», который, приставив свой МП-40 к голове какого-то нарушителя, подталкивал его в спину, ведя вниз по склону. В снегу лежали рядком несколько тел, которые, похоже, были расстреляны за какое-то преступление, поскольку лежали уж больно аккуратной полосой, причем их невысокие сапоги были с них сняты по какой-то неведомой причине и выставлены перед ними. Проходящие мимо солдаты примеряли их, заменяя свою поношенную обувь, и спокойно уходили в них. Несколько раненых сидели или лежали в снегу, молчаливыми взглядами умоляя проходящих мимо захватить их с собой.
– Мне остановиться, чтобы подобрать раненых, герр полковник? – спросил я Хелмана по ТПУ.
– Нет. Их подберут те, кому положено. Продолжай движение.
Спуск вниз по склону занял почти час времени, поскольку при движении вокруг нас несколько раз возникали пробки, а транспортные средства порой шли пересекающимися курсами. Я увидел, как один солдат попал под гусеницу идущего впереди нас Pz IV, ноги его были раздавлены, но сам человек еще жив. Потеряв сознание от болевого шока, он лежал на земле, когда танк съехал с него, окрасив кровью снег вокруг его тела. Нам пришлось сдвинуть заглохшую самоходную артиллерийскую установку, блокировавшую нам путь, оттеснив ее в глубокий снег, тогда как ее экипаж кричал нам всяческие угрозы изнутри. Наконец мы приблизились к подножию прибрежного холма и стали продвигаться среди других отступавших, которые сейчас теснились между двумя бетонными дотами с противотанковыми орудиями и старались протиснуться на мост.
– Кто здесь старший? – крикнул Хелман солдату, стоявшему около одного из дотов, несшему пост у зенитного пулемета.
Солдат козырнул ему и махнул рукой в направлении одного из дотов, а затем поднял воротник своей шинели, спасаясь от холода.
* * *Я взял свой МП-40 и пошел вместе с Хелманом в дот. Русская пленница по-прежнему сидела на днище танка, дрожа и часто дыша, хотя воздух внутри «Тигра» был едва ли прохладнее, чем снаружи. Сам же дот представлял собой хорошо оборудованный бункер, жарко натопленный, с электрическим освещением, из его глубины тянуло запахом горящих в печи дров. Командовал здесь седой артиллерийский офицер с покрасневшими от недосыпания глазами.
– Слушаю вас.
– Я привел сюда три «Тигра» и зенитную установку для обороны переправы.
– Отлично. Пожалуйста, вкопайте «Тигры» так же, как уже сделано с «Пантерами». Я ожидаю, что русские нас очень скоро атакуют. Фронт разваливается, и ситуация весьма неопределенная.
– У меня при себе очень ценный пленный, которого надо передать военной разведке.
– Посадите его на какой-нибудь транспорт, – пожал плечами артиллерист. – «Цепные псы» скоро нас покинут, они и заберут его с собой.
– Это женщина. Она располагает ценными данными. Я могу передать ее только лично следователю разведки. Она не простая пленница. Красные уже несколько раз пытались отбить ее у нас.
– Да она что, любимая шлюха Сталина?
– Полагаю, она может знать радиокоды.
– Вы будете здесь сражаться вместе с нами. Можете и дальше держать ее при себе или передайте «цепным псам». Решение остается за вами, герр полковник.
В проеме дальнего выхода из дота было видно, что снаружи уже смеркалось, а шум двигателей, крики и ругань солдат, завывание ветра и другие звуки уже неясно доносились сквозь завесу падающего снега, который как-то размывал картину отступления.
Я видел, что Хелман мучительно решает, как ему поступить в ситуации с пленной. Думаю, ему предстояло нелегкое решение. Ему явно хотелось заполучить все выгоды, которые были связаны с пленением этой русской. Передача ее военной полиции обрывала все его претензии на этот подвиг. Но держать ее здесь, когда русские могут окружить нас?
– Может быть, переправить ее на тот берег, герр полковник? – предложил я.