Добравшись на попутке до Беговой, я набил в ближайшем магазине пакет провизией, спустился в метро, а через некоторое время благополучно поднимался по лестнице эскалатора в здание Курского вокзала. Ожидающие, отъезжающие, прибывающие, праздношатающиеся – лавируя между ними, я нашел кучку квартиросдатчиков и выбрал среди них нетрезвую бабенку, предлагающую комнату прямо на Садовом, напротив вокзала. Это устраивало меня во всех отношениях, поэтому, даже не торгуясь, я предложил:
– Вперед. Показывайте свои апартаменты.
– А вы паспорт покажите. – Бабенка строго прищурила тот глаз, который не был отягощен внушительным фингалом. – У нас сейчас с этим строго. Террористов развелось, что твоих тараканов.
– На вашей жилплощади, кстати, насчет тараканов как? – не менее строго осведомился я. – Небось едят поедом невинных командированных?
Силясь найти уклончивый ответ, бабенка сразу забыла про паспорт, а когда я как бы от нечего делать принялся перебирать в руках денежные купюры, так и вовсе потеряла бдительность. Мы вышли из стеклянных дверей вокзала и вскоре уже шагали вдоль шеренги коммерческих ларьков в направлении Садового кольца. Взгляд моей спутницы скользил по проплывающим мимо витринам с таким выражением, словно ее уводили на расстрел, так и не выполнив ее последнего желания. Оно, это заветное желание, настолько отчетливо читалось в глазах бабенки, что я смилостивился и протянул ей немного денег:
– Держите в счет квартплаты. Я вижу, вам не терпится что-нибудь прикупить по хозяйству.
– Ага, по хозяйству.
На минуту воспрявшая духом бабенка отлучилась, а когда присоединилась ко мне вновь, ее сумка отзывалась на каждый шаг бодрым звяканьем бутылок.
– Телевизор в квартире имеется? – спросил я, когда мы пересекли улицу и сразу за кассами предварительной продажи билетов свернули во двор.
– А как же? – изумилась бабенка, словно речь шла о стакане, без которого водку хлестать не слишком удобно. – Вечером милости прошу ко мне. Сегодня «Афоню» повторяют по «Нашему кино». Видели «Афоню»?
– Да уж навидался, – подтвердил я, проникая в указанный подъезд. – У нас без Афонь никак. Куда ни сунься, везде обязательно на Афоню наткнешься. Достали! Так что вечерняя культурная программа у нас намечается другая.
– Интересно какая же? – Бабенка, поднимавшаяся по лестнице подъезда первой, попыталась вилять задом, что в ее нетрезвом состоянии было чревато падением.
– Будем смотреть новости, – охладил я ее пыл. – Надеюсь, вы интересуетесь политической жизнью страны?
– Конечно, – согласилась она, отмыкая двери. – Слежу за последними событиями. Постоянно. – С этими словами она ворвалась в квартиру, помчалась в кухню и крикнула оттуда: – Вы заходите, я сейчас. Только руки помою. Машинально прислушиваясь к отдаленному бульканью отнюдь не водопроводного происхождения, я невесело осмотрел прихожую с ободранными обоями. Выглядела она так мрачно, словно кому-нибудь было суждено повеситься тут от тоски.
– А вот и я! – обрадовала меня бабенка, вытирая почему-то не руки, а рот. – Можно смотреть вашу комнату.
Смотреть, в общем-то, было не на что да и не очень-то тянуло. Уплатив за две недели проживания, я с легким сердцем отпустил хозяйку, а сам обстоятельно перекусил и отправился на поиски телевизора. Он обнаружился в соседней комнате, где, как ни странно, присутствовало нечто вроде уюта. Надо полагать, приютившая меня бабенка распивала спиртные напитки исключительно на кухне, а здесь притворялась сама перед собой добропорядочной домохозяйкой, занимающейся перед телевизором рукоделием. Впрочем, в настоящий момент клубки ниток и спицы валялись на столе без дела. Не вязала бабенка – ни теплых шерстяных носков на зиму, ни просто лыка. Похрапывала на кровати, совершенно выпав из общественной и политической жизни. Так что просмотром новостей я занялся самостоятельно.
Как я и предполагал, колоритная фигура Дубова все еще представляла для телевизионщиков некоторый интерес, тем более что он снова оскандалился. Сообщения о его задержании были переданы по всем четырем каналам. В вину Дубову вменялось учреждение и финансирование профашистской организации, но звучало это совершенно неубедительно, особенно когда на экране показали стайку растерянных молоденьких парнишек. Кто шмыгал носом, кто наивно хлопал глазами, но все они рассказывали одну и ту же милую байку. Мол, отдыхали дружным коллективом в спортивно-оздоровительном лагере под Москвой, пока на них не напали грубые злые дядьки, вооруженные до зубов. Их били (синяки демонстрировались крупным планом). Над ними измывались (сорванные с парнишек повязки, валяющиеся на траве, снимали издали, чтобы ненароком не промелькнула красноречивая символика «Патриота России»). Короче, было ясно, что дело темное.
Два раза не очень трезвого Дубова коротенько проинтервьюировали где-то на улице, один раз он ненадолго возник в студии, но в основном от его лица говорил картавый адвокат, который каждое свое обращение к возмущенной общественности начинал одной и той же блистательной фразой: «Что касается так называемого дела, наспех сфабрикованного по указке известных силовых структур, то могу заявить только одно: это просто фальсификация, понадобившаяся кое-кому для сведения счетов с очередным известным оппозиционером, не угодившим властям…» Адвокат грозился вчинить прокуратуре иск за незаконный обыск и задержание своего клиента и нагло требовал у неизвестно кого обнародовать выдвинутые обвинения. Сменявшие его репортеры, все как один встревоженно запыхавшиеся, напоминали зрителям, что Дубов все еще пользуется депутатской неприкосновенностью и уже освобожден из-под стражи до специального заседания нижней палаты. Никакой членораздельной информации об истинной причине задержания Дубова не последовало. И, уж конечно, скандал никак не связывался с террористическим актом на Пушкинской площади.
Между тем трагедия не успела забыться, пока я отсутствовал в большом мире. Под конец одного из выпусков новостей телеведущая напомнила зрителям, что 6 сентября состоится день независимости Ичкерии, в честь которого чеченские боевики могут натворить много разных бед. Первой отреагировала на сообщение моя насквозь проспиртованная квартиросдатчица, очнувшаяся у меня за спиной.
– Опять чего-нибудь взорвут, черти нерусские, – просипела она. – Лично я шестого сентября из дому ни ногой и вам тоже не советую.
Я хотел было поинтересоваться, не подвигнет ли ее на подвиг истощение водочных ресурсов, но внезапная догадка, промелькнувшая в моем мозгу, заставила меня прикусить язык. День независимости Ичкерии, которым начали загодя стращать обывателей, являлся для Дубова отличным поводом осуществить те туманные угрозы, которые я от него слышал. Любой террористический акт, который, не приведи господь, произойдет шестого сентября, будет автоматически приписан чеченцам, и тогда Дубов пошлет на убой несколько сотен юных «Патриотов России», чтобы устроить на их костях дикую политическую свистопляску. Я понятия не имел, действительно ли подобная заваруха может привести к перевороту в стране. Но, даже если это были просто бесперспективные планы рвущегося к власти эгоманьяка, взрыв намечался самый настоящий, реальный. А те люди, которых размечет в клочья, даже не узнают, ради какой красивой идеи они погибли. Если это называлось возрождением России, то лучше бы ей хиреть потихоньку на задворках истории.
– Наконец-то похолодание обещают, – обрадовала меня бабенка, которая, в отличие от меня, благоговейно выслушала прогноз синоптиков, интересуясь погодой не только в Москве, но и на Курильских островах. – Спасу нет от этого пекла адского.
– Настоящее пекло еще только намечается, – задумчиво пробормотал я.
– Так сентябрь же на носу! – не поверила бабенка.
– Вот именно, что сентябрь. – Я закурил, стараясь в сердцах не перекусить сигарету пополам, и тут же услышал негодующее:
– Дымить на балкон! Нечего меня травить в родном доме!
Бабенка хотела прожить еще очень долго, чтобы выпить свое море дрянной водки. Облокотившись на перила балкона, я втягивал дым так жадно, словно одна из затяжек должна была подсказать мне способ предотвратить беду. «Взрыв» в Интернете, обещанный Иришей, должен был произойти слишком поздно. Настоящий – в людном районе Москвы – гораздо раньше. Надеяться, что все уладится само собой 12 сентября, я уже не мог.
А что я мог? Добраться до Дубова теперь, когда я превратился для него во врага номер один, шансов у меня не было. Натравить на него чеченцев, не располагая доказательствами его вины, я тоже не рассчитывал. Звонить во все колокола, привлекая к себе нездоровое любопытство МВД или ФСБ? После всех дел, которые я наворочал за несколько последних дней, это было равносильно самоубийству. Да и смысла в этом не было. Неизвестные мне серьезные люди уже попытались засадить Дубова за решетку, и чего они добились? А ни хрена! Людей, которые вхожи в швейцарские банки и московский Кремль, так просто не сковырнешь.
Кремль! В понедельник, то есть послезавтра, Дубову назначена аудиенция в Кремле! Я отлично помнил телефонный разговор, при котором мне довелось присутствовать. Прием состоится в десять часов утра, причем входить и выходить в святая святых отечественной политики Дубову придется через Кутафью башню, оставив свой роскошный «Мерседес» на стоянке. Следовательно, возвращаться он будет пешком, что так сильно его возмущало во время уточнения протокола встречи.
Что ж, номер дубовского автомобиля я не забыл. Кремль и нужную башню тоже надеялся найти с божьей помощью, хотя в столице ориентировался не так чтобы очень. Осталось только дождаться понедельника и сделать то, что я должен сделать. Во всяком случае, следовало попытаться…
Как всегда, когда решение было принято, я моментально успокоился. Настолько, что не стал прикуривать третью сигарету от окурка второй, а вместо этого принялся наблюдать за ночной Москвой, расстилавшейся подо мной. Никем не покоренная и не всеми любимая, она никак не желала угомониться после очередного суматошного дня. Ничто не могло остановить или повернуть вспять бесконечные потоки машин, проносящиеся мимо. Народу на тротуарах стало даже больше, чем днем, и нищие, цветочницы и лоточницы со своими опостылевшими всем бананами еще надеялись на какой-то счастливый случай, столь же наивные и покорные судьбе, как их московские собратья: воробьи, голуби да вороны.
Где-то проводились пышные иллюминации и презентации, возбужденно перекликались клаксоны лимузинов, бренчали ожерелья, звякали льдинки в наполненных бокалах. Никто точно не знал, кем задуман этот праздник жизни, в честь кого он устроен и кто же все-таки правит безудержным балом, которому конца и края не видно. Миллионы пасмурных зрителей наблюдали за веселящимися счастливцами, ожидая, когда же будет построена та самая улица, на которой будет и их праздник, общий, всенародный.
2Утром в понедельник на меня было любо-дорого поглядеть. Хозяйка с бодуна даже не сразу опознала во мне своего постояльца и чуть было не принялась выяснять, кто я такой и что делаю на ее законной площади. Все воскресенье она посвятила культурному отдыху на кухне, поэтому немножечко выпала из действительности, и после этого потрясения ее до сих пор мягко покачивала невидимая хмельная волна.
Лично я накануне даже в пиве себе отказал. Зато на славу попарился в баньке, постригся и приоделся. Теперь все на мне было с иголочки, опрятное, ладно сидящее. Приобретая обновки, я старался следовать унифицированному стилю телохранителей при крупных шишках и теперь, придирчиво разглядывая себя в зеркале, с удовольствием убедился, что соответствую выбранному имиджу на все сто процентов.
– Хорош, – признала хозяйка, быстренько смотавшись на кухню «глянуть на термометр», как она выразилась.
– Ну и как температура? – поинтересовался я, поправляя узел галстука.
– Нормальная, – успокоила меня хозяйка, хрустя огурцом.
– Но сорока градусов, думаю нет, – предположил я с серьезным лицом.
– Откуда? Двадцать семь в тени.
Я соболезнующе хмыкнул:
– Водку хоть на солнце держи, хоть кипяти, градусов в ней не прибавится.
Оставив хозяйку обдумывать мои слова, я отправился выполнять задание, которое сам себе и поручил. Перед собой и ответ предстояло держать. С одной стороны, удобно, но с другой – себе не слишком-то нажалуешься на всякие объективные обстоятельства в случае неудачи.
Скоро я оказался на Манежной площади. Было еще только девять часов утра, поэтому я позволил себе небольшую экскурсию.
Убедившись, что стрельчатый вход в Кутафью башню отлично просматривается с другой стороны площади, я переместился туда и принялся прогуливаться по тротуару среди шагающих в разных направлениях людей. Наиболее оптимальным оказался маршрут от здания гуманитарных факультетов МГУ до троллейбусной остановки, и я успел изучить его до трещинок в асфальте, когда к большой автостоянке между Манежем и кассами Большого театра подрулил кортеж из трех черных автомобилей. Курс прокладывал толстозадый «БМВ», в арьергарде двигался джип, а посередке я моментально опознал дубовский «Мерседес».
Перед стоянкой все три машины притормозили. Из синхронно открывшихся дверей выбрались четверо мужчин в памятных мне костюмах бойцов невидимого фронта. Затем к ним присоединился Дубов, наверняка трезвый как стеклышко, но весь какой-то взъерошенный и ссутулившийся. Все вместе направились к входу в Кремль, а автомобили разъехались на заранее намеченные позиции. «БМВ» и джип рассредоточились рядом с Манежем. Расстояние между ними было около тридцати метров, а внутри наверняка присутствовала начинка из вооруженных людей. Из этого следовало, что Дубов будет ждать свой экипаж где-то на этом охраняемом пятачке. Его «Мерседес» зарулил на стоянку в гордом одиночестве и расположился там таким образом, чтобы можно было выехать на проезжую часть в считанные секунды.
Было ровно половина десятого. Я полагал, что снова увижу Дубова через час с небольшим. Он выйдет из какого-то высокого кабинета и, провожаемый бдительными взглядами офицеров службы охраны в форме рядовых солдат, отправится восвояси. Напыщенный, преисполненный чувства собственного достоинства и грандиозных планов. На ходу подаст знак одному из своих бодигардов, тот пробежится пальчиком по клавишам сотового телефона и велит водителю «Мерседеса» подъезжать к торцу Манежа. Точка. На этом, как надеялся я, должна была закончиться и его скандальная карьера, и жизнь, назвать которую светлой повернется язык разве что у какого-нибудь перебравшего соратника Дубова на поминках в его честь. Что ж, главный «Патриот России» сам выбрал меня сочинителем своей биографии, и теперь только от меня зависело, каков будет у нее конец. Хеппи-энда не предвиделось. Уж слишком Дубов был противопоказан всему рядовому человечеству.
В начале одиннадцатого я щелчком отправил тлеющий окурок в урну и зашагал к приметному черно-дымчатому «Мерседесу». Чтобы познакомиться с водителем и как следует заговорить ему зубы, я еще вчера решил выдать себя за его коллегу, прикинувшись таким же шофером при крутом боссе. Эти люди крайне редко переживают своих недолговечных хозяев, а если такое и случается, то уже больше никогда не мнут седалищами дорогие кожаные кресла шикарных автомобилей. Профессиональный риск. Поэтому между личными водителями «шишек» существует нечто вроде клановой солидарности.
Дубовский извозчик вальяжно курил возле своей тачки, изображая из себя ее пресыщенного владельца. Хотя, будь оно так на самом деле, ему не пришлось бы торчать под открытым небом со своей сигаретой. Сидел бы, развалившись, внутри салона и вполуха слушал ненавязчивую музычку, наслаждаясь прохладой включенного кондиционера. Ан нет, выперся на солнцепек, опасаясь натрусить в «Мерседесе» пепла или забить его аристократический аромат табачным запахом.
Водителю было на вид лет двадцать пять, но ответственная должность успела наложить на его физиономию неизгладимый отпечаток сознания собственного достоинства и презрения к рядовым гражданам. От этого создавалось впечатление, что лицо парня отморозилось после анестезирующего укола и потеряло всяческую способность выражать какие-либо иные человеческие эмоции. Я подумал, что и жену свою, если таковая у парня имеется, он имеет точно с таким же напыщенным видом. И супчик хлебает с каменной рожей, и на унитазе ее сохраняет по привычке. Еще бы! Не какой-нибудь хрен с бугра, чтобы личико понапрасну мять.
Приближаясь к парню, я старался взирать на мир с точно таким же высокомерием, но, остановившись рядом, позволил себе улыбнуться правой половиной лица и развязно произнес:
– Здорово, братела. Как жизнь?
– Чё те надо? – насторожился парень, приготовившись выбросить окурок и юркнуть в салон «Мерседеса».
– Не узнал? – Я переместил ухмылку влево и временно зафиксировал там. – Я Зугайнова вожу, виделись же с тобой однажды. Мой папик с твоим сейчас на пару в Кремле общую тематику перетирают. Щеки по очереди надувают, умняк на себя напускают и все такое прочее. В общем, бабки люди делают… Нас с тобой тоже когда-нибудь туда пригласят капусткой похрустеть, а? Как думаешь, братела?
В ответ на мою панибратскую тираду парень чуточку приподнял уголки губ и хмыкнул:
– Лучше в крокодильем заповеднике ночью без фонаря гулять, чем в Кремле ошиваться. Вредное это занятие, так я тебе скажу.
– Что правда, то правда. – Я значительно помрачнел лицом. – Так ведь и у нас с тобой работенка не сахар, верно? Жизнь она нам ни хрена не продлевает. Верно говорю, братела?
Все эти риторические вопросы я подкидывал парню умышленно. Еще в бытность работы менеджером выставки-продажи торгового оборудования я открыл и усвоил для себя одно нехитрое правило: заставь собеседника согласиться с тобой два-три раза, и между вами установятся доверительные отношения. На улице пасмурно, а ты: погода, мол, портится, ай-яй-яй… Или просто загни что-нибудь философское про то, что трудные времена нынче, ох-хо-хо… Нелегкие же они, в самом деле? Как тут тебе не поддакнуть?