– А как ты догадался? – удивилась она. – Ну, не то чтобы о смысле…
– Да чего там догадываться! У тебя на лбу написано, а также на всех интимных местах.
Он говорил грубо, но она не обиделась. Ей было стыдно перед ним за свою беспричинную тоску, но она ничего не могла с собой поделать.
– Я не знаю, Илюша, как это называется…
– Проще надо быть, – сказал он. – Ты вот говоришь, а сама не понимаешь, о чем. Почему же ты думаешь, что я должен понимать?
– Да нет, ты не должен… – начала было она.
– Вот именно. Зачем, почему… Знакомая песня! Алька, если сейчас не остановишься – сопьешься, учти. Или наркоманкой станешь. Или просто фригидной, тоже радости мало. Вон, с подружки пример бери. – Аля поняла, что он говорит о Нельке. – Четко знает, чего хочет. И самой жить легко, и на других производит прекрасное впечатление. Кому приятно, когда чужими проблемами грузят? Своих хватает… А тем более твои проблемы – говорить даже смешно! Тебе бы радоваться, а ты ходишь с кислой миной, аж оскомина от тебя в постели.
Только что ей было стыдно – и вдруг она почувствовала, что стыд ее исчез без следа!
«С чего это я радоваться должна? – с неожиданным раздражением подумала она. – С того, что все мне завидуют? Да я сама себе не завидую, какое мне дело до других! А что ему можно объяснить, когда он заранее все знает?»
Она едва сдержалась, чтобы не высказать все это вслух.
– Я тебе серьезно советую: присмотрись к Нельке, – продолжал Илья. – Вот бы кого раскручивать, будь у нее хоть маленький талантишко.
– Ну и раскручивай, – пожала плечами Аля. – Кто тебе не дает?
– Так ведь нет талантишка! – засмеялся он. – Ладно, чижик, хватит, не обижайся. Я для твоей же пользы. Надо нервишки держать в руках, а то так понесет – не удержишься. Венька вон…
Упоминание о Веньке действовало, как ведро холодной воды. Что можно было возразить?
– И правда, глупости, – вздохнула Аля. – Сижу дома целыми днями, вот и лезет в голову всякое.
– Мало я тебя, что ли, везде вожу? – обиделся Илья. – Уж кто бы жаловался!
– Да я не жалуюсь. – Аля наконец прижалась к его плечу, поцеловала в мягкие душистые усы. – Я тебя люблю…
– Ну так и надо кончать по-человечески, – улыбнулся он в темноте, целуя ее в ответ. – Вот женщина-загадка: удовольствие получить – и то тебя надо уговаривать!
Конечно, она его любила, несмотря даже на вспышки раздражения; хоть в этом не приходилось сомневаться.
Как Нелька была единственным напоминанием о прошлой жизни, счастливой и легкой, так Илья был единственной опорой в жизни нынешней.
«Еще бы в тоску не впасть! – думала Аля, просыпаясь поздним утром или даже днем. – Целыми днями дома, так кто хочешь с ума сойдет, даже Нелька».
Сначала она удивлялась, как это Илья может просыпаться рано утром и идти на работу, когда она еще десятый сон досматривает.
– А у меня организм такой, – объяснил он. – Могу спать не больше шести часов и прекрасно себя при этом чувствовать.
Ну, а у Али организм был другой, и просыпалась она не раньше двенадцати. Ей и в голову не приходило, что он мог бы потребовать, чтобы она вставала, провожая его на работу, подавала завтрак. Илья был на редкость непритязателен, на завтрак всему предпочитал мюсли или творог, и даже обыкновенные сырники считал кулинарным излишеством.
Он вообще был отличным партнером, просто во всех отношениях. Быть чем-то недовольной значило быть сумасшедшей.
Иногда заглядывала днем Бася Львовна: поболтать по-соседски, как она говорила, – то есть выспросить что-нибудь об Алиной семье или обсудить Мишенькину змею-невестку, которая тому лет пятнадцать безвыездно жила в Израиле. Или обругать самого Мишеньку, которому уже за то памятник можно было ставить, что он терпел свою неугомонную жену, матерившуюся в семьдесят лет не хуже портового грузчика.
Бася только рукой махнула, когда Аля сказала, что считала ее актрисой МХАТа.
– Да ты что, детка, какой там МХАТ! Разве по мне не видно? Хоть я, конечно, не хуже артистки сыграла бы при случае… Нет, я адвокатом всю жизнь проработала, сорок пять лет – шутка ли!
Как будто представить ее адвокатом было легче, чем актрисой! Совсем наоборот…
Бася Львовна говорила помногу и с удовольствием. Чаще всего Аля, правда, понимала, что едва ли может воспользоваться ее бесчисленными советами: очень уж разная у них была жизнь.
Но вместе с тем Бася действовала на нее просто магически – даже непонятно, каким таким непостижимым образом. Аля сама не успевала заметить, как подпадает под влияние ее потрясающего темперамента, веселеет, начинает расспрашивать о чем-нибудь, что пять минут назад ей и в голову не приходило. Например, о том, как это Бася защищала преступников.
– А что преступники? – удивлялась Бася Львовна. – Тоже люди, жизнь есть жизнь. И то сказать, иной преступник получше будет, чем потерпевший.
Она помнила все до единого случаи из своей огромной практики и рассказывать могла часами. Але иногда не удавалось ее остановить, да на счастье приходил Мишенька и уводил супругу домой.
– Зима в Оренбургской области – мы там в эвакуации были – у-у, вот это зима! – рассказывала Бася. – Бывало, еду в трибунал на станцию Новосергеевку, Гальку с собой везу – а куда девать? Мне возчик тулуп даст, я ее спрячу, его и не видно, этого ребенка – ей же полгода не было! Пока я на заседании, она за стеной в комнате спит, а как проснется, ее солдаты нянчат, пока я кормить прибегу. Крупная была станция, на фронт шли войска… Какие времена были, детка, какие времена! Но у меня, – гордо говорила она, – ни один высшей меры не получал, хоть я и начинающий адвокат была, еще училась даже заочно.
– За что – высшей меры? – недоуменно переспрашивала Аля.
– Как это за что? Трибунал ведь, дезертиров судили… А я защищала. Разве можно? Что взять с мальчишки, если он испугался? Винтовки у половины деревянные были, на верную смерть гнали их. Как такого дать засудить? А у меня у самой муж на фронте, не захочешь, а подумаешь… Если б знать, что он, блядун такой, пэпэжэ заведет, мне б было не про него думать, а хорошего мужика себе искать!
Аля уже знала, что необыкновенная Бася была замужем четвертый раз. Первый муж нашел себе на фронте походно-полевую жену и оставил ее с маленькой дочкой; от второго она ушла сама, забрав с собою четверых детей, потому что он унижал ее достоинство; третий умер у нее на руках, пролежав три года в параличе. А четвертый, старый хрен Мишенька, был, оказывается, ее первой любовью, с ним она росла в родном городе Балакове и встретилась через сорок лет в московском колумбарии, куда Мишенька пришел проведать покойную жену, а Бася – третьего мужа.
У кого хочешь голова могла кругом пойти от такой феерической биографии! Только не у самой Баси Львовны.
– А что такого, Алечка? – говорила она. – Жизнь есть жизнь.
– А как же справедливость, Бася Львовна? – спрашивала Аля. – Вы же государственный были человек, а они дезертиры…
– Э-э, деточка, какая справедливость? – возмущенно взмахивала руками Бася. – Справедливость – когда мальчик живой остался, вот это, я понимаю, справедливость! А так, вместо бога решать… Я, правда, атеистка, – тут же уточняла она.
У Али дух захватывало, когда она слушала эту женщину, – и вместе с тем ей было весело, и она смеялась до слез.
Илья вот-вот должен был прийти, когда позвонили в дверь.
«Бася? – удивленно подумала Аля. – Полчаса всего, как ушла. Забыла, наверное, что-нибудь».
Она открыла дверь, даже не глянув в «глазок», – и отшатнулась от порога. В дверях стояла Светлана.
Вообще-то Аля видела ее довольно часто: все-таки они крутились в одном кругу, и странно было бы, если бы их пути не пересекались. Сначала Аля внутренне сжималась, завидев ее издали, а потом перестала обращать на нее внимание. Она давно уже поняла, что представляет собою жена Ильи – бывшая, правда, жена, но по паспорту даже и настоящая.
Светлана была самой обыкновенной тусовочной алкоголичкой, ничем не отличающейся от тех, которые десятками клубились по ночной Москве, переходя из кабака в кабак, из дома в дом, меняя компании, мужчин, просыпаясь каждый раз на новом месте. Это была особая разновидность бомжизма: эти люди все-таки имели дом и не спали в подъездах, но жизнь их и отдаленно нельзя было считать нормальной.
Чем Светлана занималась, было совершенно непонятно. Да и трудно было представить, что она чем-то могла заниматься… На что жила – это как раз было ясно, Аля прекрасно помнила сцену с выдачей денег, которую украдкой наблюдала на даче у Федора Телепнева.
Ей почему-то казалось, что во внешности Светланы, сквозь нынешнюю потасканность, должны угадываться следы былой красоты. Иначе невозможно было представить, что привлекло в ней Илью. Но ничего подобного она угадать не могла, и этот брак оставался для нее загадкой. Впрочем, мало ли совершенно необъяснимых, непонятно на чем основанных браков ей приходилось наблюдать в среде новой богемы! Одни Варя с Венькой чего стоили…
Она испытывала к Светлане легкую брезгливость, а та к ней, кажется, полное равнодушие. Поэтому Аля так удивилась, увидев ее на пороге.
Еще удивительнее было то, что во второй половине дня Светлана выглядела совершенно трезвой, не нанюхавшейся и не обкуренной.
– Ты… что? – спросила Аля. – А Ильи еще нет.
– А я его на дому и не посещаю, – криво усмехнулась Светлана. – Мы на нейтральной территории встречаемся. А без него не впустишь?
– Заходи, – отступая на шаг в сторону, ответила Аля. – Только я не понимаю…
– Да к тебе, к тебе пришла, – разматывая длинный, слегка свалявшийся синий шарф, сказала Светлана. – Знаю, что его нет, я его полчаса назад в одной компашке видела. Бизнесменской, – уточнила она. – В «Экипаже» беседуют, только по делу, без баб.
– А зачем ты мне это рассказываешь? – спросила Аля. – Я у него отчета не требую.
– Дело семейное, – усмехнулась Светлана. – Может, и в комнату позовешь, раз уж пустила?
Аля молча пошла в комнату. Конечно, она ничуть не боялась неожиданной гостьи, но ее приход все-таки был неприятен. Хочет же она от нее чего-то. А чего хорошего она может хотеть?
Нет, никаких следов былой красоты не было заметно на этом лице! Как и показалось Але при первой встрече, лицо у Светланы было какое-то узкое, вытянутое, и даже если бы добавить красок в эти блеклые черты, оно наверняка не выглядело бы более привлекательным.
– Ничего не изменилось… – обводя глазами комнату, сказала Светлана. – Кровать новую купил… Мы же здесь жили когда-то, – объяснила она. – Свекры на дачу переехали, а мы здесь, и Антошка здесь родился. Книг только почти не осталось, – заметила она. – Иван Антонович забрал, наверное, у него хорошая библиотека была: ничего лишнего.
– Ты на квартиру пришла посмотреть? – не выдержала ее элегического тона Аля.
– И верно, зачем тебе это слушать, – кивнула Светлана. – Пошли на кухню, покурим.
– Выпьешь? – спросила Аля, когда они уселись на кухне и Светлана закурила.
– Нет, – покачала головой та. – Потом… Думаешь, я бы не выпила где-нибудь, если б хотела? Гигантское усилие воли пришлось приложить… Не говорит он тебе, что жизнь требует волевых усилий?
– А разве он не прав? – усмехнулась Аля.
– Прав. Я – наилучшее доказательство.
– Света, скажи, чего ты хочешь? – поморщилась Аля. – Мне с тобой за жизнь разговаривать неинтересно.
– А с кем интересно? С ним, что ли? Так он этого не любит. Потому и театр бросил: чтоб зря нервную систему не напрягать.
Аля насторожилась при этих словах. Наверняка она имела в виду тот самый Арбатский театр, о котором упоминал и Венька Есаулов.
– Слушай, налей все-таки, а? – попросила Светлана. – А то совсем тошно стало. Как увидела все здесь… Не ожидала, что так будет. Я же отсюда пробкой вылетела, с такой ненавистью, что думала, взорву все это, если еще раз увидеть доведется. Я его так любила, что до сих пор страшно вспоминать, – вдруг, совершенно неожиданно, сказала она.
Аля открыла холодильник, поставила на стол начатую бутылку водки. Светлана дотянулась до дверцы буфета, не глядя достала оттуда рюмку и, мгновенно наполнив ее, выпила залпом. Она сидела, сжимая пустую рюмку длинными, узловатыми пальцами. На ее руках проступили красные пятна – наверное, нервная экзема.
Але и самой стало страшно, когда она услышала ее слова. Впервые она подумала о Светлане как о сопернице; до сих пор ей это и в голову не приходило. А что: ребенок, общее прошлое, в котором, кажется, много всего было – вот и Арбатский театр. Даже штамп до сих пор стоит в паспорте…
– Да ты не бойся, – словно угадав ее мысли, сказала Светлана. – То все кончилось. Он как отрезал, а что со мной происходит – это и раньше ничего не значило, а теперь и подавно.
Она захмелела моментально, от воробьиной дозы. Да это было и неудивительно: как все постоянно и помногу пьющие люди, она могла опьянеть, кажется, от одного вида бутылки.
– Я правда только из-за тебя пришла, не из-за него, – предупреждая ее вопрос, сказала Светлана. – Честно скажу, я еще надеялась, что он… Все-таки Антошка… Даже когда ты появилась. А потом мне стало наплевать – почему, сама не понимаю. Чего ждать, когда все равно внутри все пусто? Даже если б он меня обратно взял… Я уже и полюбить не могу – ни его, никого…
Голос у нее был севший, хрипловатый. Она говорила не очень связно, глаза ее увлажнились – наверное, от водки.
– Но зачем я тебе? – медленно произнесла Аля.
Все напряглось у нее внутри, когда она смотрела на Светлану. Она не знала, чего ожидать от этой женщины, чем обернется разговор, и внутренне собралась, готовая встретить любой удар.
Та невесело улыбнулась.
– Боишься? Напрасно… Чего меня теперь бояться? Я тебя, наоборот, предупредить хочу. Я только когда клип этот увидела, поняла. Венька делал клип? – спросила она, и тут же сама себе ответила: – Венька, Венька. Уж больно душевно, Илья так не умеет. Зато использовать умеет всех на полную катушку, этого у него не отнимешь. Большой организаторский талант! – В ее голосе мелькнула горькая нотка. – Да, о чем это я говорила? – Язык у нее уже немного заплетался, но она налила себе еще рюмку. – Когда тебя в клипе, говорю, увидела, я все сразу поняла. Учти, он тебя тоже использует.
У Али в груди похолодело. Не то чтобы она готова была верить каждому слову этой спившейся женщины, не то чтобы считала ее оракулом… Но в том, что она говорила, и даже в том, как говорила, – была какая-то тяжелая убедительность.
– Как… использует? – тихо спросила Аля. – Почему? Ты ерунду говоришь! – Голос ее окреп. – Ну, снял в клипе, что в этом плохого? Я и сама хотела!
Светлана посмотрела на нее грустно, как на ребенка.
– Конечно, хотела, – согласилась она. – Поди плохо! Лучше, чем шляться неприкаянной. И еще снимет, будь спокойна. Пока успех будешь иметь, а это скорее всего долго будет длиться: данные есть у тебя.
– Он меня любит, – тихо сказала Аля.
Ей казалось, что больше не надо говорить ничего, и спорить не надо. Эти слова все должны были объяснить, Светлана не могла не почувствовать этой правды!
– Любит, – кивнула та. – Насколько может.
– А кто любит по-другому? – язвительно спросила Аля. – Кто любит больше, чем может? Ты, что ли?
– Отчего бы ему тебя не любить? – словно не слыша, продолжала Светлана. – Вы с ним смотритесь просто потрясающе, такая эффектная пара! Мы с ним никогда так не смотрелись… Ты и в глаза никому особенно не лезешь, и дурочкой бессловесной не выглядишь; держишься в самую точку. А главное, ты ему нужна, он на тебе такой капитал сделает – я даже не про деньги, хотя и деньги тоже… Он же сгорает от этого: от того, что ему не дано…
– Замолчи! – Алин голос срывался на крик. – Я не хочу больше этого слушать! Ты просто отомстить ему хочешь, через меня ему хочешь отомстить! Ты…
Неожиданно Светлана заплакала, упав головой на стол. Может быть, это были просто пьяные слезы: она всхлипывала, вздрагивала, даже зубами скрипела – так, что страшно было слышать этот скрип.
– Отомстить! – вырывалось у нее сквозь всхлипы. – Какое – отомстить! Да я, может, и сейчас… Да плевать мне на тебя, мне до тебя дела нет, использует он тебя или еще что, стала бы я из-за этого беспокоиться!.. Не могу я тебя с ним видеть, не могу, понимаешь?! С другими бабами могла, а с тобой – не могу! Себя вспоминаю… – Она на мгновение перестала плакать, подняла голову. – Я же на тебя была похожа когда-то…
– Ты – на меня?
У Али глаза округлились от изумления.
– Теперь, конечно, не видно. Не лицом, нет. Но я тоже такая была… Это трудно объяснить! Иван Антонович мне говорил, но я так все равно не объясню, как он умел. Когда внешность одно, а изнутри что-то большее идет – так, что ли… Вот как у тебя. Я ведь дурочка тогда была, попрыгунья-стрекоза, в ГИТИСе пять лет проучилась – книг даже не хотела читать. Свекор, помню, сердился ужасно: Света, пропадет талант, на одном нутре долго не протянешь! Ну, мне ни до чего дела не было – только Илья. А потом и вовсе все стало до лампочки, какие уж там книжки…
Але показалось, что Светлана успокоилась. Во всяком случае, говорить стала тише, без крика и всхлипов.
– Мы с ним поженились, только когда Антошка родился, но до этого долго жили. Ты вот не веришь, что я на тебя похожа была, а я правду говорю. Конечно, пластика не такая выразительная, но вот именно сочетание… У меня внешность была очень строгая, холодноватая такая, скульптурная – а внутри такая страсть, что от одного голоса все с ума сходили. Не то что теперь… И эффект был потрясающий: этот наружный холод и этот голос! Когда у нас в театрике первая премьера была – Венька с Ильей Шекспира ставили, «Зимнюю сказку» – успех похлеще был, чем у Ивана Антоновича во МХАТе. Декорации Костя сделал – вообще закачаешься… Илюшка такой гордый ходил, ему же это как маслом по сердцу. Так все хорошо шло, мне даже не верилось. Проснусь иногда утром и думаю: неужели это все правда со мной? Быть не может, я такого не выдержу просто!.. Вот и не выдержала, – горько улыбнулась она.