4
Ванзаров не торопясь прошел к середине вагона, собирая внимание всех на своей спине, которая могла и задымиться. Взгляды были далеко не ласковыми. Но это мало его трогало. Остановившись перед буфетом и официантами, как дирижер перед оркестром, резво повернулся на каблуках и одарил притихших господ самой лучезарной из улыбок, какая только может слететь с усов.
— Господа! — провозгласил он с радостной ноткой.
Ложки с вилками замерли. Никто не смел шевельнуться. Бутовский прижал салфетку к сердцу, ожидая какую-нибудь ужасную новость, Паша Чичеров сидел с открытым ртом и выпученными глазами, Женечка бросала взгляд с плеча, Немуров потупился в тарелку, князь Урусов сидел очень прямо и перестал жевать. А Лидваль, хоть и сидел, взял под мышку кость. Только Граве наблюдал с интересом. Все чего-то ждали. Пауза затягивалась.
— Господа! — повторил Ванзаров, видя, как словно отражается в напряжении лиц. — Хочу пожелать доброго вечера и приятного аппетита!
У всех вырвался вздох облегчения. Зазвенели тарелки, Урусов хмыкнул, Бутовский прошептал что-то. Напряжение спало, господа вернулись к ужину. Ванзарову никто не ответил. Кажется, он на это и рассчитывал.
— Ну а теперь у меня для вас важное сообщение.
Пойманные врасплох не знали, что и делать. Лидваль тяжело поперхнулся и закашлял. Паша тихо охнул. А Бутовскому показалось, что на него надвигается ужас, от которого некуда деться.
— Сообщение касается всех нас. Потому довожу его публично…
В вагон вошел Дюпре. Он шел так быстро, что проскочил мимо генерала и повернул назад.
— Барон, прошу вас сесть, — сказал Ванзаров.
Дюпре не обратил на это внимания. Кажется, он не слышал ничего. Нависнув над столом, он стоял и не знал, что сделать. Бутовский хотел уже выразить свое недоумение такому поведению. Но тут Дюпре схватил соусник с томатным соусом и резко плеснул. Жижа пролетела над белой скатертью, бокалами, тарелками, как комета, и упала красным пятном, разбрызгав жирные капли.
— Убийца! — закричал Дюпре, роняя соусник на стол. — Позор!
Паша вскочил перед ним, отстраняясь назад, и угрожающе замахал рукой.
— Это! Как! Что! Мерзко! Подло! Нехорошо! Зачем!
Так они и стояли друг перед другом. Чичеров указывал пальцем в небо, а Дюпре задумчиво разглядывал его лицо. Бутовский отбросил салфетку. Женечка была спокойна. Сняв с лица крупную каплю, она попробовала язычком. На пятно, испортившее платье, она даже не взглянула.
Все случилось слишком быстро. Немуров, сидевший через проход, вскочил и нанес удар кулаком в затылок. Дюпре рухнул как подкошенный. Остервенев, Немуров принялся бить его ногами. Удары сыпались куда придется. Дюпре вздрагивал, как тряпка, которую волокут по полу. Сопротивляться он не мог. Носок ботинка заехал ему в висок, в живот и еще попал в плечо. Дюпре подкинуло, он упал на спину. Немуров занес ногу, чтобы затоптать его, но только бесполезно мазанул по воздуху. Больше сделать не успел. Ванзарову потребовалось лишних два шага, чтобы прыгнуть и поймать в захват. Подхватив под грудь, он бросил Немурова назад, не жалея и не стараясь смягчить падение. От неминуемого увечья Немурова спас ковер. Густой ворс смягчил страшное падение. Со всего размаха он упал на плечо, а на него вся масса Ванзарова. Немуров жалобно охнул и затих.
Официанты спешили на помощь. Ванзарову не пришлось распоряжаться. Дюпре подняли на руки, он был в сознании, только плохо соображал. Его понесли к Лебедеву. Женечке подали полотенце. Красное пятно она вытирала с редким спокойствием, даже улыбалась. Паша бегал вокруг нее, издавая возгласы и выражая возмущение. Даже Бутовскому было не до него. Такого позора генерал никогда не испытывал. Ему было обидно за племянницу. Хуже было другое: он понял, что команды больше нет. Им нечего делать в Афинах. И это горе не утереть салфеткой. На сюртуке он заметил красное пятнышко. И подумал, что это знак: они все мечены. Неужели Рибер…
Немуров застонал.
— Вы мне руку, кажется, сломали… — проговорил он.
Ванзаров подхватил его за спину и помог подняться. Стоять прямо Немуров не мог, его клонило на правый бок.
— Ничего, до второй Олимпиады заживет, — сказал Ванзаров, ощупывая ему плечо. — Здесь больно?
— Да отстаньте вы со своей заботой, сам справлюсь… — Немуров отступил назад и охнул. — Какие пустяки, всего лишь ребро сломано. Вам-то все равно…
— Вам будет оказана помощь.
— Даже не прикасайтесь ко мне…
— И не подумаю. У нас есть настоящий специалист. Ранения и поломы — это его профиль. Приведет в чувство Дюпре и сразу вами займется.
— Мне ничего от вас не надо…
Вздрагивая и охая, Немуров кое-как уселся, прислонясь к столу. Покорчившись, он нашел положение, в котором было не так больно, хотя бы сидеть можно. Он попросил воды. Ванзаров принес бокал. Немуров выпил с жадностью.
— Какая мерзкая глупость, — сказал он, часто дыша.
— Рад, что понимаете свою ошибку, — ответил Ванзаров.
— Не мелите чепуху, господин полицейский. Мне совершенно не жалко этого негодяя, он получил то, что заслуживал…
— Так вы полагаете, что госпожа Звягинцева его натравила?
Немуров хотел усмехнуться, но только скривился.
— Кто же еще! Это так в характере Липы: добиваться своего. Первый раз я ей помешал, так она с другой стороны зашла.
— Не готов с вами согласиться.
— А мне наплевать, на что вы готовы, — сказал Немуров, отвернувшись к окну.
— Откуда такая ненависть к юному барону? Где он вам дорогу перешел?
— Может, избавите меня от необходимости делать признания?
— Рад бы, да не могу, — сказал Ванзаров.
— Ну раз вы так любите копаться в чужом грязном белье, извольте… — Немуров сделал несколько мучительных вздохов. — Дюпре пришел к Бобби и открыл ему глаза на то, что невеста Бобби Олимпиада Звягинцева — любовница его же лучшего друга Рибера. Мало того, Дюпре явился к Риберу и доложил о своем поступке. Дескать, он поборник добра и правды и не позволит обманывать честную барышню Женечку Березину. Рибер на это только посмеялся. Тогда Дюпре не поленился пойти к Женечке и все рассказать ей. Каков подлец? Везде рассказывает, какой он чистый и честный, как борется за свободу и справедливость, а сам — мелкий пакостник.
— Иначе революцию не сделаешь. Как же Рибер с Бобби дружили после этого?
— Как и прежде. Такая мелочь, как испорченные женские судьбы, их не волновала.
— Жаль, что родители Женечки запретили вам просить ее руки… Как жаль, что они не поверили в ваш талант сделать карьеру и устроить для их дочери счастливую жизнь. Как жаль, что вы сдались и стали тенью Рибера.
Немуров очень старался, но вытерпеть не смог, охнул и прикусил губу.
— Это вам старая трещотка генерал разболтал?
— Господин Бутовский не посвящает меня в семейный тайны.
— Тогда кто?
— Логика ваших поступков. Наверное, хотели пристрелить Рибера на дружеской охоте, но так и не решились. Испытывали к нему сложное смешение чувств: благодарность, зависть и ненависть. И так не решили, что для вас важнее. А виной тому ваш страх: даже если выгорит устроить ловкое покушение, не видать вам без его протекции карьеры в министерстве. А без карьеры жизнь для вас заканчивается. Поэтому выбрали одно: отказаться от счастья и на плечах Рибера забраться повыше к солнцу. Откуда уже не упадешь. Пристрелить вы его всегда бы успели. И жениться на вдове куда проще. Теперь у вас будет второй шанс. Но я не советую…
Выслушав молча, Немуров держался хорошо. Боль помогла сохранять выдержку. Он отчетливо видел ловушку и не хотел попадать в нее. Но любопытство было сильнее. Немуров подумал, что раз этот страшный человек видит его жизнь насквозь, отчего бы не послушать его совет. И он спросил.
— Все просто, — ответил Ванзаров. — Женечка не так проста, как кажется. Это сильная и опасная личность. Любовь могла помешать вам видеть ее в правильном свете. Есть еще кое-что что. Возможно, со смертью Рибера у вас произойдет карьерный взлет. И ее родителям будет легче принять решение. Если вы добьетесь своего и станете ее мужем, готовьтесь к роли покорной домашней скотины.
Что тут сказать? Немуров так и не нашелся.
— Зачем вам это? — только спросил он.
— Вы про Женечку? Необходимость расследования. Надо знать, на что способна та или иная личность в определенной ситуации… Прошу вас, примите помощь. Я отведу вас к умелому врачу…
Немуров отказался от протянутой руки. Криво поднялся сам.
— Даже если вы правы… — сказал он. — Для меня уже ничего не изменится. Значит, судьба такая.
Тяжело и медленно ступая, как раненый зверь, он пошел к выходу. Все-таки в силе воли ему не откажешь, держался Немуров отменно.
Ванзаров подождал, когда за ним закрылась вагонная дверь, и подошел к официантам.
Ванзаров подождал, когда за ним закрылась вагонная дверь, и подошел к официантам.
5
Зрелищем князь Урусов насладился вполне. Ему нравились скандалы, происшествия, интриги, расследования, если они касались не его, а кого-нибудь из друзей или знакомых. Особенно друзей или знакомых. Урусов и раньше считал, что хороший день должен начинаться с неприятности у друга. А теперь, когда он вдруг стал сильной личностью, мог наслаждаться чужими проблемами, не таясь. Ему понравилось, как мальчишка Дюпре, этот барон из цирюльни, этот потомок мерзких французских дворянишек, получил по заслугам. Не раз уже напрашивался на пощечину, да у князя все рука как-то не поднималась. И вот справедливость торжествует. Что касается Немурова, то к нему князь испытывал только брезгливую жалость. Какой-то мелкий чиновник, прихвостень Рибера, по случайности попал с ним в одну команду. И еще смеет так дерзко порой на него смотреть. Его князь тоже подумывал поставить на место, достойное холопа, но повод не попадался. И вот, пожалуйста, все сложилось лучшим образом: Немуров лежит на полу в луже крови, как показалось князю. Если помрет — не жалко. Незачем его было тащить в Грецию. Дурацкая идея Рибера.
Урусов был так переполнен впечатлениями, что ему срочно требовалось с кем-то поболтать. Он точно знал, куда заглянуть.
Липа сидела в потемках, накрывшись шалью, и гостей не ждала. Сразу за стуком дверь открылась.
— Что за день такой! — сказала она, наблюдая, как князь без приглашения усаживается к ней на диванчик. — У меня на двери табличка: «Здесь принимают»?
— Милая Липа, выражаю вам свое искреннее восхищение! — сказал князь глубоко светским тоном.
— Неужели?
— Какой ум, какой тонкий расчет и знание людской психологии. Браво, Липа!
— Не знаю, чем заслужила столь высокую оценку, князь.
Светский человек не может вульгарно отмахнуться. Урусов изобразил в воздухе загадочную фигуру.
— Не скромничайте, милая Липа. Это было великолепно. Позвольте пересказать отличный спектакль, который пропустили! — И князь в общих четах описал, что случилось на ужине.
Ей показалось, что князь не врет. Порой его ловили на мелком вранье и распускании ложных слухов. Этот рассказ казался образцом честности и отсутствия выдумки. Липа была уверена, что Урусов ничего не приукрасил. Разве самую мелочь.
— К этому я не имею никакого отношения, — сказала она.
Похлопав в ладоши, Урусов отвесил шутливый поклон.
— Именно так и должен поступать настоящий талант. Тут и говорить ничего не надо, все очевидно.
— Что вам очевидно? — спросила Липа, манера князя вести разговор ее страшно раздражала. Да за кого он себя принимает? За сверхчеловека, что ли?
— Не мне — всем! — ответил Урусов. — Да вам и усилий особых не потребовалось, чтоб околдовать этого дурачка Дюпре. Побежал, как собачонка, высунув язык. Ловко вы его натравили. Женечка отменно поплатилась. И поделом этой черни: вздумают нагрести денег в банках и смеют задирать нос.
— Так все думают? — спросила Липа.
Князь уверил, что мнение это всеобщее, но, в отличие от других, он ее не осуждает, а восхищается.
— Ваше коварство очаровательно, — добавил он.
— Раз не отмыться, то и незачем пробовать… Будем носить чужую корону.
Урусов отметил, что Липа даже в этом несколько неприбранном виде была чрезвычайно хороша. А как она богата! Конечно, она из черни, но что тут поделать: порой и на дороге вырастают цветы редкой красоты. Нельзя же их за это топтать. Надо бережно сорвать и наслаждаться их красотой. «И деньгами», — что-то сказало в душе князя. И тут ему в голову забрела идейка. Была она настолько шальной, что князь даже сам себе подивился. Вот что значит стать сильной личностью. И сомневаться нечего: раз идея пришла, надо ею пользоваться. Тем более ситуация этому способствует.
И князь решительно перекинул ногу.
— Прекрасная Олимпиада! — сказал он торжественным тоном. — Не могу думать, что такой красотой может наслаждаться кто-то, кроме меня. И вот что я решил. Вы теперь некоторым образом снова свободны. Да и князья на дороге не валяются. Так почему бы нам не стать ближе друг к другу? У нас для этого все есть: молодость, титул, ваше состояние. Жизнь коротка, и жаль упустить ее наслаждения…
— Не совсем поняла, что вы мне предлагаете: немедленно стать вашей любовницей или чуть погодя — женой?
От такой прямоты — сразу видно, не царская кровь — Урусов поморщился, но отступать было поздно.
— Имею честь предложить вам руку и сердце.
— А с чего вдруг такая честь?
Искренно ответить Урусов и сам бы не мог. Вот так сошлись все линии судьбы. Ну нельзя же признаться, что мысль о наследстве простолюдинки так и не давала покоя потомку царей.
— Неужели купе поезда подходящее для этого место? — спросила Липа, надеясь понять, что это: искренний порыв или точный расчет.
— Да какая вам разница! — сказал Урусов и очаровательно улыбнулся.
— В самом деле, какая мне разница… — Липа встала с дивана, нарочно задев его колено. — Выходит, пошел на вторую попытку, князь? В первой вас Бобби опередил.
Сразу видно, что барышня не знает светского обращения. С таким деньгами, как у нее, подобные пустяки можно не замечать.
— Так что вы ответите, милая Липа?
Она стояла перед ним, завернутая в шаль, стройная и близкая. Только руку протяни. Но князь отчего-то не решился. Видно, не совсем стал сильной личностью.
— Вы слышали мое условие, — сказал она, глядя на него излишне прямо, как не принято. — Надо сделать нечто безумное, чтобы получить меня на одну ночь. А чтобы навсегда… Даже не знаю. Хватит ли у вас сил?
Князь возмутился: кто может сомневаться в его силах? Пусть проверит немедленно. Липа повела себя странно: принялась стучать в соседнюю стену и звать Лидваля. Пока тот приковылял и появился в дверном проеме со своим комичным, как показалось князю, костылем, Липа сама, без его помощи, сняла с полки саквояж и придержала в нем руку, словно что-то прятала.
— Лидваль, вы же знаток ценностей? — спросила она.
— По мере моих скромных сил…
— Оцените эту вещицу… — и Липа вынула руку из саквояжа.
Лидваль забыл про костыль и приблизился к сверкающему камушку. Как ни старался он не выдать себя, но редкость была необыкновенная.
— М-м…да… екатерининские брильянты… — проговорил он и пожалел, что это вырвалось.
— Эту безделушку хотел продать вам Рибер, — сказала Липа. — Мне она все равно не нужна, у меня такого добра полны закрома. Так что могу продать. Сколько оцените?
— Двадцать тысяч… — быстро ответил Лидваль. — Хорошо: тридцать…
— Вот, князь, — Липа поиграла брильянтом, как шишкой на веревочке. — Если жадный Лидваль дает тридцать, значит, эту вещица за пятьдесят любой ювелир оторвет с руками…
— Хорошо, я готов… — начал Лидваль, но его оборвали. Торг Липе не был интересен.
— Она может быть ваша, — сказал она, помахивая перед носом князя целым состоянием так, что он невольно бегал за ним глазами. — Или вы сейчас попробуете получить ее сразу, или долго будете добиваться меня, задаривая подарками, ухаживанием и прочей ерундой, до которой барышни так падки, а я буду кривляться, ломаться и еще подумаю, выйти за вас или за другого. На что решитесь?
От досады Лидваль прикусил губу. Какая глупость: надо было сразу давать настоящую цену. Столько сил потрачено на охоту за этой величайшей редкостью, и все напрасно. Если бы знать, что эта бесценная вещь ехала за стеной. Он бы тогда… Что бы было тогда, Лидваль и сам ответить не мог. Быть может, решился на глупость. Или как-то попытался договориться. В конце концов, охмурил Липу, хоть она ему была глубоко неприятна своими вульгарными манерами. Он что-нибудь предпринял бы. А теперь вещица уплывает у него из рук.
— Не дрожите, Лидваль. Урусов выиграет — обманите его и купите, — сказал Липа. — Так на что вы решаетесь, князь?
Начатое шуткой вдруг обернулось таким положением, из которого и выпутаться сложно. Так, чтобы — с достоинством. Да кому оно нужно, это достоинство. Не есть же его. Тут уж такой шанс выпадает, какой и Рибер не устроил бы со всеми своими обещаниями. Тут или синица в кулаке, или журавль где-то в небесах плывет. Еще ведь обманет, мерзавка, стыда не оберешься…
— Вы мое слово знаете, — сказала она. — Твердое, купеческое. Можете не сомневаться.
Урусов понял, что настал момент настоящего испытания: сильная он личность или один пшик. Да и к чему ему жениться, когда такие деньги сами в руки идут. Хватит на первое время, а там опять что-то подвернется. Такой камешек, что и глаз не отвести. Лидваль из кожи вон лезет. Надо будет его продать подороже…
— Что вы хотите?
Камень сделал сальто в воздухе и упал к ней в ладонь. Лидваль чуть не охнул от такого обращения, у него сердце чуть не оборвалось. А Липе было весело.