— Отлично! — воскликнула несгибаемая миссис Рук. — Пойдемте в сад.
Она, покачнувшись, встала и направилась к двери. Албан воспользовался этим случаем, чтобы шепнуть Эмили:
— Приметили ли вы пустой графин? Эта противная женщина пьяна.
— Пожалуйста, не выпускайте ее, — попросила Эмили, показывая на медальон. — Боюсь, что сад отвлечет ее внимание.
— Проводите меня в цветник, — требовала экономка. — Я не верю ничему, но обожаю цветы.
— Вам покажется слишком жарко в саду, — грубо сказал Албан.
— Что вы скажете, мисс? — поинтересовалась у Эмили несносная гостья.
— Я думаю, что нам будет здесь удобнее.
— Чего желаете вы, того желаю и я!
Приметила ли миссис Рук медальон? Эмили повернулась к окну, чтобы свет упал на бриллианты.
Нет. Миссис Рук в эту минуту была поглощена своими размышлениями. В отместку за то, что Эмили помешала ей видеть сад, она задумала разочаровать ее. Молодая секретарша сэра Джервиса, без сомнения, с надеждой смотрела на свою будущую жизнь. Миссис Рук решила омрачить этот взгляд коварными намеками, на которые она была мастерица.
— Вам, конечно, любопытно узнать что-нибудь о вашем новом доме? Я ведь еще ни слова не сказала вам. Как это необдуманно с моей стороны. И внутри, и снаружи, милая мисс Эмили, наш дом немножко скучен. Я говорю наш, и почему не сказать, когда все хозяйство лежит на мне! Мы выстроены из камня. Мы слишком длинны и не очень высоки. Стоим мы на самой холодной стороне графства, далеко на западе. Мы недалеко от Чевиотских холмов; и если вы вообразите, что сможете видеть что-нибудь из окна, кроме овец, вы очень ошибаетесь. Если выйдете погулять с одной стороны дома, то вас могут забодать коровы; с другой стороны, если вас на прогулке застанет темнота, вы можете свалиться в брошенную свинцовую копь. Но общество в доме вознаграждает за это все, — продолжала миссис Рук, наслаждаясь смятением, которое начало выражаться на лице Эмили. — Много развлечений для вас, милая, в нашей небольшой семье. Сэр Джервис покажет вам гипсовые слепки отвратительных индейских идолов, он заставит вас писать для него без пощады с утра до вечера; а когда он отпустит вас, старая мисс Редвуд пошлет за хорошенькой молоденькой секретаршей, чтобы та читала ей на ночь. Я уверена, что мой муж понравится вам, он человек почтенный и пользуется высокой репутацией. После идолов, это самый отвратительный предмет в доме. Если вы из доброты поощрите его, он вас позабавит; скажет, например, что никого в жизни не ненавидел так, как ненавидит свою жену. Кстати, я должна — в интересах истины — упомянуть об одном невыгодном обстоятельстве, существующем в нашем домашнем кругу. Когда-нибудь нас застрелят или перережут нам горло. Мать сэра Джервиса завещала ему на десять тысяч фунтов стерлингов драгоценных камней, которые лежат в маленьком шкафчике с ящиками. Он не хочет отдать на сохранение эти вещи банкиру; не хочет продать их; не хочет даже носить хоть один перстень на своем пальце, или хоть одну булавку на манишке. Он держит шкафчик на столе в своей уборной и говорит: «Я люблю любоваться моими вещицами, каждый вечер, перед тем как ложусь спать». На десять тысяч бриллиантов, рубинов, изумрудов, сапфиров, и мало ли еще чего — во власти первого вора, который услышит о них. О, милая моя, уверяю вас, что ему ничего больше не останется, как пустить в ход свои пистолеты. Мы не покоримся воровству. Сэр Джервис наследовал дух своих предков. У моего мужа петушиный нрав. Я сама, для защиты собственности хозяев, способна превратиться в демона. И никто из нас не умеет справляться с огнестрельным оружием!
Пока она с полным наслаждением распространялась об ужасах жизни, предстоявшей Эмили, молодая девушка попробовала стать на другое место, и на этот раз с успехом. Маленькие глазки миссис Рук раскрылись от жадного восторга.
— Что это я вижу на вашей часовой цепочке, мисс? Как блестит! Могу попросить посмотреть поближе?
Пальцы Эмили задрожали; но ей удалось снять медальон с цепочки. Албан подал его миссис Рук.
Сначала та восхитилась бриллиантами — с некоторой сдержанностью.
— Не такие крупные, как бриллианты сэра Джервиса; но, несомненно, отборные. Могу я спросить цену?..
Она замолчала. Надпись привлекла ее внимание. Она начала читать ее вслух:
«Дорогой памяти моего отца, умершего…»
Лицо ее вдруг вытянулось. Слова замерли на ее губах.
Албан воспользовался этим случаем.
— Может быть, вам нелегко прочесть цифры, — сказал он. — Тридцатое сентября тысяча восемьсот семьдесят седьмого года — около четырех лет тому назад.
Ни слова не вырвалось у миссис Рук. Она держала медальон перед собою, точно так, как держала его прежде.
Албан посмотрел на Эмили. Глаза ее были прикованы к экономке, девушка едва могла сохранять спокойствие.
— Может быть, миссис Рук, вы хотите взглянуть на портрет, — продолжал он. — Позвольте я открою медальон.
Не говоря ни слова, не поднимая глаз, экономка подала медальон Албану.
Он раскрыл его и подал ей. Она не приняла. Руки ее лежали на ручках кресла. Он положил медальон на колени к ней.
Портрет не произвел заметного действия на миссис Рук. Она сидела и смотрела — не шевелясь, не говоря ни слова. Албан не имел к ней сострадания.
— Это портрет отца мисс Эмили, — сказал он, — не того ли самого мистера Брауна представляет он, о котором вы думали, когда спросили меня, жив ли еще отец мисс Эмили?
Этот вопрос оживил экономку. Она тотчас подняла глаза и ответила громко и дерзко:
— Нет!
— Однако, — настаивая Албан, — вы перестали читать надпись; и мне показалось, этот портрет произвел на вас странное действие — чтобы не сказать более.
Она смотрела на него пристально, когда он говорил, и обернулась к Эмили, когда он умолк.
— Вы упомянули о жаркой погоде, мисс. Простите! Жар лишил меня сил, я скоро опять оправлюсь.
Наглый вздор этого извинения раздражил Эмили так, что она решилась ответить:
— Вы, может быть, оправитесь скорее, если мы не станем беспокоить вас вопросами и оставим вас одну.
Они оставили ее, не сказав более ни слова.
Глава X Догадки
— Что нам теперь делать? О, мистер Моррис, вы должны были видеть разных людей в вашей жизни — и я не сомневаюсь, что вы знаете человеческую натуру. Помогите мне вашими советами!
Эмили забыла, что учитель был в нее влюблен, — забыла все, кроме действия, произведенного медальоном на миссис Рук. В жару беспокойства, она взяла за руку Албана так фамильярно, как будто он был ее брат. Он был кроток, внимателен и серьезно старался ее успокоить.
— Мы ничего не сможем сделать, — сказал он, — если прежде не подумаем спокойно. Извините меня, если я скажу, что вы бесполезно волнуетесь.
Для ее волнения была причина, о которой он ничего не знал. Ее воспоминание о ночном разговоре с мисс Джетро неизбежно усилило подозрение, внушаемое ей поведением миссис Рук. В одни сутки Эмили увидела двух женщин, дрожавших от тайных воспоминаний об ее отце.
— Что это значит? — вскрикнула она, смотря на сострадательное лицо Албана. — Что это значит?
— Сядьте, мисс Эмили. Мы постараемся, если можно, вместе доискаться, что это значит.
Они вернулись в тенистое уединение под деревьями. Далеко, перед домом, отдаленный стук экипажей возвещал о прибытии гостей мисс Лед, и о том, что скоро начнутся увеселения и церемонии дня.
— Мы должны помогать друг другу, — продолжал Албан. — Когда мы в первый раз заговорили о миссис Рук, вы упомянули, что мисс Сесилия Вайвиль, знает ее. Не можете ли вы сказать мне, что вы слышали тогда об экономке сэра Редвуда?
Эмили исполнила его просьбу.
Албан теперь узнал, как Эмили получила место секретаря у сэра Джервиса; узнал, что отец Сесилии прежде знал мистера и миссис Рук, содержавших гостиницу по соседству с его домом; и, наконец, выяснил, из-за чего они были принуждены поступить к сэру Джервису в услужение, — страшное убийство придало их гостинице дурную репутацию и прогнало обычных посетителей, от посещения которых зависело их благосостояние.
Албан молчал, когда рассказ Эмили был закончен.
— Разве вы ничего не скажете мне? — спросила она.
— Я думаю о том, что я сейчас слышал, — ответил он.
Эмили приметила некоторую формальность в его тоне и обращении, которая неприятно удивила ее. Он как будто ответил только из вежливости, между тем как думал о чем-то другом, интересном только для него самого.
— Не обманула ли я ваше ожидание в чем-нибудь? — спросила она.
— Напротив, вы заинтересовали меня. Я желаю удостовериться, что помню в точности все сказанное вами. Вы, кажется, упомянули, что ваша дружба с мисс Сесилией Вайвиль началась здесь, в школе?
— Да.
— Да.
— И говоря об убийстве в деревенской гостинице, вы сказали мне, что преступление было сделано весьма давно?
— Я не знаю, сказала ли я, сколько времени прошло после этого преступления, — ответила Эмили резко. — Какое нам дело до этого убийства? Кажется, Сесилия говорила мне, что оно случилось около четырех лет тому назад. Извините, если я замечу вам, мистер Моррис, — мне кажется, что ваше внимание занято чем-то другим, более для вас интересным. Почему вы не могли сказать этого прямо, когда мы пришли сюда? Я не просила бы вас помочь мне в таком случае. После смерти моего бедного отца, я привыкла одна бороться с моими затруднениями.
Она встала и гордо посмотрела на него. Потом глаза ее наполнились слезами.
Несмотря на ее сопротивление, Албан взял ее руку.
— Любезная мисс Эмили, — сказал он, — вы огорчаете меня, вы ко мне несправедливы. У меня в уме только ваши интересы. Я думал о единственном вопросе, приводящем в недоумение нас обоих, — и вопрос этот касается миссис Рук.
Ответив ей, он выразился не столь чистосердечно как обыкновенно. Он только сказал ей часть правды.
Услышав, что женщина, которую они сейчас оставили, была хозяйкой гостиницы, и что в ее доме было убийство, он невольно вспомнил воздействие, которое произвела на миссис Рук надпись на медальоне.
Подобная реакция возбудила в его душе подозрение. Оно побуждало узнать, которого числа случилось это убийство, и каким образом умер мистер Браун.
Судя по всему, день смерти мистера Брауна, отмеченный на медальоне, и преступление, сделанное в гостинице, настолько приближались одно к другому, что оправдывали дальнейшие поиски.
— Мы должны довольствоваться догадками, полагаясь на случайную возможность узнать истину, — продолжал Моррис, осторожно приближаясь к цели, которую имел в виду. — Я приведу пример, если вы желаете. Предположим, что эта женщина сделала каким-нибудь образом вред вашему отцу. Справедливо ли я заключаю, что по своему характеру он был способен простить сделанный ему вред?
— Совершенно справедливо!
— В таком случае его смерть могла поставить миссис Рук в недвусмысленное положение — возможно, она боится, что от нее могут потребовать отчета те, кому дорога его память. Я говорю об оставшихся в живых членах его семейства.
— Нас только двое, мистер Моррис, — тетушка и я.
— А его душеприказчики?
— Тетушка была его единственной душеприказчицей.
— Сестра вашего отца, я полагаю?
— Да.
— Он, может быть, оставил ей инструкции, которые могут быть чрезвычайно полезны нам.
— Я напишу сегодня же и узнаю, — ответила Эмили. — Я уже хотела посоветоваться с ней.
— Если ваша тетушка не получила никаких положительных инструкций, — продолжал Албан, — может быть, она вспомнит, не говорил ли ваш отец что-нибудь о миссис Рук.
— Вы не знаете, как умер мой милый отец, — сказала Эмили. — Он скончался скоропостижно, по наружности совершенно здоровый — от болезни сердца.
— Скоропостижно скончался в своем доме?
— Да, в своем доме.
Эти слова закрыли Албану рот. Расспросы не принесли никакой пользы. Он теперь узнал причину и место смерти мистера Брауна.
Глава XI Признание
— Вы ничего другого не можете посоветовать? — спросила Эмили.
— Пока — ничего.
— Если тетушка нам не поможет, не имеем ли мы другой надежды?
— Я имею надежду на миссис Рук, — ответил Албан. — Я вижу, что удивляю вас; но я, право, думаю, что говорю. Экономка сэра Джервиса женщина впечатлительная и любит вино. У людей такого рода всегда есть в характере слабая сторона. Если мы будем ждать случайности и воспользуемся ею, когда она настанет, мы можем еще успеть побудить ее выдать себя.
Эмили слушала его с изумлением.
— Вы говорите так, как будто я могу быть уверена в вашей помощи и впоследствии. Вы, наверное, забыли, что я сегодня оставляю школу и не вернусь? Через полчаса мне предстоит длинный путь в обществе этой противной женщины — осуждена жить в одном доме с нею! Жалкая перспектива и трудное испытание для мужества девушки — не правда ли, мистер Моррис?
— По крайней мере, у вас будет один человек, мисс Эмили, который постарается всем сердцем и всей душой ободрять вас.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, — спокойно ответил Албан, — что летние каникулы начинаются сегодня, и что учитель рисования проведет их на Севере.
Эмили вскочила со стула.
— Вы! — воскликнула она. — Вы едете в Нортумберланд со мною?
— Почему бы и нет? — спросил Албан. — Железная дорога открыта для всех путешественников, если у них есть деньги на билет.
— Мистер Моррис, как вы можете об этом думать? Я знаю, что у вас намерение доброе, — вы хороший, великодушный человек. Но вспомните, как девушка в моем положении зависит от наружных приличий. Вы поедете в одном вагоне со мною! А эта женщина гнусно растолкует ваше присутствие и унизит меня перед сэром Джервисом Редвудом в тот самый день, когда я войду в его дом! О, это хуже, чем необдуманно, — это сумасшествие, положительно сумасшествие.
— Вы совершенно правы, — согласился Албан, — это сумасбродно. Я лишился и того немногого рассудка, который у меня был, мисс Эмили, в тот день, как я встретил вас в первый раз на прогулке с вашими школьными подругами.
Эмили молчала.
— Вы обещали мне сейчас, — сказал он, — никогда не думать обо мне несправедливо. Я уважаю вас и восхищаюсь вами слишком искренно, для того чтобы низко воспользоваться этим случаем — единственным, когда я могу поговорить с вами наедине. Не спешите осуждать человека, которого вы не понимаете. Я не скажу ничего того, что могло бы досадить вам, — я только прошу позволения объясниться.
«Это может кончиться только тем, — подумала Эмили грустно, — что я обману его ожидания!»
— Я много лет имел самое худое мнение о женщинах, — продолжал Албан, — и я могу только сослаться в оправдание на единственную причину, которая в то же время и осуждает меня самого. Со мною гнусно поступила одна женщина; и мое оскорбленное самолюбие стало мстить женщинам. Подождите немножко, мисс Эмили. Моя вина получила надлежащее наказание. Я был вполне унижен.
— Мистер Моррис!
— Пожалуйста, не перебивайте. Несколько лет тому назад, я, к своему несчастью, встретился с кокеткой. Я имел сумасбродство полюбить ее всем сердцем и всей душой. Она не позволяла мне сомневаться — могу сказать это без самонадеянности, вспомнив жалкий конец, — что мое чувство к ней вознаграждалось взаимностью. Ее отец и мать (люди превосходные) одобряли наш брак. Она принимала от меня подарки, позволила довести до конца все обычные приготовления к свадьбе; она не имела даже достаточно сострадания, или стыда, чтобы избавить меня от публичного унижения ждать ее у алтаря в присутствии большого общества. Минуты проходили — а невеста не являлась. Пастора, который ждал так же как и я, попросили вернуться в ризницу. Меня пригласили вместе с ним. Вы, конечно, предвидите конец истории. Моя невеста убежала с другим. Но можете ли вы угадать, кто это был? Ее грум.[2]
Эмили покраснела от негодования.
— Она пострадала за это! О, мистер Моррис, наверное, она пострадала за это!
— Совсем нет. У нее было довольно денег, чтобы вознаградить грума за то, что он женился на ней, и она легко спустилась до уровня своего мужа. Когда я слышал о них в последний раз, они имели привычку напиваться вместе. Я боюсь, что внушил вам омерзение. Продолжу свою драгоценную автобиографию. В один дождливый день, осенью прошлого года, вы, молодые девицы, пошли с мисс Лед гулять. Когда вы возвращались обратно под зонтиками, не приметили ли вы сердитого человека, стоявшего на дороге и пристально смотревшего на вас?
Эмили улыбнулась.
— Не помню, — сказала она.
— На вас была коричневая жакетка, которая вам шла так, как будто вы в ней родились, — а такой хорошенькой соломенной шляпки я никогда не видел на женской голове. Первый раз примечал я эти вещи. Мне кажется, что я мог бы с памяти нарисовать сапожки, которые на вас были. Вот какое впечатление вы произвели на меня. После того, как я думал искренно, что любовь была одной из потерянных иллюзий в моей жизни — после того, как я чувствовал — искренно чувствовал, что я скорее решусь взглянуть на дьявола, чем на женщину, — вот до какого душевного состояния возмездие довело меня, употребив своим орудием мисс Эмили Браун. О, не бойтесь того, что я теперь скажу! И в вашем присутствии, и без вас, я стыжусь моего сумасбродства. Я сопротивляюсь вашему влиянию надо мною в эту минуту с самой сильной решимостью — решимостью отчаяния. Посмотрим опять на юмористическую сторону моей истории. Что, вы думаете, сделал я, когда полк молодых девиц прошел мимо?