Но конечно, все эти торжественные речи и долгие подробности были придуманы уже потом придворными поэтами, а в жизни все было как всегда — без звеняших поэзией слов, быстро, тупо, с криками, сопением и пыхтением, глухим хрустом ударов.
Так или иначе, сегодня мне кажется, что уже тогда, среди умирающих солдат на берегу Заба, я знал заранее все, что произойдет.
И еще я знал, что мне пора было выбираться отсюда и ехать домой.
Но прежде чем трогаться в путь, следовало поставить точку в одной истории.
— Юкук, — сказал я тихим летним вечером сидевшему рядом со мной, уже подстриженному и больше похожему на человека, моему спасителю и неизменному помощнику. С которым мы, уж не помню когда, перешли на «ты».
И он, что интересно, мгновенно все понял, хотя в голосе у меня, вроде бы, не звучало никаких эмоций. Он просто вздохнул — долгим, отрешенным вздохом.
— Я тут подумал, — продолжал я, — что сейчас наилучшее время, чтобы поговорить. Потому что прирезать друг друга у нас сил не хватит. Зато хватит их на то, чтобы — если мы так решим, — обоим просто встать и тронуться в путь в разные стороны, и забыть друг о друге. Ноги у нас еще подгибаются, но уже ходят. Правильно?
Последовала долгая пауза.
— Когда вы начали догадываться? — спросил он, наконец, голосом, который теперь уже навсегда остался сорванным и сиплым.
— Слоны, — коротко ответил я. — Ну, тот заброшенный загон для боевых слонов.
Юкук молчал.
— Это был чуть ли не единственный случай, когда ты на моих глазах проявил настоящие чувства, — пояснил я. — До того, да и после — в битвах, в драках — почти ничего: просто удивительно, человек из железа. А тут… даже не слоны, а тени умерших слонов, тени имперского величия и мощи… Я тогда подумал: что же это за человек, для которого эти тени так много значат? И вообще, что он за человек, что для него важно, а что не очень? И мысли пошли дальше, дальше…
Губы Юкука начали раздвигаться в улыбке, обтягивая почти беззубый рот. Он тихо покивал склоненной седой головой, продолжая молчать.
— А потом я всего-навсего написал в Самарканд, — добавил я. — Раньше, как ты помнишь, Юкуку оттуда передали привет, и я тогда успокоился. Но тут, после посещения слоновьего загона, я решил проверить все еще раз и задал в письме вопрос: как этот человек выглядит? И ответ был вполне ясным. Человек по имени «Сова» имел совсем другую внешность. Он был невысоким и толстеньким.
Стало тихо.
— Я — чиновник почтового ведомства, — наконец сказал тот, кого я знал под именем Юкук.
— Какого еще почтового ведомства? — удивился я. А потом до меня дошло. — Ах, ЭТА почта… Барид. Барид халифа Марвана. Вот теперь все понятно. У нас в семье, правда, это называют, наверное, не почтовым делом а шелкоторговлей… Тебе удалось уцелеть после того что устроил этот подонок Абу Муслим?
— Нет, — покачал он головой. — Там никто не уцелел. Шесть тысяч человек по всему Хорасану. Обычные почтовые служащие. И такие, как я. Без разбору. Их родные и друзья. Он убил всех, на всякий случай, чтобы не ошибиться. А я был послан из Харрана, потом, чтобы собрать осколки. Приехал — и увидел, что собирать уже нечего. И еще кое-что увидел — что халифу потребуется очень большая армия, чтобы что-то сделать в Хорасане. Если вообще это еще возможно. Я мог бы сразу отправиться в обратный путь, — вздохнул он, — но подумал, что вот я вернусь в Харран. Получу задание — ехать обратно в Мерв, готовить поход халифа. Уж лучше останусь там сразу. Как посылать сообщения — найду, придумаю. И начал разбираться во всем. Послушал разговоры об этой интересной публике с кинжалами. Понял, что тут все не очень просто. А потом наткнулся на нечто иное. В Мерве, оказывается, работали какие-то другие люди. Но и их потихоньку уничтожали, или, по крайней мере, разбирали их сеть на отдельные звенья. Мне стало интересно. Это была ваша сеть. Был там человек по имени Юкук — он сделал глупость, решил согласиться на предложение Хашима. Долго тот Юкук не прожил — Хашим использовал людей недолго и после этого сразу уничтожал… Но что-то тот Юкук мне успел рассказать. Бедняга был готов на все, в том числе бежать в Харран, потому что путь в Самарканд, как он думал, был для него закрыт. Он рассказал кое-что о том, что произошло в Бухаре.
И я поехал в Бухару, чтобы разобраться и там — кто на кого работает, кто заблокировал всю связь вашего дома. И тут на дороге в Мерв я повстречался с неким человеком на ослике, за которым шли буквально по пятам уже знакомые мне личности. Я подумал, что этот человек мне нужен живым как можно дольше, чтобы посмотреть, что вокруг него происходит. Дальнейшее вам известно. А пока я, опять в Мерве, разбирался, становилось все яснее, что ехать обратно, в Харран, мне уже нет смысла. После битвы — тем более. Вот и все.
Никогда на моей памяти Юкук не произносил такие длинные речи.
Повеяло прохладой. Серые тени неуклюже, шаркая ногами, передвигались под провисавшими до пола пологами шатров, среди неподвижно лежавших или шевелившихся фигур. Ряды лежащих уходили во тьму, в которой начинали загораться маленькие огоньки. Кто-то в углу непослушными пальцами пытался извлечь трель из четырехструнного иранского ута. Эти звуки перекрыл глухой, надсадный, безнадежный кашель.
— Это еще далеко не все, Юкук, — прервал молчание я. — Жизнь продолжается. Что я должен к тебе чувствовать? Да ничего, кроме благодарности. Кем я был? Хорошим торговцем. Говорят даже, очень хорошим, — добавил я, не удержавшись. — И кем я стал, посмотри. Если бы не ты, ничего этого попросту бы не было.
— Никогда не видел человека, который учился так многому и так быстро, — неохотно сказал Юкук после небольшой паузы. И мне стало по-настоящему приятно.
— А сейчас обучение закончено, мне пора домой, — продолжил я. — А ты — что ж, ты — прославленный командир победившей армии. И все это знают, а барид… Достаточно мне шепнуть слово старому Бармаку, и он тебя будет ценить еще больше. Выбирай, Юкук: пенсию от нового халифа, командование не меньше чем тысячей в его войске, а то и — старая, знакомая работа на нового халифа. Или — ты выходишь отсюда и исчезаешь. Если у тебя где-то припрятаны деньги, есть домик, что ж… Минимум, что я могу для тебя сделать, — не мешать. Ты это заслужил, начиная с того первого удара мечом, среди раненых.
Далекий кашель затих, а ут зазвучал увереннее.
— И это не весь твой выбор, — продолжил я. — Еще есть дом Маниаха. И в Самарканде для тебя найдется дело. Один человек, которого ты знаешь, тебя рекомендует там самым серьезным образом. Более того — это человек тебе, здесь и сейчас, очень и очень советует именно так и сделать. В Самарканде никто не поставит тебе в вину, что ты был не последним человеком в бариде. Наоборот.
Юкук с совершенно неподвижным лицом уставил на меня свои серые глаза. С ним что-то явно происходило. И я понял, что он пытается заставить себя сделать то, для чего он по своей природе не был приспособлен.
Он хотел — кажется, впервые, — попросить меня о чем-то. Попросить для себя.
— Да, скажи это, — негромко подсказал я.
— Я более двадцати лет на войне, — с усилием просипел, наконец, он. — И, говоря с вами, я часто думал: вот этот человек, если уцелеет, может уехать туда, где… Где… А я это место не увижу никогда. А жаль.
— Какое место? — подтолкнул его я.
— Великая империя, господин, — вздохнул он наконец. — Каналы и реки. Дворцы среди садов Чанъани. Шелк. Зачем мне быть генералом еще одной армии? Лучше я простым конюхом увижу хоть раз волшебную страну…
Тут в моих ушах зазвучал нежный вздох струн множества циней императорского оркестра, и я замолчал надолго, улегшись на подушки. А потом снова повернулся влево:
— Простым конюхом? Скажи, Юкук, а мог бы ты выучить пару сотен фраз на языке народа хань?
— Не пару сотен, а побольше, — мгновенно отозвался он. — Я знаю семь языков. Когда был юношей, учил их вообще без труда. Потому и попал в барид — туда берут… брали людей с особыми способностями.
Семь языков? Тут я понял, что моя маленькая идея возникла не напрасно. И начал ее излагать:
— Сейчас я поеду домой. С провожатыми, конечно, — и тут ты мне бы пригодился. Ехать надо через Мерв, так что придется быть осторожным. А далее… Да, в конце концов я вернусь в Чанъань. Но не сразу. Потому что сейчас, когда моя работа закончена, я снова поеду в Мерв. У меня там осталось дело. Мое, личное, дело. Я буду тратить на него свои деньги. И мне потребуются помощники. Вот тебе мое предложение, Юкук. Ты помогаешь мне найти ее. И вернуть в Самарканд, так, как мы уже говорили. Все сначала, Юкук.
А потом ты едешь, со мной или без меня, в Чанъань, в наш торговый дом в имперской столице. И не простым конюхом. И не бедным человеком. Потому что ты, хотя и уедешь в империю, до того получишь домик в Самарканде. На склоне холма. Сотни огоньков будут загораться перед твоим окном по вечерам, на противоположном склоне, и качаться в черной воде канала далеко внизу. Это не хуже Чанъани. Соглашайся, Юкук.
— Эта женщина… — совсем тихо сказал он, как в тот, первый раз в Мерве.
— Ты не успел узнать, что я вообще-то очень упорный человек? Я могу временно отступить — но ничего не забываю. Я вернусь, я найду ее, — негромко подтвердил я.
Юкук долго смотрел на меня, и в глазах его, как мне показалось, была грусть. А потом он медленно кивнул.
ГЛАВА 20 Богом данный
— Вот и наш любимый Ястреб дома Аббаса, а я только начал размышлять — с кем бы мне пообедать? — такими словами встретил меня свежий и розовощекий Бармак среди гудящего от десятков людей бывшего дворца эмира Куфы. — Помните, как вы ели в ту нашу первую встречу в Мерве — сдержанно, с достоинством, изящно, но — в исключительных количествах. Просто радостно было смотреть. Я предлагаю вот что: поскольку сейчас весна, то — суп из молоденькой, знаете ли, козлятины, зеленый такой от свежей травки. И я помню, вы как-то упомянули там, на Загросе, засахаренные фрукты из Дамаска — так я все время держу для вас небольшой запас, самых-самых разных. Айва, палестинские яблочки, финики из Джерида и даже засахаренная смородина. Все в отдельных корзиночках из папируса. Вам это сейчас надо есть, есть, есть. И не придется никуда идти, все принесут сюда. А если будете сопротивляться, то я отправлю вас обедать к одному нашему общему знакомому — он только что уселся за еду, и вы об этом пожалеете. Это невкусно. Он даже сладкого не любит. Кстати, у нас тут был с ним разговорчик — он считал, что название вашего города, Са-Мар-канд, означает «сладкий плод». А я его расстроил, заявив, что на древнем языке индских народов смысл совсем, совсем другой: «место битвы». Давно забытой…
— Боже мой, Бармак, — мучительно сморщился я, — да когда же это кончится, как бы сделать, чтобы больше никаких ваших проклятых битв, а только одни сладкие плоды?
— А вот об этом вы с нашим победителем сами и поговорите. Но учтите, что он сейчас зол на весь мир. К нему идут и идут за наградой. Знаете, сколько оказалось героев… Один такой герой пришел раз — и Мансур наскреб ему денег, пришел два — и он снова не смог отказать. Но вы же знаете, сколько можно получить от Мансура, даже когда он относительно добр. И, представьте себе, тот человек посчитал деньги, запечалился и пришел в третий раз. «Ну, и зачем опять пожаловал?» — любезно поприветствовал его наш общий друг. «Чтобы узнать у тебя молитву, о которой ты упоминал», — отвечал тот, уже понимая, что перестарался. «Не трудись, толку от нее мало — я вот просил у Бога, чтобы тебя в ближайшее время не видеть, но он меня не услышал», — отвечал ему Мансур. Вот так-то, дружочек. Вы не из тех, кто совершит такую ошибку, чтобы получить от Мансура, например, деньги, вы сначала ему их сами предложите… Дайте-ка я ему вас покажу — он будет рад, не сомневайтесь. Вот здесь, за поворотом. Ах, как неудачно — он сидит спиной… Ладно, он за вами позже пошлет, не сомневайтесь.
В дверном проеме я лишь мельком увидел сидевшего напротив Мансура на почетном молитвенном коврике, перед блюдами и мисками, небольшого аккуратного человека средних лет с прямой спиной, серыми глазами и благообразной светлой бородкой. На щеках его горели красные пятна, и вообще он выглядел оскорбленным и несчастным, хотя и старался не показывать вида.
— Смотрите и запоминайте, Маниах, — шепотом сказал Бармак, беря меня за плечи и уводя от обеденной комнаты. — Вы видите самого Бухтишу, который держит в руках нити наших жизней, или, по крайней мере, хорошо видит эти нити. Причем вы видите его в трудный миг его жизни. Потому что целителю только что сообщили, что за столом Мансура вина не подают. Представьте, он начал было объяснять: он — поклонник учения Исы, учение это гласит, что вино — это символ крови божьей, оно вдобавок очень полезно в медицинском смысле — для бега крови и усвоения еды, и вообще он ни разу в жизни не садился за стол без вина. На известного вам человека это не произвело ровным счетом никакого впечатления…
— И что же великий целитель теперь будет делать? — поинтересовался я.
— Что ему остается… Начать рассказывать Мансуру о лечебных свойствах воды из Тигра, если он совсем не лишился ума. А для вас, Маниах, у меня кувшинчик неплохого вина найдется, оно вам сейчас нужно… Кстати, вы только что видели человека, который вас в известном смысле спас, — это ведь Бухтишу осоветовал армейскому коновалу у Заба кормить вас гранатами, поить по капельке вином и травяными настоями. Сам написал несколько строчек о том, что вам давать и когда давать…
— Это что — меня, получается, лечил сам Бухтишу? — остановился я, — Теперь мне гарантирована чуть ли не вечная жизнь.
— Это сильное преувеличение, мой дружочек, да, весьма сильное, — покачал головой Бармак. — Мне, по крайней мере, великий целитель ничего подобного не обещает, даже за все сокровища и всех верблюдов Балха. А обещает нечто совсем иное. Этот пульс неправильный, тут скрипы и хрипы… Вечной жизни, знаете ли, не бывает, так что… А дайте-ка я прочту вам один очаровательнейший кусочек, он у меня тут, за пазухой… Вот: «однажды, проходя мимо кладбища, халиф Омар попросил своих сопровождающих подождать его за оградой. Они видели, как тот стоит над могилами, и губы его шевелятся. Что же ты говорил там, о повелитель правоверных, спросили его, и что услышал в ответ? И сказал Омар: я шел между могилами тех, кого я любил, и повторял их имена, но они не отвечали мне. И тут земля позвала меня и сказала: Омар, знаешь ли ты, кто я? Я — то, что стирает красоту с лиц, срывает лоскутья кожи, рассыпает веером кости ладоней. Досказав это, Омар плакал почти до потери сознания. И не столь много дней осталось до того, как он отправился в свою могилу». М-да. А интересно, Маниах, было бы переродиться в следующей жизни в какую-нибудь животину из теплых лесов, где много ручьев и растут фрукты и орехи на каждой ветви… Вы ведь скоро отправляетесь домой? — неожиданно завершил Бармак свою речь.
— Хм, как это вы догадались, — без малейшей улыбки отвечал я.
— Одной из радостей моего положения остается то, что я по большей части имею дело с умными людьми. А вы, Маниах, доставили мне подобной радости больше, чем многие и многие. Вы отлично, просто отлично сработали — теперь осталось поставить в деле точку… и у вас через несколько дней будет для этого прекрасная возможность… и затем, конечно же, отправляться домой. Да вы уже сами все правильно поняли.
Точку — как, видимо, знал заранее Бармак, — я действительно смог поставить уже через несколько дней. Потому что Мансур, казначей дома Аббаса, как мне и было обещано, послал за мной, — и курьер без предисловий сообщил, что мы с братом повелителя правоверных отправляемся в путешествие. Небольшое, добавил он.
Мансур, еще более осунувшийся и раздраженный, чем обычно, не тратил слишком много времени на объятия. Зато он взял меня под руку и повел между множества снующих людей куда-то в глубину дворов и комнат губернаторского дома — а ныне халифского дворца. Мансуру теперь, как я заметил, все время как бы случайно попадались на пути озабоченные личности, которые, похоже, добивались лишь одного — чтобы он заметил, что они чем-то заняты и проявляют невиданное усердие, а не шатаются без дела.
— Мне же еще надо отпроситься в путь, — сказал Мансур с кривой улыбочкой, которую он спрятал куда-то в плечо.
И вдруг люди вокруг исчезли. Мы пересекли абсолютно пустой дворик и остановились у открытой резной двери.
За ней не было, собственно говоря, ничего. Только маленький чахлый сад. Под двумя деревьями, дававшими тень, в одиночестве сидел на молитвенном коврике, прислонившись спиной к стене, юноша с ввалившимися щеками в простой черной накидке и черном тюрбане. На его коленях лежала книга, настолько громадная, что юноша с заметным усилием переворачивал мягкие пергаментные страницы, ища что-то.
Я вдруг понял, что передо мной почти точная копия Мансура, такой же длинный человек с вытянутым лицом. Более того, они не так уж сильно отличались по возрасту — Мансур только на вид был намного старше. Оба были долговязы и худы, но худоба эта была разная. На жилистого казначея дома Аббаса, казалось, можно взвалить целый верблюжий вьюк, — и он мрачно будет тащить его вперед. А юноша с книгой упал бы под таким грузом и не поднялся.
Мансур, держа меня за руку, стоял и ждал.
Юноша поднял голову, посмотрел на нас, чуть улыбнулся, покивал и кашлянул. Потом снова склонился к своей громадной книге.
Мансур дернул меня за руку, мы повернулись и пошли обратно. За спиной у нас снова раздался кашель, на этот раз сильный.
— И вот это?… — начал было я и остановился. Я хотел сказать: и это все? И ради этого — Заб, и моя рана, и незаметно ушедший куда-то год, и погибшие друзья… но слова застряли в горле, а Мансур меня понял по-своему.