Убырлы - Наиль Измайлов 6 стр.


Это, значит, зря я так пропал. Надо было по-другому пропасть. Навсегда, например.

Обиднее всего было, что я и впрямь накосячил. Надо было Гуля-апе еще вчера позвонить. Хоть от медсестры, хоть мобильный на минутку у кого угодно попросить. Не пожалели бы, наверное. Мало ли, что номера не знаю. Узнать — на раз-два. Тем более, что у тети Лены ноутбук с интернетом в палате.

Не позвонил. И Гуля-апа меня искала почти три дня. Как пришла вечером с голубцами к нам в квартиру, не нашла никого (в этом месте у меня в памяти что-то шелохнулось, но я не успел сообразить и быстро отвлекся), часа два просидела на скамейке у подъезда, набирая мой номер, вернулась все-таки домой, а к семи утра прибежала к нам — и снова никого не нашла. Дальше пошла классика — морги, больницы, все такое, только у нас про это всегда с шуточками говорили, а Гуля-апа — со слезами.

Стыдно было, чего там. Я стыдился, пока Юсуп Баширович не сказал: «Пойдем». Я даже спрашивать не стал, куда. Ничего это не изменит. Приведут — увижу.

Привели — увидел. Широкий кабинет с непрозрачным окном, у стены здоровая такая штука: толстенное кольцо с лепестками внутри, торцом к лепесткам слегка вогнутый лежак, на язык смахивает. Все такое белоснежное, что холодно, а на самом деле температура нормальная, комнатная.

Полная тетка в светло-зеленом халате внимательно меня осмотрела, вполголоса переговорила с Юсупом Башировичем и сказала мне:

— Ложись, головой вот сюда.

Я молча стряхнул тапки и лег.

— Дыши ровно, глаза закрой и не открывай, пока я не скажу. Понял?

Я кивнул.

— Ты понял? — повторила тетка громче.

Я кивнул посильнее, аж затылком стукнулся. Юсуп Баширович, кажется, что-то зашептал, тетка недовольно буркнула в ответ. Щелкнула дверь, стало темнее, под затылком и лопатками зажужжало. Усыпляюще так. А я спать не хотел. Просто лениво было и расслаблено. Мимо лица медленно, успокаивающе, поползли светлые полосы, ощутимые даже сквозь веки.

Меня везли мимо гигантских жалюзей, за которыми тепло лучился желтый свет, как в светофоре — приготовиться. А я уже готовый, осталось посолить и добавить майонез или кетчуп по вкусу. Между кетчупом и майонезом выбирал кто-то за моей спиной — я его почти видел самым краем глаза, как прядь отросших на виске волос, почти, почти.

Я разом, опаляюще понял, что светлые полосы — это не жалюзи, это пустота между плоской чернотой зрачков и пастей. Они тоже готовы, а я жду. Нет.

— Наиль! Наиль, что случилось? Лежи спокойно! — громыхнуло в ушах, и упала тьма.

Сердце колотилось, руки и ноги пылали. Я завертел головой и осторожно повел пальцами, пытаясь понять, где я и зачем, и тот же голос, громкий, но теперь узнаваемый, гаркнул:

— Наиль, замри, пожалуйста, уже всё!

Зажужжало сильнее, у ног и живота вспыхнул свет, и лежак выполз из бочки, скрытой внутри толстого кольца, в которое, оказывается, меня успели впихнуть. Дверь распахнулась, Юсуп Баширович вбежал, стремительно меня общупал, велел сесть, взял за запястье и засыпал глупыми вопросами: как зовут, сколько пальцев, как себя чувствуешь, боишься ли темноты и замкнутых пространств.

— Простите, — пробормотал я. Было стыдно.

— При чем тут простите? — раздраженно сказал Юсуп Баширович, не отрываясь от часов. — Ты скажи, у тебя часто такие приступы страха бывают?

— Да нет вроде, — ответил я вяло.

Приступов страха у меня было немерено, и случались они, как правило, в темноте, но не из-за темноты. Объяснять связанные с этим тонкости, тем более врачам, я не собирался.

— Как следует… — завел было Юсуп Баширович, но динамик под потолком громко и очень спокойно сказал голосом толстой тетки:

— Юсуп Баширович, на секундочку. Срочно.

Юсуп Баширович оглянулся на непрозрачное окно, велел: «Сиди спокойно, я сейчас» и вышел. Из динамика донеслось клацание дверного замка, голос толстой тетки неспокойно начал: «Юсуп, смотри результаты, я такого сроду…» Динамик щелкнул и замолчал.

Я успел отдышаться, соскучиться, попытался вспомнить сон, накрывший меня внутри бочки, ничего не вспомнил, зыркнул в сторону окна и сел по-турецки, а ладони сунул подмышки. Озяб что-то.

Юсуп Баширович вернулся очень сосредоточенный и вместе с теткой, которая, прятал руку за спиной. Юсуп Баширович сказал:

— Наиль, верх сними, пожалуйста.

— Опять укол, что ли? — тоскливо спросил я, заглядывая тетке за спину.

— Ну почему сразу укол? — заворковала тетка.

Юсуп Баширович бегло оглянулся на нее и твердо объяснил:

— Это контрастное вещество, Наиль, извини, без него невозможно. Надо повторить томографию, хотя…

Он замолчал и показал рукой, чтобы я снимал куртку. Я вздохнул и подчинился. Шприц был здоровенным, лекарства в нем было полно, и вводилось оно бесконечно долго. Зато в руку, а не в задницу — такое я терпел легко, тем более, что сообразил отвернуться.

Меня заставили встать и на пару придирчиво осмотрели — ощупали руки, ноги, позвоночник, водили по ребрам холодными пальцами, отлепили марлевую повязку с дырки над лопаткой и в восемнадцатый раз интересовались, откуда и зачем, да еще докопались на тему «А у тебя всегда болячки так быстро заживают?» Потом сказали, что в этот раз надо устроиться на лежаке без штанов. Я, вцепившись в поясок, буркнул, что у меня трусов нет. Юсуп Баширович объяснил, что это и хорошо, и заверил, что они выйдут и подсматривать не будут — а ты, главное, пальцем вот сюда надави, если дурно станет. Когда это мне дурно было, уточнил я оскорблено. В общем, если не по себе станет, сигналь, сказал Юсуп Баширович, нацепил мне на указательный палец здоровенную серую штуку, смесь наперстка с прищепкой, и вышел.

Я лег, дождался, пока погаснет свет, стащил штаны, огляделся напоследок, поеживаясь, закрыл глаза и поехал. Съездил без приключений: полосы перед глазами мелькали, жужжание доставало, но спать не хотелось, и никаких снов не было. Выехал, поспешно оделся, подвергся очередному двойному досмотру. Озадаченный Юсуп Баширович пошептался с озадаченной теткой — я разобрал отдельные слова: «глюк», «наводка от соматики», «целесообразен повтор». Мы попрощались с теткой, и Юсуп Баширович отвел меня в палату. По пути он несколько раз собирался о чем-то спросить, но так и не собрался. Довел меня до койки, приказал отдыхать и ушел.

Вечерняя порция уколов оказалась особенно больнючей — то ли совпало так, то ли тетя Таня, которая теперь было подчеркнуто молчаливой, решила воспитывать меня с противоположной стороны. Мне показалось, что уколы она ставила не обычными шприцами, а старинным трехгранным штыком. С зазубринами. И ушла молча, зато грохнув дверью. А я лежал еще какое-то время, промаргиваясь и ощущая, как горячий осьминог, влезший мне в бедро, вежливо распускает щупальца к пояснице и колену. Когда горячее онемение раскинулось совсем широко и стало невыносимым, я осторожно, кряхтя и замирая в глупых позах, встал и пошел разгуливаться.

Коридор, к счастью, был пустым, а то я в кого-нибудь впилился бы, верняк. Нога волоклась как лом, прямой и острый внизу: то скользила по полу, то цеплялась намертво. И боль то волнами ходила, то стукала по заднице, словно ребро подъездной двери. Надо было передохнуть, но это как-то западло — и я хромал дальше в сторону заката. Героический всадник в конце пафосного фильма. Старался не держаться за штаны — подумают, что обкакался, — но руку по-ковбойски нес рядом с поясницей, чтобы быстро и крепко схватиться. Типа захват боль удержит.

То ли это помогло, то ли привыкнуть успел, но к закату, полыхавшему в окне, которым кончался коридор, я вышел уже почти нормальной походочкой. Небрежно развернулся для обратного похода и споткнулся взглядом об особенно яркую полосу в багровом небе. И весь споткнулся. Лом с хрустом вывернулся и просадил поясницу. Я зашатался, тихо мыча и жмурясь, и понял, что сейчас грохнусь, причем, может быть, башкой в стекло или о батарею. Не вижу ни фига. По уму надо было присесть, чтобы высоту падения убрать, но поди сядь тут, когда вместо одной ноги лом, а вместо другой сопля. Еще по уму надо было глаза раскрыть, чтобы видеть, падаю ли я уже и куда — с закрытыми глазами этого не ощущалось, карусель была вместо башки. Тогда все слезы увидят. Да и плевать.

Я открыл глаза, торопливо пожмурился, чтобы стряхнуть мокрую занавеску, и обнаружил, что не грохнулся, а довольно прочно стою спиной к окну, и никто моих позорных кульбитов не наблюдает. Кроме темной фигурки в противоположном конце коридора. Разглядеть ее я не успел — фигурка развернулась и ушла на лестничную площадку, свет с которой осветил ее вспышкой. Девчонка или молодая тетка. В отделении у нас таких не было. Правда, одежда показалась странно знакомой — синий спортивный костюм, старомодный такой, в обтяжку. Во дебил косоногий, костюмы у него знакомые, подумал я мрачно, осторожно сделал шаг, другой — и напоролся на бабусек, которые толпой вывалились из шестой палаты.

Они чуть меня не сшибли — это теперь не самое сложное дело, — обогнули с разных сторон, хмуро поглядывая, и брызнули было куда-то по своим бабусьим делам. Но шагов через пять остановились и зашептались с дико таинственным видом. При этом косились на меня такой лютой украдкой, что я решил скрыться от греха. Но назад идти было глупо, да и не скроешься там, а вперед — некуда. Тощие девчонки, — ну хорошо, три тощие, а одна квадратная, — умудрились растянуться во всю ширину коридора, не обойти. Я качнулся вправо, влево — и они вместе со мной. Спецназ на демонстрации, елки зеленые. Мне стало смешно, поэтому я нахмурился и хмуро спросил:

— Ну?

— Наильчик, а Наильчик, — вкрадчиво начала Лилька, кудрявая щекастая мадама из второй, кажется, палаты.

Она была на пару лет помладше меня и на пару весовых категорий посерьезней. Розовые лосины на ней блестели и как только не лопались. Бр-р.

— Ну? — повторил я, хмурясь уже всерьез.

— Ты ведь один в палате, да ведь? — продолжила Лилька тем же тоном.

Я сказал:

— Мала`я, ты в уме? — и попытался пройти дальше.

Лилька вытаращилась возмущенно, остальные мамзели прыснули. То есть это они, наверное, думали, что прыснули, а на самом деле заржали.

Тут я резко от них устал — и ушел бы, опрокинув парочку, если понадобилось. Но тут вступила Ильсияшка — самая серьезная, да и симпотная из всей компании. Некрупная, черноволосая и с отчаянно синими глазами. Она сказала тихо и ясно:

— Наиль, ты ведь не трус?

4

— Все готовы? — спросила Лилька, обводя палату суровым взглядом.

Девчонки одновременно кивнули, точно их за нос дернули. Ильсияр не кивнула, она сосредоточенно смотрела перед собой. На меня Лилька внимания не обращала, но я, как порядочный, сидел тихо и не ржал. Мое дело маленькое — я на хату выставился и теперь должен наслаждаться халявным зрелищем. Зрелище ожидалось то ли глупое, то ли никакое вообще — но все равно интересней потолка, который я выучил наизусть — и сам потолок, и форму пятен света, падающего из коридора.

Пиковую даму придумала Лилька. Вернее, не придумала, а услышала от какой-то своей старшей родственницы. Водится, короче, в ДРКБ такой вот то ли призрак, то ли дух. Бродит никем не видимый по коридорам и палатам. Но его может увидеть группа храбрых ребят, если соберется поздно вечером в палате с зеркалом, скажет нужные слова — и не будет ржать при этом. Если заржет — всем худо будет.

— А если не заржет? — спросил, конечно, я.

Лилька двинула круглым плечом и раздраженно сказала:

— Тогда придет.

— И?

— И все, — отрезала она.

— Не, что будет-то? — не унимался я. — Она вам что, выписку сделает, или сокровища подарит, или арию споет, про это, про три карты?

— Какую арию? — спросила Камилла, отвлекшись от вафли.

— О господи, — сказал я.

И подумал: да пусть. Что мне, жалко, что ли. Хотя зачем это все — я так и не понял. Ну зачем?

Да не зачем, а отчего. От скуки. Тоскливо девчонкам, все каникулы в больничке провалялись. Еда невкусная, уколы больнючие, спать все время заставляют, интернет кусочками и развлечений минус ноль. А одноклассницы все по курортам, базам отдыха, да просто по улицам сайгачат. Вот встретятся они после каникул, начнут хвастаться — а Лилька что сможет рассказать?

А теперь, пожалуй, сможет. По-любому. Первая часть рассказа уже есть: как мы, короче, с девками, решили Пиковую даму вызвать, а в наших палатах, короче, дуры нашлись, стали орать, что не разрешат, а там пацан был один, короче, Наиль, так себе, с ушами, но ничего — и мы к нему ломанулись, он один в палате. Ну и дальше, короче…

Сейчас будет дальше. Понятно, что ничего не будет, но сам процесс подготовки Лилька выстроила так, что на семь потрясающих рассказов хватит. Даже мне интересно было. Я слышал про такую дурь, Леха что-то рассказывал, и Ренатик — как вечером все вызывали Пиковую даму, или Кровавую Мэри, или Пьяного ежика, или Матерного гномика. Последний вызывался самым простым способом, мы его время от времени до сих пор в беседах использовали — чтобы, как сказал бы папа, указать на неуместность дальнейшего присутствия собеседника. Гномик, правда, не приходил, а собеседник за такие слова мог и в пятак вписать, но когда это удерживало кого-нибудь от красивого выступления.

А серьезную подготовку я видел впервые. Этими вещами в лагерях занимаются и в больницах, от нечего делать. А я в лагерях и не был, если сборы от секции не считать — но там ни поспать и пожрать времени не оставалось, а с тенями полагалось драться, а не почтительно бояться их. И в больничках раньше не лежал. Я ж здоровый. Ну, гайморит хронический, но он не в счет, если не собираешься из носа кусочек выдергивать. Я не собирался. В самый первый раз меня положить хотели, когда температура за тридцать девять поднялась, так я велел обломиться. Дома пострадаю. Крику было, ой, но выстоял. И мама сказала, что пусть дома, все равно она тогда с Дилькой еще сидела. Вот с тех пор я и обходился домашним режимом. Пока остальные Пиковых дам вызывали, балбесы. Ну и ладно, мне не жалко. Ни палаты, ни простынь, ни зеркала, висевшего возле двери.

Когда девчонки сняли зеркало с гвоздя и потащили простыни с кроватей, я малость напрягся. Решил, что они готовят обстановочку, как на похоронах — там принято зеркала завешивать, я у соседей видел в прошлом году, когда Фирдавис-бабай умер. Оказалось, нет. Девчонки просто обернулись в простыни, как малютки-привидения из Вазастана. Кому-то простыней не досталось, они сунулись ко мне, увидели фигу, выпятили подбородки и злобно отступили, чтобы отобрать добычу у подружек поудачливей да помельче. Лилька шикнула, народ успокоился, почти беззвучно сдвинул три кровати вокруг тумбочки и расселся наблюдать. Лилька сосредоточенно мазюкала по зеркалу бурой помадой. У кого стырила, интересно, подумал я сочувственно: зеркало было небольшим, с Лилькино лицо — ну или с два моих, — а рисунок она задумала явно развесистый и подробный. Сейчас увидим — а пока лучше такую занятую специалистку не отвлекать. Без меня есть кому отвлечь.

— Может, лучше Сладкоежку? — пискнула белобрысая конопатая Настька, единственная на этаже, что странно.

На нее шикнули. Мне стало совсем смешно. Сладкоежку. Вот балбесы. Во-первых, Сладкоежка здесь уже была — Камилла как раз, весь матрас крошками засыпала уже, не забыть бы наехать, чтобы собрала. Во-вторых, не знаете вы настоящих страхов, молодежь. А знали бы — так не подумали бы вызывать. Вот я знаю, например, подумал я и вкратце, без подробностей, представил себе, кого бы вызывал — и как бы вся детвора хором поседела. И аж хихикнул.

Настька не унималась:

— А может, Песочного человека или Матершинника?

— Будете орать, Матершинник сам придет, — пообещала Лилька, хмуро полюбовалась на зеркало и поставила его на тумбочку.

Девчонки ринулись смотреть — с треском лбов и оханьем. Я дождался, пока все насладятся и отпадут от зрелища, вытянул шею и нормально все раглядел в щель между белыми спинами. Сперва не сообразил, что это за поля для крестиков-ноликов. Еще и мелькавшие отражения здорово сбивали. Потом понял: Лилька кривовато, но похоже нарисовала лестницу — в боковой проекции, или как уж это называется.

— А чего семь ступеней-то? — разочарованно спросила Настька.

— А сколько надо? — поинтересовалась Лилька с раздражением.

— Ну, десять.

— Десять не влезет, — отрезала Лилька, но опять взяла зеркало, прицельно всмотрелась и потянулась к рисунку чем-то белым.

— Не надо, — сказал я резко и неожиданно для себя.

Все вздрогнули. Лилька обернулась и объяснила, нервно улыбаясь:

— Наильчик, я же не простыней, а салфеткой, вот, смотри.

— Не надо десять.

— Почему? — удивилась Лилька.

Я дернул плечом, потому что сам не знал, почему, и веско повторил:

— Не надо десять, я сказал. Семь нормально.

— Тогда надо не помадой, а кровью, мне говорили, — вредным голосом сообщила Настька.

— Не надо кровь, — сказал я еще резче.

— Да у меня вот, я сегодня стукнулась, об батарейку прямо, могу прямо расцарапать, — торопливо заговорила мелкая девчонка, имени которой я не знал. Ее-то кто спрашивал.

У меня в глазах потемнело, голову и горло стиснул кто-то сильный и игривый, и я, стараясь не орать, повторил сквозь зубы:

— Не надо кровь, я сказал.

Девчонки затихли, глядя на меня, и поспешно отвернулись. Я обнаружил, что сижу в позе обезьяны, готовой к прыжку, со скрипом и усилием расслабился, расцепил зубы и сказал:

— Нельзя так, девчонки. Это же кровь.

Девчонки постарше переглянулись и, кажется, хихикнули, дуры. Лилька забурчала, но зеркало поставила, раздраженно отобрала очередную вафлю у Камиллы, а на злобно шепчущую Настьку цыкнула. Правильно. Пусть помнят, под чьей крышей сидят.

Назад Дальше