Мы разошлись как незнакомцы. Я присел за стол со стаканом эля и стал слушать пианиста, наигрывавшего «О Дейзи! Ответь мне!». На кожаном сиденье соседнего стула лежал раскрытый номер «Рейсинг таймс». Я взглянул на газету, не беря ее в руки. В списке участников челтнемских скачек была подчеркнута кличка лошади — Noli Me Tangere. Я не сомневался, что это сделано рукой мистера Уилсона. Евангельская фраза означает в переводе с латинского «не прикасайся ко мне» или, как гласит девиз пехотного полка американской армии, «не подходи ко мне».
Итак, я понял, чего хотел мой друг. Я допил свой эль, затем достал часы и, взглянув на циферблат, заспешил вниз по Сити-роуд с видом человека, опаздывающего на встречу. У двери с медной табличкой, на которой красовалась надпись «Глазной врач», я остановился, заглянул в приемную и осведомился, может ли доктор меня осмотреть.
Потратив полчаса и одну гинею, я снова вышел на улицу. Проходя мимо часовни Уэсли и статуи ее великого основателя [11], я увидел сиротку, торговавшую цветами. Перед ней на холодных камнях были разложены не распроданные за день фиалки и желтофиоли, розы и гвоздики, расцветшие в парнике прежде назначенного природой срока. Одетая в незатейливое темное платье с узором, девочка выглядела скромно, но опрятно, однако ее обувь явно знавала лучшие времена. Юной цветочнице было лет пятнадцать, а босоногому созданию, крутившемуся рядом, должно быть сестренке, — около одиннадцати. Скорее всего, эти дети жили в доходном доме где-нибудь на Друри-лейн и делили комнату с двумя-тремя другими семьями. Старшая девочка подошла ко мне и прокричала:
— Купите цветочки, прекрасные весенние цветочки! Всего два пенса за бутоньерку! Два пенса нам на ночлег — не на выпивку!
Я и не сомневался в том, что бедняжка нуждается в деньгах, но прежде, чем я успел ей это сказать, она подскочила ко мне и дотронулась до моей щеки.
— Видите, какая холодная у меня рука! — проговорила цветочница, деловито прикалывая к лацкану моего сюртука белую гвоздику, и добавила, на сей раз со смешком: — Только будьте осторожны, когда станете снимать цветок!
— Вот, возьми, моя бедная девочка.
Порывшись в кармане, я положил на ее протянутую ладонь соверен. Продавщица изумленно посмотрела на него.
— Да благословит вас небо, сэр! — вскрикнула она и повернулась к своей маленькой сестре.
Завладев таким богатством, они могли складывать свой товар и не сомневаться, что вечером получат и кров, и горячий ужин.
«Только будьте осторожны, когда станете снимать цветок…» Едва ли не у всех солдат «нерегулярной уличной армии» имелись сестры и кузины под стать им самим. «Пусть меня застрелят, если это не одна из них», — подумал я.
Обуздав нетерпение, я вышел из закопченных кирпичных стен метрополитена на Бейкер-стрит и направился к дому так неспешно, будто в запасе у меня была целая вечность. За мной по пятам никто не шел, но за нашей парадной дверью следили наверняка. Очутившись в гостиной, я задернул шторы, зажег газ и наконец-то вытащил из петлицы гвоздику. Стебелек был обернут серебристой фольгой. Развернув ее, я обнаружил тоненькую полоску бумаги, исписанную микроскопическими буквами, — первая прямая весточка, полученная от Шерлока Холмса со дня его исчезновения.
Мой дорогой Ватсон! Пишу эти строки с чувством признательности к нашему рыжеволосому другу. Как Вы уже, наверное, догадались, я бежал из плена. Генри Милвертон и Джеймс Кэлхун погибли в тот самый час, который, по их замыслу, должен был стать последним в моей жизни. Выжили двое приспешников. Опасайтесь разжалованного унтер-офицера, флотского палача, старшины Алкера. И пожалуйста, пошлите мне завтра с первой же почтой коробку из-под туфель, обернутую коричневой бумагой и перевязанную голубой лентой с восковой печатью, по адресу: «Лондон, почтовое отделение Сити-роуд, до востребования». Сделайте это совершенно открыто. Наши жизни по-прежнему в опасности. Noli me tangere.
В ту ночь я почти не спал, размышляя над тем, как отправить Холмсу посылку, чтобы враги увидели написанный на ней адрес, но не заподозрили, что я нарочно привлекаю их внимание. В подобные минуты мне особенно недоставало советов моего друга. Вдруг я больше не интересен шпионам и они перестали за мной следить? Но нет, на сей счет можно быть спокойным: до тех пор пока Холмс снова не попал к ним в руки, моя персона важна — я скорее, чем кто-либо другой, могу вывести их к нему.
Дул по-летнему теплый ветер, наполняющий воздух ароматом цветения. Я шагал по Бейкер-стрит, держа под мышкой завернутую в коричневую бумагу коробку из-под обуви. Ярлыка с адресом на ней еще не было. Повсюду шли приготовления к главному событию сезона — коронации нашего нового монарха Эдуарда VII. Витрины канцелярских и сувенирных лавок пестрели карточками, напечатанными огромным тиражом: все они казались на удивление большими и эффектными. На каждой изображался кто-либо из членов венценосной семьи: король Эдуард, королева Александра, принц или принцесса — в малиновом или ярко-синем парадном одеянии с золотой лентой. В Риджентс-парке в исполнении военного оркестра гремел торжественный марш сэра Эдварда Элгара. Вскоре коронационную оду на стихи доктора Бенсона из Итона должны были подхватить все хоры огромной империи: «Земля надежд и славы, родина свободы…»
В почтовой конторе я купил гуммированную этикетку и, наклеив ее на сверток, крупными буквами стал выводить указанный моим другом адрес. Прежде чем я успел закончить, какой-то человек протиснулся сквозь толпу, приблизился к деревянному столу, за которым я сидел, и задел мой локоть — готов поклясться, намеренно. Дрогнувшее перо перечеркнуло написанное. Я резко обернулся и увидел краснолицего толстяка с рыжими волосами, поблекшими с возрастом. Мистер Джабез Уилсон из Союза рыжих снова не показал виду, что мы знакомы. Приподняв шляпу, он лишь пробормотал: «Виноват. Прошу прощения, сэр. Мне, право, очень жаль».
Глядя вслед мистеру Уилсону, опять исчезнувшему в толчее, я понял: Холмс приоткрыл для меня дверь. Мне стало ясно, что я должен делать. Беззвучно ворча, будто бы в крайнем раздражении, я сорвал испорченную этикетку, скомкал ее и швырнул в проволочную корзину для мусора, стоявшую в углу. Купил новый ярлык и, наконец-то передав посылку почтовому служащему, направился к выходу. Солнце лилось на крыши с востока и согревало стены домов, приближая лето. Остановившись на крыльце, я вдруг развернулся, словно что-то забыв, и снова подошел к прилавку. Купил дюжину конвертов кремового цвета с тисненой голубой маркой и громко спросил, точно ли посылка, отправленная мною в половине десятого утра, будет доставлена на Сити-роуд до конца дня. Служащий заверил, что можно не беспокоиться. Я двинулся к двери и, будто бы желая обойти очередь, приблизился к мусорной корзине. Несколькими минутами ранее, кидая в нее испорченный ярлык, я заметил, что она почти пуста: на дне валялись лишь два сложенных листка бумаги да огрызок яблока, выброшенный мальчишкой-посыльным. Листки и огрызок были на месте. Но скомканная этикетка с адресом Холмса исчезла.
Ко времени получения почты я, в дорожном костюме и шляпе, явился в кафе на углу Сити-роуд и Денмарк-сквер. На противоположной стороне улицы находилась контора, куда должны были доставить мою посылку. Поодаль, за пыльным газоном, виднелся дом № 23. Нацепив на нос приобретенные у оптика роговые очки с простыми стеклами, я вел пристальное наблюдение за происходящим вокруг и, не щадя желудка, поглощал одну чашку кофе за другой. Люди входили и выходили через тяжелую дверь, по разные стороны которой висели таблички с надписями «Толкайте» и «Тяните». Но посетители меня не интересовали: я высматривал коричневый сверток, перевязанный голубой лентой. Нести его мог кто угодно, мужчина или женщина. Скорее всего, за посылкой должен был прийти мистер Джабез Уилсон, если только Алкер или другой преступник не опередит его, выдав себя за адресата. Напрасное ожидание тянулось почти до пяти часов пополудни. Вдруг, к своему крайнему недоумению, я увидел самого Шерлока Холмса. Он был в темном костюме и шляпе и уверенно шагал через Денмарк-сквер к почтовой конторе, явно привлекая к себе внимание. Почему он, несколько дней тщательно скрывавшийся, вдруг решил себя выдать?
Из боязни навредить другу, я, невидимый за спинами посетителей, остался сидеть за чугунным столиком под жестяным навесом кафе. Холмс вышел из конторы с посылкой в руках, но не свернул на Денмарк-сквер, а направился по Сити-роуд в сторону улицы Мургейт, где располагалась станция метро. Как раз в это время на тротуары Сити высыпали торговцы и клерки, спешащие по домам. Я встал и, не успев выйти из кафе, увидел человека, который, без сомнения, был старшиной Алкером. Он не слишком походил на шпиона, следившего за Холмсом на Пэлл-Мэлл, пока тот исполнял роль ветерана Афганской кампании. И все-таки чутье подсказывало мне, что это тот же тип. Я пригляделся внимательнее: на его широком лице застыло выражение улыбки, но глаза были холодными и настороженными. Старшина не отличался ростом, однако сложение имел плотное, а в руках угадывалась сила, которая наверняка позволяла ему легко усмирять несчастных, пытавшихся продлить себе жизнь хоть на несколько судорожных вдохов. Если верить официальной биографии Алкера, он надел петлю на шею семи убийцам, трем мятежным матросам тихоокеанской эскадры и несметному множеству китайских и индийских повстанцев. Несмотря на мягкую погоду, старшина кутался в темное пальто с поднятым воротником.
Из боязни навредить другу, я, невидимый за спинами посетителей, остался сидеть за чугунным столиком под жестяным навесом кафе. Холмс вышел из конторы с посылкой в руках, но не свернул на Денмарк-сквер, а направился по Сити-роуд в сторону улицы Мургейт, где располагалась станция метро. Как раз в это время на тротуары Сити высыпали торговцы и клерки, спешащие по домам. Я встал и, не успев выйти из кафе, увидел человека, который, без сомнения, был старшиной Алкером. Он не слишком походил на шпиона, следившего за Холмсом на Пэлл-Мэлл, пока тот исполнял роль ветерана Афганской кампании. И все-таки чутье подсказывало мне, что это тот же тип. Я пригляделся внимательнее: на его широком лице застыло выражение улыбки, но глаза были холодными и настороженными. Старшина не отличался ростом, однако сложение имел плотное, а в руках угадывалась сила, которая наверняка позволяла ему легко усмирять несчастных, пытавшихся продлить себе жизнь хоть на несколько судорожных вдохов. Если верить официальной биографии Алкера, он надел петлю на шею семи убийцам, трем мятежным матросам тихоокеанской эскадры и несметному множеству китайских и индийских повстанцев. Несмотря на мягкую погоду, старшина кутался в темное пальто с поднятым воротником.
Мое внимание ненадолго отвлек кривоногий человечек с багровым лицом, поднявшийся из-за соседнего столика. Но он направился в противоположную сторону, будучи, по всей вероятности, обыкновенным праздношатающимся выпивохой.
На шумной торговой улице, слишком оживленной в этот час, Холмс вряд ли мог заметить, что его кто-то преследует. Мой друг, ни разу не обернувшийся, был сейчас в смертельной опасности, и все же внутренний голос не велел мне спугивать врага. В кармане я держал револьвер, но стрелять с такого расстояния не посмел бы, боясь ранить кого-нибудь из неповинных прохожих. Алкеру же ничего не стоило, приблизившись к Шерлоку Холмсу в людской гуще, всадить ему нож меж ребер.
Работая локтями, я занял позицию футах в десяти от Алкера и зашагал сзади. Даже если бы старшина оглянулся, то наверняка не узнал бы меня. Да и не будет он крутить головой по сторонам, чтобы не упустить намеченную жертву. Мы прошли сквозь поток грохочущих повозок и приблизились к станции. К тому моменту я не сомневался, что сообщников Алкера поблизости нет.
Старшина был всего лишь грубым животным, не лишенным, однако, первобытной хищной повадки. Он выбрал место на многолюдной платформе неподалеку от Холмса, чтобы втиснуться в следующий вагон. Несколько раз мой друг из предосторожности менял дислокацию, но всякий раз его маневр оказывался недостаточно ловким. Обмануть терпеливую ненависть невидимого врага не удавалось.
Не имея ни малейшего представления о том, куда мы держим путь, я купил самый дорогой билет, чтобы сойти, где потребуется. Итак, Холмс, старшина и я расположились в трех соседних вагонах. Мне нельзя было приближаться к Шерлоку (это могло бы нас выдать), и вместе с тем я был уверен, что должен перехитрить Алкера.
Если мы направлялись на Бейкер-стрит, то, несомненно, наиболее длинный и долгий путь пролегал через Тауэр-Хилл, Вестминстер и Кенсингтон, минуя унылые западные окраины, Паддингтон и Мэрилебон. «Холмс, должно быть, знает, что делает. Да и ничего с ним не случится, пока Алкер сидит в другом вагоне», — утешал я себя. На каждой станции я внимательно следил за выходящими. Когда мы подъехали к Кенсингтону, я увидел, что Холмс шагнул на платформу и не спеша двинулся к выходу. Кенсингтон, по-моему, вовсе не имел касательства к нашему делу. Возможно, это был стратегический ход? Мой друг даже не оглянулся на Алкера, который устремился за ним, соблюдая дистанцию. Пропустив вперед нескольких пассажиров, я тоже вышел.
Это двойное преследование напоминало фарс, и финал его, как вскоре выяснилось, был смертельным. Огибая круглую громаду Альберт-холла и мемориал принца Альберта, я без труда удерживал в поле зрения Холмса и его «тень». Неожиданно мой друг, не догадываясь о том, как близко подошла к нему погибель, совершил ужасную ошибку. В сгущающихся сумерках он свернул к Воротам Александры. Перед нами простирался огромный неосвещенный Гайд-парк. Чтобы выйти на улицу, ведущую к дому, мы должны были пересечь его. Но солнце уже село: вскоре деревья, кусты и лужайки погрузятся во мрак, и более подходящего места для убийства будет не сыскать.
Тропинки быстро пустели. Фотограф выкатывал из ворот свою черную полотняную будку. Нарядные дети с лентами на шляпках возвращались с прогулки в сопровождении гувернантки, неся игрушечную яхту, которую пускали в Круглом пруду Кенсингтон-гарденс. Алкер беспрепятственно следовал за Холмсом, петляя среди бесчисленных лавров и рододендронов. Сперва мы шли параллельно аллее Кенсингтон-Гор. Затем Холмс повернул, как будто совершенно позабыв об осторожности и вознамерившись пересечь Роттен-роу. Он шагал неспешно, с задумчивым видом, под мышкой у него все так же торчал сверток. Казалось, мой друг совершает самоубийство.
Я достал из кармана пистолет, пряча его в рукаве. За дальними деревьями брезжили огни: в верхних этажах роскошных домов на Парк-лейн уже зажегся свет. Скоро станет слишком темно, чтобы стрелять. Тогда мне останется лишь наброситься на Алкера. Его фигура маячила на лужайке ярдах в сорока от Холмса, а я крался на таком же расстоянии от него. Наконец перед нами появилась широкая коричневая полоса Роттен-роу, обсаженная каштанами. В шестидесятые годы прошлого столетия это место облюбовали «прелестные маленькие наездницы» [12], укрощавшие не столько лошадей, сколько мужские сердца. Но и в наши дни Роттен-роу не утратила своего блеска: воскресным утром по ней торжественно следует так называемый церковный парад [13] — открытые экипажи с кучерами и грумами, щеголяющими в ливреях и шелковых шляпах, — а в будни здесь галопируют, поднимая облака пыли, конные полки.
В следующую минуту произошло нечто неправдоподобное. Все случилось в мгновение ока, так что я долго не мог поверить собственным глазам. Холмс неожиданно развернулся и рассерженно прокричал: «Ватсон, лучше бы вы предоставили это мне!» И тут, как по сигналу, вдалеке послышался стук, будто кто-то в хорошем темпе колотил боксерскую грушу. Отличная гнедая лошадь, опустив голову и натянув поводья, неслась по твердой земляной дороге. Я остолбенел от изумления, — казалось, прямо на нас, набирая скорость, летел призрак. В седле сидел человек в военном мундире. В надвигающихся сумерках еще можно было разглядеть красный камзол с бронзовыми пуговицами и кавалерийскую шапку.
Алкер тоже остановился. Он собрался было перейти Роттен-роу вслед за Холмсом, но приближавшийся всадник ему помешал. Он мчался во весь опор, будто за ним гналась свора церберов. Я стоял поодаль, но даже мне был слышен храп скакуна. Старшина сделал пару шагов назад, освобождая путь коню, из-под копыт которого разлетались комья грязи. Наездник наклонился вперед и прильнул к лошадиной шее, словно готовился исполнить цирковой трюк, на полном скаку подобрав с земли какой-то предмет. Вдруг в его руке появилась кавалерийская сабля. Он отвел ее в сторону. Лезвие не сверкало, поскольку было уже темно, однако я мог поклясться, что вижу неяркий блеск. Взмах сабли оказался почти беззвучным, но вслед за ним раздался свист: это воздух выходил из тела Алкера. В этот миг голова его, снесенная с плеч, покатилась по высохшей земле.
Я застыл на месте, испуганный и завороженный. Что, если этот умалишенный зарубит и нас с Холмсом? Перед тем как рухнуть, обезглавленный труп несколько секунд оставался на ногах, словно запоздалый сигнал из отделенного мозга еще продолжал держать в подчинении умирающие члены. Раньше мне рассказывали о подобных случаях, которые происходили во время кровавых конных атак. {6}
Оказалось, что беспокоиться относительно намерений всадника не стоило: не глядя ни вправо, ни влево и не убавляя скорости, он пронесся мимо. Топот копыт постепенно стих, и пыльное облако скрыло от нас наездника — бывшего капрала кавалерии, как я узнал позднее.
Шерлок Холмс хранил полную невозмутимость.
— Слабый человек, — спокойно сказал он, — но, пожалуй, не дурной. Теперь ему некого бояться. Я не выдам его нашим друзьям из Скотленд-Ярда. Надеюсь, будете молчать и вы. Если мой расчет верен, теперь он единственный, кто остался в живых из злоумышленников, с которыми мне пришлось иметь дело в последние несколько недель. Их сообщники по той или иной причине не явились. Хотя, боюсь, однажды они напомнят о себе. Ну а пока мы можем благодарить судьбу за то, что очистили мир от большинства участников этой преступной шайки.
Я не ответил. Через несколько минут после пережитого потрясения ко мне вернулась способность двигаться, но всю ночь я не спал и утром следующего дня был не в силах говорить. Не знаю, сам ли Макайвер решил расправиться с последним заговорщиком, угрожавшим его собственной жизни, или же они условились об этом с Холмсом. Могу лишь подтвердить, что мы с моим другом не выдали капрала кавалерии.