Среди жителей деревни была парочка юных негодяев, из числа тех, кто благодаря своей привычке подглядывать обыкновенно получает прозвище Любопытный Том. Их звали Джордж Райт и Альфонсо Скиннер. Вечером первого мая эти двое стали свидетелями весьма непристойного поведения Роуз Харсент и Уильяма Гардинера — женатого человека, отца шестерых детей, дослужившегося до должности цехового мастера на местной фабрике по производству рядовых сеятельных машин.
Сцена якобы произошла в конгрегационалистской часовне, именуемой Докторской. Там председательствовал почтенный мистер Крисп из злополучного Провиденс-хауса. Роуз Харсент служила в его доме, а также прибиралась в молельном зале, ключи от которого ей выдавали. Уильям Гардинер жил на главной улице в маленькой усадьбе под названием Альма-коттедж. Будучи усердным работником, он слыл к тому же примерным прихожанином первометодистской молельни в Сибтоне. Роуз Харсент пела в хоре того же прихода.
Когда сплетни дошли до ушей Гардинера, он обвинил Райта и Скиннера в гнусной клевете и бросил им вызов, но они лишь презрительно усмехались, не думая отказываться от своих слов. Тогда мастер попросил мистера Гая, главного священника своего прихода, провести разбирательство, что тот и сделал. Парней выслушали, но им никто не поверил, и респектабельный прихожанин был оправдан. Священник и общинные старшины сочли их речи «насквозь лживыми» и вновь возложили на Гардинера обязанности помощника старосты, а также хормейстера и попечителя воскресной школы, от которых тот добровольно отказался, когда его честное имя опорочили.
Заручившись поддержкой прихода, Гардинер обратился к адвокату, чтобы возбудить дело о клевете, но затем, к сожалению, остановил процесс. Он объяснил свое решение нежеланием нести дополнительные расходы, поскольку Райт и Скиннер бедны. К тому же, по зрелом размышлении, мастер счел Роуз Харсент недостаточно «сильной» для того, чтобы пройти через мучительные процедуры дачи показаний в суде и перекрестных допросов. Вне зависимости от исхода процесса участие в нем нанесло бы непоправимый ущерб репутации девушки. Как бы то ни было, отказавшись давать делу ход, Гардинер очень повредил себе в глазах общины. Многим показалось, будто таким образом он косвенно признал свою вину.
Его жена Джорджина не верила сплетням. Она говорила, что тот вечер, когда мужа якобы застали в Докторской часовне с Роуз Харсент, он провел дома. Девушка же, посещавшая одну с ними церковь, была и остается другом семьи. Правдивость заверений миссис Гардинер никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Тем не менее злые языки поговаривали, будто она просто пытается защитить своего мужа, себя и своих шестерых детей. Как и следовало ожидать, Гардинер стал первым подозреваемым в деле об убийстве Роуз Харсент. Вдобавок стали открываться многочисленные «свидетельства», относящиеся к прошлогоднему скандалу.
Я вспомнил о надписи на этикетке, которую Холмс заметил на валявшемся возле тела осколке. Как объяснила миссис Гардинер, в склянке было камфарное масло: она дала его Роуз, чтобы та лечила больное горло. Вне сомнения, затем туда налили керосин и с его помощью убийца хотел поджечь дом.
Методистский священник Генри Рауз заявил о том, что через несколько недель после скандала видел, как Гардинер шел вместе с Роуз из Сибтона в Пизенхолл, и послал ему письменное предостережение. Но по причинам, которых пастырь, увы, не смог объяснить, оно было без подписи, а почерк принадлежал миссис Рауз. Как выяснилось впоследствии, старик распускал сплетни и рассылал анонимки и прежде, в другом селении, откуда его быстро выгнали.
Сам Гардинер теперь признался в том, что дважды писал Роуз, но публичное прочтение не выявило ничего, кроме вполне невинных отчетов о мерах, принятых для острастки клеветников. Наиболее компрометирующим оказалось другое послание. Считали, что его автором тоже является Гардинер. Оно было получено Роуз по почте незадолго до смерти: анонимный возлюбленный назначал девушке свидание и просил ее в десять часов вечера поставить на окно спальни зажженную свечу. Если сигнал означал отсутствие препятствий, то убийца вполне мог в полночь без свидетелей пробраться с заднего хода на кухню, где затем и нашли труп. Как заключил знаменитый судебный эксперт Томас Геррин, и сама записка, и адрес на конверте были написаны рукой Гардинера. Однако двое скромных банковских служащих, занимающихся проверкой подлинности подписей, под присягой заявили, что не признают почерка подозреваемого. Казалось, расследование зашло в тупик.
Преступление было отвратительно, но мы с Холмсом, к счастью, могли держаться от этого дела в стороне. Однако новости так или иначе до нас доходили, и я не удивился, когда заголовки газет сообщили об аресте Уильяма Гардинера по подозрению в убийстве молодой женщины. Все улики, какие только имелись, указывали на него. Сыщик говорил об этом мало или не упоминал вовсе, всецело сосредоточившись на изучении древностей Суффолка.
Правда, в субботу, незадолго до возвращения в Лондон, Холмс предложил мне проехать на поезде до побережья и подышать свежим морским воздухом. Мы решили отправиться в Грейт-Ярмут — довольно приятное местечко, хотя и чересчур людное, на мой взгляд. Курортная суета не слишком бы нас смутила, если бы мы не увидели на променаде кричащий плакат — он призывал отдыхающих полюбоваться сценой под названием «Страшное убийство в Пизенхолле». Со смерти бедной Роуз Харсент не прошло и недели, а предполагаемого преступника арестовали всего лишь несколько дней назад, но какой-то мерзавец уже нашел способ извлечь выгоду из чужого несчастья, устроив в парусиновом шатре на набережной выставку восковых фигур. Очевидно, он ничего не слыхал о законах, предусматривающих наказание за неуважение к суду, и о презумпции невиновности.
Холмс решил посетить этот балаган, как бы омерзительно тот ни выглядел. Разумеется, обстановка и действующие лица не имели ни малейшего сходства с действительностью. Мы увидели восковую Роуз Харсент и воскового же Уильяма Гардинера, перерезающего ей горло. С помощью этой картины хозяин рассчитывал содрать денежки с праздношатающихся зевак и любителей кровавых историй. Холмс и я застыли в молчаливом негодовании. Утешало лишь то, что полиция уже уведомлена и несколькими часами ранее устроителя выставки препроводили в участок.
Покинув шатер и пройдя несколько ярдов вдоль берега моря, мой друг повернулся ко мне.
— Если я не заблуждаюсь, Ватсон, мы с вами еще услышим об этом отвратительном кровопролитии, — сказал он. — Пока мы знаем слишком мало, чтобы делать выводы. Но как чудовищно люди заблуждаются, полагая, что скандал поможет добраться до истины! Ведь в действительности шумиха лишь запутывает следы. Уильям Гардинер должен благодарить свою счастливую звезду за то, что на прекрасной земле графства Суффолк не действует суд Линча.
2Я не знал, почему мой друг был так уверен, что случай в Пизенхолле напомнит нам о себе. Процесс над Уильямом Гардинером по обвинению в убийстве Роуз Харсент поручили судье Грэнтему и суффолкской выездной коллегии присяжных. Заседание должно было проходить в Ипсвиче, и ни Холмса, ни меня не пригласили выступать свидетелями со стороны защиты или обвинения. Пока шло расследование, никто даже не пожелал записать моих показаний как эксперта-медика: свидетельство доктора Лэя сочли вполне достаточным. Я уже привык к мысли, что те страшные события остались в прошлом, однако шесть месяцев спустя, промозглым ноябрьским утром после завтрака на Бейкер-стрит, Холмс сказал мне следующее:
— Надеюсь, Ватсон, в ближайшие несколько часов у вас нет неотложных дел? Мне предстоит принять посетителя, и ваше присутствие было бы весьма полезно.
— Разве кто-то назначил вам встречу? Я считал, что сегодня вы свободны…
— Встречу мне никто не назначал. Я не знаком с тем джентльменом, который скоро придет с визитом.
— Да кто же он такой, черт возьми, если собирается явиться без приглашения?
— Его зовут мистер Эрнест Уайлд, он автор либретто к нашумевшей оперетте «Помощь» и сборника стихов «Лампа судьбы», который все очень хвалят.
— Дорогой Холмс, с чего вы взяли, будто этот либреттист и рифмоплет, коего мы оба не имеем чести знать, удостоит нас своим внезапным посещением?
— Оттого, Ватсон, что мистер Эрнест Уайлд, кроме прочего, адвокат юридической коллегии «Иннер Темпл», — с усмешкой ответил мой друг. — В деле об убийстве Роуз Харсент он выступает защитником Уильяма Гардинера. Похоже, из Уайлда может выйти второй Маршалл Холл: он уже выступал на тридцати процессах и помог двадцати семи клиентам избежать виселицы.
Услышав о столь выдающихся успехах, я выразил восхищение талантом молодого адвоката.
— Разумеется, оправдательный приговор не был вынесен во всех двадцати семи случаях, — пояснил Холмс, — но Уайлд, по крайней мере, добивался замены обвинения в преднамеренном убийстве обвинением в убийстве непредумышленном, и у подзащитного появлялась надежда. Такое начало адвокатской карьеры обычно называют многообещающим.
— Разумеется, оправдательный приговор не был вынесен во всех двадцати семи случаях, — пояснил Холмс, — но Уайлд, по крайней мере, добивался замены обвинения в преднамеренном убийстве обвинением в убийстве непредумышленном, и у подзащитного появлялась надежда. Такое начало адвокатской карьеры обычно называют многообещающим.
— И что же может понадобиться от нас этому одаренному юристу?
— Думаю, это известно всем, кроме вас, мой дорогой друг. Сегодня я встал раньше обыкновенного и задолго до того, как вы спустились к завтраку, изучил статью в «Морнинг пост». Слушания по делу Уильяма Гардинера проводились уже дважды. Поскольку две коллегии присяжных не сумели вынести вердикт, назначено третье заседание. В последний раз одиннадцать человек высказались за то, чтобы повесить подсудимого, и лишь один проголосовал против, да и то не потому, что счел Гардинера невиновным, а по причине безусловного неприятия смертной казни, о чем заявил письменно. Я не любитель каламбуров, и все же только благодаря этому человеку жизнь обвиняемого висит на волоске, а не сам он — на веревке. Эрнест Уайлд прекрасно понимает: после следующего разбирательства его подзащитного отправят на эшафот. Как адвокат, он сделал то немногое, что от него зависело. У кого ему теперь искать помощи, если не у меня?
— Откуда у вас такая уверенность?
— Наберитесь терпения, — мягко ответил Холмс.
Несколько минут мы прождали впустую, и я стал подозревать, что мой друг ошибся. И вдруг в дверной колокольчик позвонили.
— Вуаля! — проговорил Холмс с торжествующей улыбкой.
Вероятно, он предупредил миссис Хадсон об этом визите, поскольку она, ни о чем нас предварительно не спрашивая, отворила дверь со словами: «Мистер Уайлд желает видеть мистера Холмса, сэр!» В гостиную вошел темноволосый джентльмен лет тридцати с небольшим. У него было широкое лицо с крупными чертами. Твердая линия рта и проницательный взгляд придавали ему серьезный и решительный вид. Возможно, в определенные моменты на этих губах и в этих светлых глазах играла самая что ни на есть обворожительная мальчишеская улыбка, но сейчас у мистера Уайлда не было повода улыбаться. Пожав руки Холмсу и мне, молодой адвокат без предисловий заговорил о своем деле, едва мой друг раскрыл рот, чтобы предложить ему кресло. Заметив на столе слегка истрепавшийся номер «Морнинг пост», который Холмс успел тщательно изучить, Уайлд кивнул и сказал:
— Джентльмены, я признателен вам за то, что вы согласились срочно меня принять. Вижу, вы ознакомились с содержанием утренней газеты и наверняка знаете об исходе вчерашнего судебного разбирательства в Ипсвиче. Уильям Гардинер избежал немедленной смерти только по прихоти одного из присяжных. Но рано или поздно моего подзащитного повесят, если обвинение будет назначать одно заседание за другим.
— Разумеется, — подтвердил Холмс, вяло протягивая руку за трубкой, — они не могут отступиться, коль скоро на их стороне уже одиннадцать человек из двенадцати.
— Вот именно. Все, что Гардинер выиграл, — это еще три месяца жизни в грязной камере. Он ест, спит, дышит в помещении, смежном с тем, где его повесят. Если бы не стена, он бы мог, не вставая с койки, дотронуться до виселицы. Мистер Холмс, я пришел к вам как человек, а не как юрист. Я уверен, что Гардинер не убивал, жизнью готов в этом поклясться, меж тем как большинство жителей Суффолка считают его виновным. При такой предубежденности со стороны местного населения ипсвичский выездной суд ни за что не оправдает моего клиента.
— Безусловно, — сказал Холмс, отрывая трубку от губ. — Безусловно, иметь такого защитника, как вы, — большая удача для него.
Наш гость неловко улыбнулся и покачал головой:
— Нет, мистер Холмс. Боюсь, на сей раз я взялся за дело, которое мне не по силам. Гардинеру нужен не младший барристер, а по меньшей мере королевский адвокат. Поэтому после вчерашнего заседания я прямиком отправился в Лондон, чтобы просить о помощи Чарльза Джилла и Эдварда Кларка. Если бы кто-то из них согласился представлять интересы Гардинера на следующем заседании, я почел бы за честь выступить в качестве младшего защитника.
— И они отказались? — Холмс приподнял брови, хотя едва ли был удивлен. — Насколько мне известно, среди юристов Англии не найти людей более занятых, чем эти господа: сэр Чарльз сейчас исполняет обязанности главного адвоката в деле Мэрилебонской железной дороги, а сэр Эдвард выступает на рассмотрении петиции о назначении дополнительных выборов в Данвиче. Что до сэра Эдварда Маршалла Холла…
— Мистер Холмс, повторное слушание состоится через несколько недель. У адвокатов такого ранга все расписано на месяцы вперед, и менять ничего нельзя. И сэр Чарльз, и сэр Эдвард сказали, что не смогут уделить защите Гардинера необходимого времени и должного внимания. Они попросту не успеют подробно изучить обстоятельства дела. Но вы ведь понимаете: младшему барристеру, не имеющему высокопоставленного союзника, весьма непросто повлиять на мнение присяжных и еще сложнее — на решение судьи.
Холмс вынул изо рта трубку и сочувственно кивнул:
— Понимаю. Вчера судья Лоренс перебивал вас, когда вы обращались к коллегии, хотя не имел права этого делать. Но чем я могу быть вам полезен? Уж не предлагаете ли вы мне за несколько недель обзавестись шелковой мантией и рыцарским званием королевского адвоката, чтобы принять участие в повторном слушании по делу Гардинера?
Уайлд сложил руки на груди и тут же опустил их:
— Нет, сэр. Но генеральный стряпчий может остановить преследование моего подзащитного. Иными словами, применить nolle prosequi [30].
Холмс скептически поморщился:
— Едва ли он примет такое решение в отношении дела, где одиннадцать присяжных из двенадцати считают подсудимого виновным в жестоком убийстве молодой женщины. Представьте на минуту, что Гардинер действительно преступник. И вот он выпущен на свободу. Кто станет его следующей жертвой?
— Я надеюсь, что дело моего подзащитного переведут в другой суд, — помотал головой Уайлд. — В тот, который сможет убедить генерального стряпчего прекратить дело. Ведь позиция обвинения основывается исключительно на косвенных уликах и раздутых слухах. Нет ни единого факта, неопровержимо свидетельствующего против Гардинера. Но присяжные этого не видят: их мысли всецело заняты скандалом, предшествовавшим убийству. При подобных обстоятельствах даже ранее безукоризненная репутация этого несчастного оборачивается против него.
— Разве, выстраивая защиту, вы не опираетесь отчасти на то, что Гардинер — человек твердых нравственных устоев, примерный прихожанин методистской церкви, помощник старосты, попечитель воскресной школы и руководитель церковного хора? — нахмурился Холмс.
— Конечно, — сказал адвокат, складывая руки на коленях. — Но возможно, мне было бы легче защищать негодяя. До того как разразился скандал, злые языки прозвали Гардинера Святошей Уилли, и я понимаю почему. Когда его вызывают давать показания, он держится, как методист-возрожденец перед паствой. В этом-то все и дело: клевета возмущает моего подзащитного настолько, что он считает ниже своего достоинства оправдываться. Перед судьей и присяжными я спрашиваю его, встречался ли он с Роуз Харсент в Докторской часовне. Он гневно бросает мне, что это ложь от первого до последнего слова. Хорошо. Райт и Скиннер, уверен, кривят душой. Затем я спрашиваю Гардинера, прав ли был мистер Рауз, пастор, сказавший, будто видел его невинно беседующим с девушкой на пути в Пизенхолл. «Совершеннейшая ложь!» — восклицает тот. Сосед утверждает, что Гардинер якобы зажигал огонь у себя в прачечной наутро после убийства. Он негодующе изрекает: «Преднамеренная ложь!» Понимаете, к чему это может привести, мистер Холмс? — произнес Уайлд, немного помолчав. — Гардинер не терпит посягательств на правду. Он не желает говорить, что свидетель обвинения, должно быть, обознался, а сосед перепутал день, когда видел в прачечной огонь. Все жители деревни, которые противоречат Гардинеру, по его утверждению, бессовестные лжецы. Разумеется, симпатии людей оказываются не на его стороне. И представьте себе, что о нем думают присяжные.
Вынув трубку изо рта, Холмс принял на себя роль прокурора на перекрестном допросе. Вслушиваясь в его негромкую речь, я в который раз подумал, что он мог бы сделать поистине блестящую карьеру, если бы избрал юридическое поприще.
— Я понимаю вас, мистер Гардинер, — учтиво проговорил Холмс-обвинитель. — Все эти свидетели, включая тех, кто был вам другом, лгут. Но скажите, к чему им на вас клеветать? Вы не можете назвать ни единой причины и продолжаете называть их лжецами? Правдивы, по-вашему, лишь вы один? И вы хотите, чтобы милорд и присяжные вам поверили? — Как следует раскурив трубку, через несколько секунд детектив продолжил свой обвинительный монолог: — В отличие от тех, кто свидетельствует против вас, вы не приводите фактов в подтверждение своих слов. И все же настаиваете, чтобы милорд и присяжные вам поверили? — Выдержав эффектную паузу, он перешел к заключению: — Все эти люди, например мистер Рауз, некогда прекрасно относились к вам, но теперь объединились против вас по загадочной причине, которую вы затрудняетесь назвать? И тем не менее вы ожидаете, чтобы милорд и присяжные вам поверили?