Допустим, я купился бы. Залез в катер, дернул во весь опор на середину реки... что дальше? Взрыв топливных баков? Ракета «воздух-земля» с черного чоппера? Зверски голодный левиафан со дна речного?.. Мое Веление заранее исключало все эти события разной степени вероятности. В пределах моей видимости никто и никогда не погибал. Не говоря уж обо мне самом.
Но хотел бы я знать, что за Веление управляло им!
Не я ли своим Велением помог катеру благополучно переправиться на тот берег? И не пытается ли он таким способом прояснить для себя пределы моих сил? Что я говорю с мертвецами, он уже выведал. А мизансцена за забором лодочной станции была устроена с невинной целью уточнить, что еще я могу делать с мертвецами. По крайней мере, у него теперь есть неподтвержденная гипотеза, что я их не воскрешаю — как поступает он со своими услужниками...
Воистину, конфликт двух Велений — это опыт, который ни одному дезидеракту доселе не доводилось пережить. Черт возьми! Я уже начинал жалеть, что не воспользовался его подставой. Хотя бы даже из чистого познавательного интереса.
Быть может, им тоже движет такой же точно интерес?
Скука — вот главный бич дезидерактов. Всех, каких я знал.
А знал я их не так много — лишь одного.
Себя.
Может быть, вскорости мне выпадет сомнительное везение расширить круг знакомств?
— Хорошо же, — сказал я.
— Что хорошо? — быстро переспросила Анна.
— Неважно.
— Не вижу ничего хорошего, — проворчала она. — Мы сидим здесь, как два сыча, хотя могли бы спокойно переплыть реку и...
Договорить она не успела, потому что я сызнова перебрал цепь событий.
Катер не доплывет до того берега.
Потому что я верну его на то место, где он был мне преподнесен, только что без целлофановой обертки и синей ленточки с бантиком. На этот берег, к мосткам. Подзову, как собаку — к ноге.
Верну вместе со всеми пассажирами. Три преферансиста, два черно-серых экземпляра созревающего поколения, которое уже никогда не вызреет до полной спелости, и машинист Хрен Иванович, куда же без него.
А мы с Анной будем сидеть на разных концах скамейки и ждать у неба погоды.
Что там еще?
Очень удачно, что октябрьской порой активность всякой живой мелюзги падает до нуля. Ни стрекоз над водой, ни муравьев в траве, ни комаров. Даже птиц что-то не видать, не слыхать... Ну да оно и к лучшему.
Есть громадный соблазн перебрать еще несколько звеньев цепи — чтобы увидеть своими глазами, как из ничего возникает нечто, как вдруг нарождается катер фирмы «Crownline» там, где его не было.
Но я его преодолеваю.
Не то чтобы я окончательно изжил старинный свой грех любознательности. Из совершенно прагматических соображений: в точке появления катера могло состояться слишком много микрособытий, которые я не сумел бы учесть. Возможно, количество их измерялось бы теми же октиллионами, с какими мне приходилось иметь дело при проницании.
Ну что ж... в общем и целом...
Вот и еще одна новая реальность родилась. А старая покатила себе дальше, в неизвестность и недоступность, и никто никогда не узнает, чем в ней все закончилось. Ну, наверное, примерно тем же, что и здесь во благовременьи закончится.
А вот есть ли в ней я? Уникален ли я в каждой отдельно взятой реальности? Или все же во всем пространстве реальностей? Это вопрос всех вопросов.
— А вы-то чего?!
— Сейчас, идем, — откликнулся я, резво поднимаясь со скамейки.
Анна смотрела на меня, совсем опешив.
Но откуда ей было знать о моих сомнениях, колебаниях, и уж наипаче о манипуляциях с цепью событий? Она что же — помнила события прежней реальности? Я давно подозревал, что все эти разговоры о «дежа вю» возникли не на пустом месте... но сейчас был не самый подходящий момент для углубленных исследований этой темы.
Мгновением позже я вприпрыжку спускался по береговому откосу к мосткам, возле которых взревывала мотором моя плавучая мышеловка. Любопытно, что чувствует мышеловка, когда в нее попадает тигр — пускай даже в самом благостном расположении духа?
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать: Анна следует за мной, как... гм... как утенок за существом, которого назначил себе в мамы.
И вот мы уже плывем.
Следует отметить, что на берегу было значительно комфортнее. От воды тянуло ледяной сыростью, которая с уверенностью старой проститутки заползала глубоко под одежду, да вдобавок еще и воняло тухлятиной. Анна как бы невзначай довольно плотно прижалась к моему плечу. И я не отстранился, как сделал бы при иных обстоятельствах.
Спустя небольшое время обнаружилось, что на палубе молчу только я.
— ...к теще вот поехал, — повествовал Колонель, вольготно развалясь на полдиванчика. — Тестя у меня давно нет, а теща пока наблюдается.
— К теще, значится, на блины, — бледно ухмыляясь, заметил картежник в просторной клетчатой кепке, из-под которой по обе стороны худого, по-лошажьему вытянутого лица нисходили к двухдневной серой щетине неухоженные бакенбарды. Он сутулился, стягивал ворот облезлого кожаного пальто, подкашливал, и вообще не выглядел совершенно здоровым. Что с полным основанием позволило мне мысленно именовать его Астеником.
— Что блины! Ее коронное яство — шаньги. Это, я вам доложу, да... Сейчас таких не пекут, разве что где-нибудь еще в глухих деревнях сохранились мастерицы. Я-то рассчитывал, что она свое искусство дочери передаст, то есть жене моей. Не вышло — жена все больше на траву напирала, на всякую растительность. Голубцы там, брокколи-шмокколи... А сейчас остались мы с тещей вдвоем на этом свете. Я и подумал: черта ли мне в этом городе? Какая разница, где дурью маяться? А так хоть шанег тещиных попробовать, напоследок-то.
— Ждет она тебя, что ни день на дорогу ходит выглядывать, — снова съязвил Астеник. — Уж печь затопила, тесто завела!
— Может быть, и не ждет, — согласился Колонель. — А я вот все равно еду. Можно сказать, плыву.
— Хорошо, когда у человека есть цель, — промолвил третий картежник, в низко надвинутом капюшоне стеганой куртки, под которым маячил роскошный семитский нос, да поблескивали очки. — Шанег, там, пожрать перед смертью... А у меня нет никакой цели. И даже знакомых на том берегу, куда плывем, нет никого. Все по эту сторону реки остались. Если по правде, я не знаю, куда и стремлюсь. Так и этак, негде укрыться. А вот однако же снялся с места, двинулся в путь. Страшно, наверное, стало сидеть сиднем и ждать чего-то.
— От перемены мест результат не меняется, — ввернул Астеник.
— К ляду результат, — сказал Носатый. — Это же как в сексе: результат ничто, процесс — все!
— Ну не скажи, — возразил Колонель. — Иной раз такой от этого получается результат, что просто диву дашься...
— Неожиданный, — осклабился Астеник.
— И такое случается, — солидно покивал Колонель.
— Да я не о том, — отмахнулся Носатый. — В дороге как-то проще... мысли из головы выветриваются, некогда отвлекаться на пустые страхи.
— Думаешь, пустые? — спросил Астеник.
— В движении, в пути многое кажется пустым. Даже начинаешь на что-то надеяться. А вдруг рассосется? Ведь всякое уже бывало... Вдруг что-нибудь придумают, и все переменится к лучшему и станет на свои места?!
— Не знаю, — сказал Колонель с сомнением. — Сколько себя помню, если что и меняется, так только к худшему. А если что и придумают — ну, там, открытие какое... или закон издадут... — то ежу понятно, что человек десять, максимум полсотни на этом неслабо поднимутся, а всем остальным будет только хуже и меньше денег.
— Какие еще деньги, — проворчал Носатый. — Кому сейчас нужны деньги! Я вот уезжал из этого вашего Нахратова... сам-то я из Лимбова... гляжу — на привокзальной площади стоит кавказец и фруктами торгует.
— Я его видела, — подала голос Анна.
— Я тоже видел, — сказал Астеник. — Но не подошел. Кто его знает, что там за фрукты.
Между прочим, и я видел этого странного торговца, но смолчал.
— Ну и напрасно, — продолжал Носатый. — Почем, говорю, мандарины. А он: брат, бери задаром. Хочешь — выбирай, хочешь — сам выберу лучшие. Только все не бери, оставь и другим, вдруг кто-нибудь еще захочет. Я говорю: мне все и не унести, а килограммчик возьму, не откажусь. Откуда они, говорю. Из-под Гантиади, племянник вчера целый фургон пригнал. Зачем гнал? Лучше бы по дороге людям раздал. А племянник мне: слушай, я этих людей боюсь... сколько дней ехал, ни одного таможенника, ни одного гаишника не встретил, это нормально, да?! Я его, абхазца, спрашиваю: если тебе денег не надо, зачем тогда здесь стоишь? Бросил бы эти ящики да отправлялся домой, с племянником. Не могу, говорит, привык здесь фруктами торговать, здесь и останусь, пока последний мандарин не отдам хорошему человеку. А вы говорите, деньги...
— Это мы от того абхазца с площади мандаринами да яблоками закусывали? — уточнил Колонель.
— Точно так. И помидоры с огурцами тоже у него взяты.
— Хорошие помидоры, — сказал Астеник. — И мандарины неплохие, хотя марокканские мне нравились больше. Да где ж их найдешь, марокканские? Эх, и чего я засомневался, нужно было тоже взять...
Ну, я-то не сомневался, хотя и взял всего ничего: пару яблок да гроздь переспелого винограда, которую съел еще на перроне.
— Самое удивительное, — усмехнулся Носатый, — что у нас в Лимбове, когда я уезжал, хлебозавод работал, а хлеб стоил сто рублей батон.
— И в каком соответствии с твоим заявлением, будто деньги никого не интересуют, это находится? — ядовито осведомился Астеник.
— А в таком, — отвечал Носатый, — что за сторублевками можно сходить в ближайший банк. Они там на полу рассыпаны. И настоящие, и поддельные.
— Зачем держать в банке поддельные купюры? — удивился Колонель.
— Они не поддельные. На каждой написано «тестовый образец», и употреблялись они для наладки банкоматов.
— Один черт, — сказал Колонель. — И какие же хлебозавод принимал в качестве платежного средства?
— И те и другие, — хохотнул Носатый.
— Непонятно, — проронил Колонель.
— А мне объяснили. Мол, нарицательная стоимость денежных знаков значения больше не имеет. Зато как средство учета они еще сгодятся. Например, для прогнозирования суточного спроса.
— Вот накопили они большой мешок купюр, — сказал Астеник. — Что они с ними делать станут? Пустят на растопку?
— Не знаю, не спрашивал. Может быть, каждое утро обратно в банк отвозят. Инкассаторам тоже, небось, чем-то нужно себя занять...
Мы с Анной не принимали в разговорах участия, потому что я напряженно следил за водой, за воздухом, за обоими берегами сразу, и все ждал, какой же сюрприз готовится преподнести мой оппонент. Это порядком изматывало... но игра без нервов не бывает. Мне хотелось поскорее узнать, как у него обстоят дела с фантазией. Что же он все-таки придумает, чтобы одолеть меня и мое Веление.
Что касалось Анны, то все это время она с не меньшим вниманием наблюдала за мной.
Машинист Хрен Иванович безмолвствовал, поскольку находился у штурвала, то есть практически в родной стихии. А черно-серый молодняк был занят исключительно собой, переплетясь конечностями и иногда обмениваясь омерзительно бесстыдными поцелуями.
Первым из равновесия их слюнявые нежности вывели Колонеля, как человека прежде других склонного к благонравию. Он прочистил горло и подчеркнуто отеческим тоном вопросил:
— А вы куда стремитесь, молодые люди?
— Мы странствующие фейри, — неохотно пояснил юнец. — Ищем летающий город Тир-Нан-Ог.
— А-а... — понимающе протянул Колонель, хотя по лицу было видно, что ни черта-то он не понимал. — Я-то раньше думал, что «фейри» — это какая-то бытовая химия.
— Да, — вынужден был согласиться юнец. У него обнаружилась на диво правильная речь, выдававшая по меньшей мере второй курс филфака. — Обычай давать чистящим средствам звучные имена способен дезориентировать людей со скудным словарным запасом. «Фейри». .. «Миф»... «Ариэль»...
— «Максимка»... — мечтательно отозвался со своего поста Хрен Иванович. — Возьмешь, бывало, фуфырик...
— А имена какие-то у вас есть? — спросил Колонель немного смущенно.
— Меня зовут Шизгариэль, — дружелюбно сказала дева.
— А меня Поре Мандон, — объявил юнец немного заносчиво.
— Ман... чего-чего?! — переспросил Астеник и заржал.
Носатый вторил ему интеллигентским хихиканьем.
— Имена сами придумывали? — мрачно спросил Колонель.
— Ага, — сказала дева и шмыгнула носом.
— Шо пиздец, то пиздец, — отреагировал Хрен Иванович.
Теперь уже на бледных лицах этих чокнутых фейри было начертано непонимание.
— Ничего смешного не вижу, — наконец отчеканил юнец и, отвернувшись, стал смотреть на реку.
Если в имени девы отчетливо читались отзвуки старой доброй «Шизгары», с легкой приправой благородной шизы, то юношу я переоценил. Судя по фонетической глухоте, вряд ли то был филфак. В лучшем случае, отпрыск хорошей педагогической семьи, оттуда — в ролевики, а уж когда крыша сползла окончательно — на поиски летающего города. Который, между прочим, ни единого мига не летал, хотя и располагался на изрядной высоте.
— Вас не смущает, молодой человек, что на добром десятке живых и мертвых языков ваше имя переводится как «свинья»? — не удержался и я. — Что же до вашей фамилии... или что это — патроним?
— Мне такие языки неизвестны.
— Ну как же, — продолжал резвиться я. — Эти языки следует знать всякому индивидууму, который почитает себя образованным: авестийский, хантыйский... да и мансийский, кстати. А вот ваша фамилия...
— Я похож на свинью? — спросил он.
— Не слишком. Скорее на Авраамова овна[67].
— Овна! — повторила дева Шизгариэль и прыснула.
Она выглядела намного глупее и проще своего спутника, и оттого, наверное, симпатичнее.
— Вот и напрягите абстрактное мышление, — посоветовал юнец пренебрежительно, — попытайтесь спроецировать на это звукосочетание образ меня как человеческого существа, а не какой-нибудь супоросой свиньи.
— Трудновато, — признал я. — То есть, разумеется, с абстрактным мышлением у меня дела обстоят хорошо. Но и с инертностью ассоциаций тоже все неплохо.
— В конце концов, каждый слышит в меру своей испорченности, — процедил он через плечо.
— Тихо, — сказал я.
— Что, аргументы кончились?
— Просто заткнись, сопляк.
Разговоры пресеклись.
— Что случилось, морячок? — негромко спросил Колонель.
Вместо объяснений я приказал:
— Глуши мотор.
— А он потом хрен заведется, — пробормотал было Хрен Иванович, однако же подчинился.
Катер неспешно сносило к руинам моста.
В беспросветно ровный шум воды едва различимо вплетались размеренные механические звуки.
— Что за хреновина... — просипел машинист.
— Это не хреновина,- — сказал Колонель. — Это винты. Вертушка идет.
«Как тривиально», — подумал я.
14
Черный Чоппер.
— Не стоило глушить, — сказал Колонель сквозь зубы. — Могли бы успеть.
— Не могли, — проронил я.
— Может, и не могли. Но рискнуть стоило. Ты зачем судно остановил, мудило? — обратился он к машинисту.
— Так ведь он сказал глушить, я и заглушил...
— А скажи он тебе башкой в стенку биться?..
— Сейчас ракетой саданет, — пробормотал Астеник.
— Какой еще ракетой?! — спросила Анна драматическим шепотом.
— Известно какой... С теплонаводящейся головкой. У них такие завсегда имеются.
— Глупости, — возразил Носатый, демонстрируя необычайные познания в обсуждаемом предмете. — Нет там никаких тепловых головок. Обычные «вихри» с лазерным наведением. Да с нас и пушки хватит.
— Какой еще пушки?!
— Авиационной, тридцатимиллиметровой. Порвет в клочья...
Дева Шизгариэль тихонько захныкала. Ее спесивый спутник исчез из виду. Должно быть, забился в самый дальний закуток, то есть вел себя в полном соответствии с избранным именем.
А действительно, зачем мы остановились? Наверное, я просто хотел сосредоточиться и придумать адекватный, но «асимметричный» ответный ход. Играть так играть.
И теперь было самое время этим заняться.
Чоппер завис над водой в отдалении, красиво срывая верхушки волн и дробя мерно рокочущими винтами в кисейную пыль. Медленно развернулся носом в нашу сторону. Стекла кабины были густо затонированы, как у бандитского «мерседеса».
Пальцы Анны мертвой хваткой сомкнулись на моем запястье.
— Аккуратнее, — сказал я. — Будут синяки.
— Что? — переспросила она.
— Гематомы, — пояснил я. — Подкожные полости, заполненные кровью. Руку отпустите.
Она энергично помотала головой, но не отцепилась.
Итак, что я там себе напридумывал, пока размышлял о природе неведомо откуда взявшегося катера? Левиафан со дна речного? Не бог весть какой креатив... и все же не столь истерто. Сгодится для психической атаки.
Если, разумеется, у моего противника есть психика.
— Заводи, — сказал я.
Судя по всему, у Хрена Ивановича возникли те же проблемы со слухом, что и у женщины.
— Ч-чего?
— Заводи, мать твою, — повторил я, добавив голосу стальные нотки.
— То глуши, то заводи... Ни хрена не заводится! — объявил он плачущим голосом. — Я же говорил!..
«А вот это уже обычное жульничество, — подумал я. — Передергиваете, сударь... не имею чести знать вашего имени и происхождения...»