— Заводи, мать твою, — повторил я, добавив голосу стальные нотки.
— То глуши, то заводи... Ни хрена не заводится! — объявил он плачущим голосом. — Я же говорил!..
«А вот это уже обычное жульничество, — подумал я. — Передергиваете, сударь... не имею чести знать вашего имени и происхождения...»
— Уймись, дядя, — сказал я. — Сейчас у нас все на свете заведется.
Дальше вот что.
Мотор оживает в тот момент, когда Черный Чоппер совсем уже созрел, чтобы пустить нас на дно своими ракетами. Или пушкой, кому что больше нравится.
Но я не могу дать ему этой возможности, потому что так диктует мне Веление.
И лучше никому не знать природу той силы, что расцепила намертво сплавившиеся шестеренки мотора.
А еще в самой глубокой расселине речного дна от тысячелетней дремы пробуждается левиафан.
Одно из моих стародавних умений — всезвание. Иначе — «апелляция к сверхъестественным силам природы». Я знал об этом своем качестве чуть ли не с момента пробуждения, но вот пользовался ли когда-либо, уж и не помню...
Если кому-то неизвестно: у каждого мало-мальски значительного водоема есть свой левиафан. Не то хозяин воды, не то блюститель мирового порядка в локальных объемах. Так уж было предусмотрено при сотворении этого мира. Чем больше водоем, тем крупнее блюститель. Разумеется, речной левиафан не идет ни в какое сравнение с морским, а что уж говорить об океаническом, чьи размеры ограничены только просторами для маневра на средних глубинах!.. Но даже у этой по-прежнему безымянной реки левиафан достаточно велик, чтобы поразить неподготовленное воображение (поэтому на катере орут все, кроме меня), а заодно проглотить в два-три приема военный вертолет в полном боевом оснащении.
Со стороны, наверное, это выглядит невыносимо ужасно. Что же до меня, то я развлекаюсь. В самом деле, есть нечто комичное в зрелище левиафана, что растопырил ласты на манер воздушных крыльев и, бешено работая гребнистым хвостом, надвигается разверстой пастью на чоппер, который раком-боком пытается от него увильнуть. А ведь не увильнет — от левиафана никто и никогда не уходил.
Титанические челюсти с лязгом смыкаются на вертолетном хвосте. Несущий винт напоследок срубает одну из пластин головной части гребня, но, натолкнувшись на замшелые от старости спинные наросты, разлетается вдрызг. Все же левиафан — тварь матерая, доисторическая. .. Осколок винта с артиллерийским свистом проносится над нашими головами — все, независимо от пола, возраста и социального положения, рушатся ниц.
Я остаюсь на ногах.
Потому что еще один осколок, кувыркаясь, летит мне прямо в лицо.
Интересно, что будет, если он снесет мне башку?
Интересно, что происходит, когда сталкиваются два Веления?
Интересно...
Мир становится плоским и скудным на краски, как японская гравюра на листе рисовой бумаги. Всякое движение умирает. Смертоносный кусок металла висит в воздухе на расстоянии протянутой руки и выглядит забавной нелепицей, вроде колокольчика на гардине.
Неведомо где, неосязаемые всем чувствам, недоступные восприятию и пониманию, с тяжким скрежетом проворачиваются шестерни часового механизма мироздания. В обратном направлении. На полтора зубца, не более.
Гравюра обретает объем и наполняется цветом. Мир, словно внезапно разбуженный человек, встряхивается и с некоторым недоумением продолжает свое движение по оси времени.
Осколок меняет изначальную траекторию и пролетает над моей головой, зловеще шевеля волосы.
«Интересно», — повторяю я про себя, пытаясь согнать с лица примерзшую к нему кривую ухмылку.
Оказывается, мироздание умеет перебирать цепь событий не хуже моего.,
...Что уготовано моему альтер-эго в той новой реальности? Кем он станет? Божком из местного пантеона, с уродливой внешностью и дурными манерами? Ангелоподобным юнцом, с наклонностями к дедукции и к сомнительным развлечениям? А может быть, демонической женщиной с пронзительным взглядом, любительницей водки, селедки и брать в долг без отдачи? Огромной черной собакой с пылающими глазами? А то и вовсе машиной, с неугасимой неоновой лампочкой внутри, знающей ответы даже на незаданные вопросы, скрывающей абсолютную истину под покровами метонимий, метафор и синекдох? Или же не может быть никаких новых реальностей, «потому что этого не может быть никогда»?..
Право, сколько нового можно узнать, оказавшись в полной жопе!
Между тем левиафан добивает слабо трепыхающийся чоппер о воду, вздымая огромные волны. Помнится, так динозавры глушили добычу перед тем, как неспешно сожрать еще теплое стерво. Видно, как из покореженной кабины в реку валятся черные фигурки. Живы они или нет, утверждать положительно невозможно.
Краем глаза замечаю, как за кормой катера расступаются мутные хляби, и белому свету является черно-зеленое двенадцатиметровое тулово фашистской мини-субмарины «Зеехунд» образца 1944 года, крепко помятое и с одной только торпедой по левому борту.
Остроумно, черт дери! Мысленно аплодирую сопернику. Пятисотмиллиметровая электрическая торпеда, конечно, игрушка, левиафана ею не прикончишь, но притормозить на какое-то время вполне удастся.
Мы по-прежнему довольно далеко от берега. Мы на прицеле у новоявленного «Летучего голландца». И мишень из нас самая что ни на есть благодатная. Хоть я и отдаю себе отчет, что атаковать нас никто уже особенно не собирается, а главная задача этого речного хэппенинга — произвести на меня впечатление и убедить в серьезности намерений.
Это все сильнее напоминает шахматы. Левиафан вполне сойдет за ферзя, субмарина — за слона, тогда как чоппер больше чем на дебютную пешку не потянет.
Во всяком случае, следующий ход за мной, и это будет ход конем.
Искражение, оно же «искаженное отражение», оно же третий закон Ньютона в расширенной формулировке. Взаимодействия двух, к примеру сказать, тел примерно равны, направлены одно на другое и доведены до абсурда, а там уж как Создатель Всех Миров на душу положит.
Из-за поворота реки грозно и неспешно возникает речной бронекатер типа «штык». На роль «Летучего голландца» он годится намного лучше, нежели «Зеехунд». Экипаж мертв, давно истлел и выстроен на палубе. Командир в полусгнившем бушлате и бескозырке на черепе простирает в сторону «Зеехунда» костлявую длань. До нас доносится потусторонний, но все еще полный революционного порыва голос:
— Из всех орудий... румпель, брашпиль, шкентель и нагель через тридцать семь гробов и царскую каторгу в бога душу мать... по врагам мирового империализма... ПЛИ!!!
Похоже, я слишком много читал Довлатова.
Внутри субмарины, как представляется, старательно чешут под пилотками затылочные кости, по кому истратить единственную торпеду — по бронекатеру или левиафану.
У скелетированных революционных матросов выбор проще, и они начинают прицельно класть боеприпас в рубку «Зеехунда».
Левиафан, не обращая внимания на стрельбу, безмятежно дожевывает вертолет.
Все заняты своим делом.
Что позволяет нам, едва только катер тычется носом в прибрежный песок, ссыпаться через планшир, матерясь, толкаясь и оступаясь, и со всевозможной резвостью устремиться под защиту леса.
15
Грохот орудий и шум вспененной воды следовал за нами от реки еще минут десять. Затем ухнул единственный тяжкий взрыв — не то «Зеехунду» удалось-таки пустить торпеду, не то она сама сдетонировала, не отойдя от корпуса субмарины. И все стихло, будто чья-то невидимая рука вывернула регулятор громкости. Слышно было только, как шуршит под ногами песок, да изредка похрустывает валежник. Кругом был сосняк — деревья по большей части молодые, редко растущие. Состариться им, как видно, уже не доведется.
Убегали молча. Страх пережитого отступал по мере удаления от берега. Очень скоро перешли на быстрый шаг, восстановили дыхание... Первым подал голос отважный Колонель:
— Вот же лес, мать его... даже белок не видно.
— Распугали твоих белок на хрен, — проворчал Хрен Иванович.
— Да уж... — Сделав выразительную паузу, Колонель дерзнул перевести разговор в русло актуальности: — Ведь я такое даже в кино не видал.
— А я видала! — с очаровательной наивностью объявила дева Шизгариэль.
— Ну, допустим, в кино еще и не такое показывали, — согласился Колонель. — Кто же знал, что оно случается на самом деле?!
— Что такое «оно»? — ядовито осведомился Астеник.
— Ну, это самое... в общем, ты понял.
— На самом деле? — подхватила Анна.
— Ну да... наяву, в реальной жизни.
— Так мы уже давно живем вне реальности и логики, — хмыкнул Носатый.
— Так-то оно так... но очень уж внезапно это все появилось. .. из ниоткуда...
— Уж конечно — из ниоткуда! — продолжал цепляться Астеник.
— Ну, может быть, оно было всегда, — сказал Колонель миролюбиво. — Только никто не замечал. Да оно и сидело себе тихо, не засоряя внимания. А теперь вдруг почуяло слабинку, проявилось... полезло из всех щелей...
— Что же это за «оно» такое? — не унимался Астеник.
— У Стивена Кинга это «оно» было вполне конкретно, — заметил Носатый. — Уродливый клоун, пугавший детишек.
— Не знаю, как там насчет Кинга, — злобно сказал Хрен Иванович. — Игрывал я в этого вашего «кинга»: ничего особенного, хренота кромешная, то ли дело «три листа»... клоун, бля... а у нас тут на клоунов-то не похоже, одна хренова чертовщина.
— «Чертовщина» — она, а не оно, — поправила Анна.
— Какая хрен разница...
— Но ведь все уже тысячу раз, наверное, обо всем этом перетерли по кухням и тусням, — с неожиданным истерическим надрывом в голосе вступила в беседу дева Шизгариэль. — Все уже обо всем договорились и все для себя выяснили. Какой понт говорить об этом здесь и сейчас?!
— Так ведь никто ничего толком так и не знает, — развел руками Колонель. — А те, кто знает, не говорят. Темнят по углам... как это у нас водится — чтобы не баламутить народ попусту.
— А чего его баламутить? И так уже все мутное кругом... — обронил Астеник.
— Да и кому темнить-то? — добавил Носатый. — Попрятались все... По ящику либо полосы, либо какая-то несусветная байда, вроде «Царской невесты»... типа позитивный образ Малюты Скуратова как обличителя боярской сексуальной распущенности!
— А у нас ни с того ни с сего вдруг «Чапаева» начали крутить! — сказал Поре Мандон. — И крутили с семи утра до поздней ночи — я за нетбуком сидел, прикалывался.
— Наизусть, поди, выучил? — спросил Колонель с отеческой улыбкой.
— Крррасиво идут! — мечтательно зажмурившись, произнес Астеник.
— Интелихейция... — добавил Носатый.
— Хрен с ней, давай психическую, — откликнулся машинист.
— «Чапаев» еще куда ни шло, — сказал Носатый. — А вот в Нижних Вершках, я слышал, вдруг зафигачили «Полное руководство по занятию любовью», причем в нескольких сериях, с переводом...
— Ага, жизненный тонус захотели поднять в массах!
— Рождаемость простимулировать!
— А я, воля ваша, иной раз даже и скучаю по прежним дикторам, — признался Колонель. — Что там с ними, живы ли, нет ли...
— Ну да, я тоже скучал, — оскалился Астеник. — А тут однажды прохожу мимо телевизора — он у меня круглосуточно включен, Мало ли... воздушная тревога, то-се... а там сидит Беня Головизнин, наше местное новостное светило... он всегда заканчивал важно так: «С вами был Ве-ни-а-мин Головизнин!», но его весь город иначе как «Беня Голопиздин» не называл... пардон за мой французский, но из песни слова не выкинешь... сидит, значит, наш Беня — небритый, с опухшим портретом, башка три дня немыта, но все равно в костюме, при галстуке... то есть, какой на нем костюм, судить трудно, видно только пиджак до пояса, а уж что там ниже, одному богу известно... говорят, раньше дикторши в джинсах и шлепанцах сидели, а те, что помоложе, в жаркое время года и вовсе в шортах...
— Ты про Беню давай, а не про дамские труселя!
— Тоже богатая тема...
— Ну так пускай эту закончит, потом на твою перейдем...
— Ага, вот, значит... Сидит это он и смотрит на меня мутным взглядом, и понятно, что пил по-звериному с месяц, не меньше... а потом вдруг говорит своим классическим баритоном: «Если вы ждете, что сейчас я поведаю вам о совещании у губернатора по поводу ремонта дорог, то глубоко заблуждаетесь. Губернатор еще на прошлой неделе под покровом ночи съе...» кгхм... ну, в общем...
— Да понятно, давай дальше!
— Ага... Беня-то все произнес как есть, без бип-бип... в том смысле, что «...удрал в неизвестном направлении, по слухам — на Мальту, где у него особняк и бизнес. Хотя возникает вопрос, каким образом, в свете последних событий, этот му...» кгхм...
— Мудак, — без церемоний подсказала дева Шизгариэль.
— Ага... «каким образом он до упомянутой Мальты доберется, если доверять свою жо...» кгхм...
— Жопу! — в два голоса подхватили злокозненные фейри.
— «...задницу воздушному транспорту сейчас не рискнет никто, у кого на плечах голова, а не...» э-э...
— Жопа! — со смехом донеслось уже со всех сторон.
— Нет, Беня другое слово ввернул... вроде как лекарство при простуде, — Астеник защелкал пальцами, пытаясь припомнить. — А, вот — эфедрин!
— При чем тут лекарство? — поразился Колонель.
— Ну, Беня так сказал...
— Афедрон, — не выдержал я.
— Во, точно! Афедрон... А что это такое?
— Задница, — разъяснил я. — По-древнегречески. Как там у Матфея... Иисус говорит своим апостолам: не понимаете, что ли, олухи, что «...всяко, еже входит во уста, во чрево вмещается и афедроном исходит?» [68]
— Оказывается, и сын божий утверждал, что все-то у людей случается через жопу, — промолвил Колонель раздумчиво. — Чему же мы сейчас удивляемся?
— Не помню такого, — нахмурилась Анна. — А Священное Писание я хорошо знаю.
— В перевод с церковно-славянского на русский было внесено изрядное количество политкорректных новаций, — усмехнулся я.
— Глупости! — сказала она сердито.
— Особенно если принять во внимание, что и церковнославянская версия была переводом со староболгарского, на котором говорили в своих кругах Константин Философ и старший брат его Михаил [69], а тот в свою очередь наследовал древнегреческому, и на всех этапах аутентичность версий имела устойчивую тенденцию к снижению...
— Откуда вам знать!
Откуда... Не объяснять же ей, что я лично присутствовал при сочинении одного из четырех канонических евангелий и по крайней мере трех апокрифов, об утрате которых жалею до сих пор!
Пока мы с Анной пикировались на ходу, остальные довольно пасмурно безмолвствовали. Машинист Хрен Иванович убежал далеко вперед, между тем как Носатый порядочно отстал, и в том, что мы так растянулись по лесу, не было ни грана целесообразности.
— Стоим, — приказал я негромко.
Подчинились все, с охотой и без лишних слов. Даже Колонель, который выглядел намного властнее и старше меня (что ни в коей мере не соответствовало действительности). Хрен Иванович, обнаружив, что остался в одиночестве, спохватился и вразвалочку подтянулся к общей группе.
— Хрен ли стормозили-то? — бормотал он.
— Вас ждем, — ответила дева Шизгариэль.
— Меня... я что — главный, что ли...
На фоне ею понемногу сходящего на нет бухтежа, густо пересыпанного «хренами» и прочими экзотическими овощными культурами, я прогнал короткую, но содержательную речь.
— Прошу всех слушать и не задавать лишних вопросов. Просто примите сказанное как данность, которую необходимо держать в уме, если есть желание выжить и дойти туда, куда хочется. Сейчас утро, впереди день, и у нас есть только это короткое светлое время суток, чтобы найти какое-нибудь подходящее укрытие и отсидеться до прихода темноты. Вечером, не говоря уже о ночи, мы совершенно беззащитны перед каждым, кто вздумает с нами расправиться.
Поре Мандон разинул было рот, чтобы задать какой-то вопрос — очевидно, о том, кому мы на фиг уперлись с нами расправляться. Я пресек его намерение указательным пальцем, направленным точно в веснушчатый нос.
— То, что нас непременно захотят уничтожить, не должно вызывать сомнений. Сейчас в мире остались только жертвы и охотники. Так вот, мы — жертвы. У нас нет оружия, мы не умеем воевать, а тем более убивать, даже если от этого зависит собственная жизнь. Если кто-то мотивированно думает о себе иначе, я готов с ним обсудить эту тему отдельно — но не сейчас! Вы все видели, что случилось на реке. Я могу обещать: впереди ждут не менее интересные приключения с участием самых необычных персонажей. Отсюда несколько простых правил: никто не отстает, никто не убегает вперед, в любой момент времени всякий находится в том месте, где я могу видеть, слышать или обонять его. Особенно видеть. Все поняли?
После долгой паузы Колонель проронил:
— Ну... почти.
— Когда одного из вас сожрет махайрод, просто вышедший из придорожных кустов, надеюсь, придет и полное понимание.
— Кто такой махайрод?.. — потерянно спросила Шизгариэль, но Поре Мандон перебил ее деловито:
— А куда мы идем?
— В нескольких километрах предвидится населенный пункт. Названия не знаю, но что будет, знаю доподлинно.
— Точно так, — подхватил Хрен Иванович. — Это их лодочная станция. И вокзал там есть. Я сколько раз проезжал на семнадцатом скором... Название еще такое... смешное.