Вайстор все расспрашивал Вальтера о том, как же он общался с древними ариями в пещерах. Вальтер сначала отвечал как можно более туманно. Потом он стал повествовать, как древние арии поклонялись огню и поедали куски тела богов, а боги сами отдавали им для съедения свои пальцы и уши: так причащались древние арии.
Порой Вальтер сам удивлялся, как у него ворочается язык от этого чудовищного вранья, – но как ни странно, как раз такие рассказы больше всего устраивали Вилигута.
Был он смертельно скучен, отвратителен, да и попросту нечистоплотен. А вот человек, очень интересный для Вальтера, всячески уклонялся от бесед. Это был один из лучших в мире специалистов по культурам готов и викингов, археолог Герберт Янкун. Как почти все немцы, Вальтер почитал ученость и ученых, много интересовался отвлеченными вещами. А Янкун, уже далеко не молодой, давно прославился своими исследованиями.
Вальтер знал, что Янкун – автор нового направления в археологии, «археологии поселений». Судя по всему, как раз Герберт Янкун дорого отдал бы за рассказ о настоящих приключениях Вальтера и Петера в пещере, но рассказывать ему правду Вальтер, конечно, не мог. Что же до историй про пожирание ушей и пальцев богов – то Янкун с полуслова разоблачал дилетантские бредни…все-таки специалист очень высокого класса.
Кроме того, что, как и многие крупные ученые, Янкун чисто интуитивно чувствовал, где правда, а где ложь. Он очень охотно, в подробностях рассказывал Вальтеру, что древние германцы безжалостно топили в болотах предателей, гомосексуалистов и вероотступников, причем вместе с родителями, женами и детьми. По его мнению, именно этим объяснялись многие захоронения в торфяниках. Рассказывая, он выразительно поглядывал на Петю – так, что становилось неприятно.
Вальтера даже удивляло, что этот незаурядный человек, крупный ученый – убежденный и законченный нацист. Например, Янкун участвовал в проекте, по которому следовало высадить дубовые и буковые деревья по всей Европе; в том числе эти леса надо было развести в степях, на месте сосняков и части садов и полей. Ведь это – традиционные немецкие леса! Богопротивные жиды и низкие расы назло арийцам уничтожили эти леса, истребили диких лошадей – тарпанов и предков домашней коровы – туров. Надо восстановить леса, возродить тарпанов и туров, а заодно высадить посевы новых магических растений из еще одной прародины арийцев – из Тибета[4].
В общем, путешествие Вальтера никак не отличалось большой скукой; Вальтер охотно ехал бы в этой компании и дольше, особенно – начни с ним беседовать Янкун. Тем более, Москвы делегация и не увидела: не считать же Москвой мокрый перрон? Паровоз дал несколько свистков, а потом мирно пыхтел в предутренней тьме; шаги звучали особенно гулко и влажно; с неба капал даже не дождь, легко сыпалась какая-то мерзкая морось: как водяная пыль.
Люди в форме и без улыбались как-то особенно безлично, в пространство, вели не в здание вокзала, а между перронов, между мокрых кирпичных домов, к мокрым автомобилям с погасшими фарами.
Вальтера посадили на заднее сиденье, между двух безразлично-приветливых, безжизненно улыбавшихся людей, задернули шторки на окнах… Не меньше часа машина бешено мчалась через редеющий предрассветный полумрак, остановилась возле самой двери отдельно стоящего дома.
Уже пели птицы в парке, когда Вальтер «Бергдорф» оказался в чистой удобной комнате, и человек в форме на плохом, но понятном немецком расспрашивал, какой завтрак ему подать.
Вальтера хорошо накормили, унесли стирать все грязное, водили умыться и принять ванну. Вальтер не полез в ванну, он умывался под струей воды и невольно улыбался, – вспоминал Петю.
Уже через час-полтора после «вселения» с ним беседовал энергичный чин из НКВД, человек необычайной дотошности: подробно расспрашивал про то, что видел «товарищ Бергдорф» во французских пещерах. Остальных членов делегации тоже далеко не обижали, к ним тоже приходили похожие личности, но вот общаться им между собой не получалось: всех членов делегации держали отдельно друг от друга, кормили и водили гулять в старинный парк в разное время: не давали встречаться.
Да, водили гулять! Вальтер видел, как Янкун и Хирт, каждый сам по себе, идут в парк в сопровождении русских. Но при попытке пойти погулять в то же время его остановили: вежливо, но непреклонно. Улыбаясь, на скверном немецком ему объяснили, что это запрещено… А через час будет вовсе даже разрешено… Через час Вальтер и правда гулял по прекрасному парку. Высокие стволы, зелень, цветы на клумбах, беседки… и ни одного человека, кроме сопровождающих. Охрана? С тем же успехом и конвой.
После обеда приехал еще один человек, задавал примерно такие же вопросы, что и первый. А вечером пришли машины, отвезти делегацию к Вождю: Вождь любит работать по ночам. Везли тоже каждого отдельно и недолго: у Вальтера было ощущение, что делегацию держали на загородной даче, в двух шагах от дачи Вождя.
Дача, обычный двухэтажный дом из дерева, среди парка. Тихий поздний вечер, кричат птицы. Только постов, на которых обыскивают и проверяют, целых три. Забавно, но на первом из постов на камушки в кармане Вальтера не обратили внимания. На втором посту потребовали их сдать: пришлось объяснить, что это – важные магические предметы от древних арийцев. На третьем же посту Вальтер сказал, что камушки – его личные амулеты, и это тоже вполне прошло.
И все, и Вальтер опять увидел остальных членов делегации: они стояли перед большой двустворчатой дверью; охрана и спереди, и сзади. Краткая инструкция, переводчик довольно хорошо переводил: близко к Вождю не подходить, первыми разговора не начинать, называть Вождя «товарищ Сталин», никак больше. Все понятно? Тогда пошли. Дверь распахнулась, наступало то, за чем делегация ехала так далеко: долгожданный момент встречи с Вождем.
Глава 12 Оттепель в Москве
Великий Вождь проснулся в ужасном настроении: опять ему снилась сковородка. Сковородка была гигантская, метров пяти в диаметре. На сковородке скворчало сизое раскаленное масло. В этом масле бились, переворачивались голые человеческие тела. Некоторые – уже покрытые аппетитной коричневой корочкой, но и эти поджаренные не умирали; они продолжали биться, ползти, тянуть руки. Век бы не видеть этих выпученных глаз, мученически распяленных ртов, искаженных лиц, отражающих кошмар длящейся часами смертной казни.
Сон повторялся раз за разом. Вождь и учитель давно боялся спать. Он вставал, ходил по кабинету, долго смотрел в окно. Парк… Фонарь под ветром… Гнутся под ветром деревья… Под веками словно по пригоршне песку…
Вождь ложился спать, и почти тут же появлялась сковородка. Первое время, еще не очень измучившись, он просыпался сразу. Теперь, намаявшись, Вождь быстро проснуться не мог и чувствовал страшный жар у своих ног. Он стоял на самом краю, его сильно толкали, он падал в ту же сковородку… Ни разу он не долетел до масла, успевал проснуться буквально в последний момент. И долго лежал в поту, с отчаянно бухающим сердцем. В ушах стоял крик, какого даже он, много что слышавший, до сих пор не слышал никогда.
Вождь и учитель опять вставал, садился работать или читать. Он любил читать – и документы, и книги. Он всегда читал много, быстро, делая аккуратные пометки на полях. Он всегда был невероятно работоспособен. Вождь всегда работал по ночам, обычно ложился спать уже под утро. Ему хватало и трех-четырех часов сна. Он любил работать на «ближней даче», в Кунцево. Тут у Вождя была библиотека со многими любимыми томами…
Теперь не получалось сосредоточиться: он ведь почти перестал спать. Просидев с час над раскрытой книгой, Вождь ложился… И стоило ему закрыть глаза, как опять вставала сковородка, плыл жуткий крик, его толкали…
Раза два Вождю казалось, что в дыму, в летучих сизо-прозрачных струйках испарений, мелькает очкастая морда поганца Троцкого, лысый череп дурака Ленина. Видеть в этой сковороде скотину Троцкого только радовало Вождя, но получалось – он же обречен жариться в той же сковороде, в компании этих идиотов! Он их обыграл, победил, а вот теперь кто-то казнит их и его совершенно одним и тем же способом… Вождь был категорически против!
Не высыпаясь много ночей, Вождь и днем сделался невнимательным, рассеянным. Недосып накапливался, мешал работать уже по-настоящему. Однажды он задремал во время доклада… Хорошо, что почти сразу проснулся! Мгновенные взгляды во все стороны… ОНИ ЗАМЕТИЛИ!! Вождь убедился: они заметили! Если он будет дремать или спать, ОНИ решат, что Вождь постарел, ослабел… Это недопустимо!
Вождь понимал – как только они… как только эти стоящие вокруг, побежденные, жалкие людишки, поймут, что с ним что-то не так, они сразу перестанут быть жалкими и побежденными. Они свергнут его, уничтожат, никогда больше ему не стоять во главе… Даже если не убьют, если просто выгонят, как он сам выгнал Троцкого, Вождь сразу превратится в самый полный нуль.
С этими дурацкими снами он начал давать слабину!
И ведь не расскажешь никому… врачам он жаловался на расстройство сна, на бессонницу; врачи советовали меньше работать, исправно кормили снотворным. Что они понимают! Вождю не нужно было снотворное, он и днем двигался, как сомнамбула; под утро же, в привычное время, Вождь засыпал мгновенно, как только голова прикасалась к подушке.
И тут же опять перед ним появлялась сковородка… сон измученного Вождя на этот раз длился дольше обычного, Вождь успел оглянуться и видел, что толкает его черная мохнатая рука с острыми, как коготки, ногтями. Руку он видел очень четко, а все остальное рассмотреть не успел.
Он проснулся с бухающим сердцем, выспался еще хуже. Теперь вроде мерещилось еще мохнатое лицо, какие-то круглые глаза без век, с вертикальным кошачьим зрачком; сильнейший толчок, и Вождь с криком летел туда, где Троцкий уже покрывался золотисто-коричневым слоем свежеподжаренной кожи.
И опять, в который раз, Вождь просыпался весь в поту. Он лежал невыспавшийся, злой, все сильнее изможденный и напуганный. Не в их дурацком снотворном дело, он просто боялся засыпать!
А потом становилось еще хуже: пока он лежал вот так, без сна, или бродил по даче, как лунатик, к нему приходили те, кого он когда-либо убил. Они не снились, а наяву являлись в полутьме, складывались сами собой из каких-то невидимых частичек. Приходили те, кого он убил еще на Кавказе, когда брал банки. Просто возникали из воздуха, странно качались перед Вождем, пропадали.
Или они появлялись из стены, проходили перед ним, исчезали в другой стене. Выходили, например, из стены люди в зэковских бушлатах; шли, толкая перед собой тачки, мучительно кашляли, стонали. Целыми семьями шли, спотыкаясь, люди-скелеты в крестьянской одежде. Матери, больше всего похожие на мумии, с лицами непогребенных покойников, тащили с собой детей-скелетиков, в воздухе замирал мучительный многоголосый стон.
Уходя от кошмара, Вождь начинал тревожно дремать… не мог же он совсем не спать, черт побери! И опять наплывала сковорода, кипело, скворчало сизое страшное масло…
Все чаще в голову лезло, что надо было идти в священники… В его годы лучше бы сразу в монахи… Официально – пятьдесят девять лет. На самом деле – на четыре года больше: родители записали его родившимся позже, вместо умершего брата, чтобы Вождь числился родившимся в законном церковном браке. Вот и уйти… Благостный звон колоколов, молитвы, покой. И – отмолить совершенное. Чтобы исчез этот образ сковороды, так не случайно посылаемый ему. Что-то он устал… Недосып и стресс только показывали, до какой степени он устал.
Только ведь как уйдешь? Сразу убьют… Появлялась мысль: а надо восстановить патриаршество. Восстановить и самому стать патриархом. Но ведь в патриархи – не отдых. И – поможет ли, если в патриархи? Надо самому молиться, надо отмолить содеянное… Хотя бы так, чтоб отодвинулась сковорода. Вождь молился, вспоминал слова хотя бы самых простых молитв. Но засыпал, и все повторялось опять.
В этот день Вождь должен был принять делегацию дружественной страны. Он знал, что к идеологии этого государства расположены его военачальники и управленцы, порой самые близкие к нему люди. Особенно военачальники. Не в одной идеологии дело… Военные боятся Германии и восхищаются ею. Они хотят сближения с Германией, хотят вместе с нею делить мир.
Что ж до идеологии… Вождь знал, кто стоит за Лениным и Троцким. Кому – трескучие фразы про мировую революцию и диктатуру пролетариата, а кому – знание, чьих людей он сумел победить. Знание это было нелегким, не прямым. Знание получалось жесткое, как кавалерийское седло, тяжелое, как снаряд крупнокалиберного орудия. Но это – знание, а не кухонные побасенки.
Вождь знал, кто стоит и за нацистами. Он сочувствовал попыткам немецких военных сбросить второго всадника с лошади. Сам он вроде сбросил… или почти сбросил этого всадника. Но не Гитлеру его сбросить… не Гитлеру. Слаб Гитлер, слаб и болтлив, почти как Троцкий.
Пусть Гитлер скорее начинает войну… Даст Бог, пускай влезет поглубже в Испанию, пусть начнет возвращать германские земли на Востоке… Пусть будет Большая война. Пусть ее начнет Гитлер – слабый болтун, нелепый трус. Война разнесет Европу вдребезги, и тогда придет он… Придет и приберет ее к рукам. Ему будут служить германские генералы, лучшие в мире военные. С ними вместе он сделает то, что хотел очень давно: он до конца удавит Приорат. Удавит, сделавшись единственным владыкой всего Мира.
Сталин перевел взгляд на замершего полусогнутым, готовым кинуться с любой услугой Сашку Поскребышева: бессменного доверенного холуя. Стоит, сверкает потной лысиной: во френчике, подражающем одежде Вождя, с вечным подобострастием во взгляде. От мыслей про политику, про свое величие взгляд у Вождя делался другой, более добрый. Вот и Сашка не присел на полусогнутых от его желтого, рысьего взгляда; он только придвинулся поближе и тихо, паскудно засопел.
Вождь потратил еще с четверть минуты на мысль: став владыкой Вселенной, он станет править хорошо, справедливо… От этих мыслей приятно першило в носу, да только вот ведь неприятность, еще одно последствие снов! Стоило подумать про правление, как опять, словно назло, вышли из стены изможденные колонны, побрели мимо него в другую стену… «Так же и везде будешь править?» – ехидно спросил внутри голос. Тьфу ты! Никакого от жизни удовольствия…
– Ну что там еще у тебя? – недовольно спросил Вождь своего «верного оруженосца».
Тот сунулся, сверкая лысиной, положил на стол две бумаги. Как всегда, отдельно: вот официальный документ, а вот написал свои соображения к нему. И ведь всегда по делу пишет… Предан по-собачьи, маниакально труслив, но полезен, до чего же полезен, собака!
Вождь прочитал, поднял глаза. На этот раз Поскребышев не выдержал: заюлил, забегал глазками по комнате.
– Говори!
– Товарищ Сталин… До сих пор наши сотрудники встречались с отдельными членами делегации.
Вождь неопределенно приподнял брови: «к чему ты это»? И Поскребышев нервно продолжил:
– Наши сотрудники не просили членов делегации предъявить никаких вещественных доказательств…
– И что?
– А вот что мы будем делать, если они докажут свое? Если и правда вызовут сюда своих арийцев?
– Вызовут… и что?
Лысина Поскребышева оросилась особенно обильно.
– Ну?!
– Тогда ведь это бросит тень на величие идей Маркса и Ленина…
– И моих, соответственно, идей? – усмехнулся Вождь.
Поскребышев еще глубже потупился, засопел. С лысины почти что потекло. И этот уперся в идеи. Что тут поделать? Большинство людей способны думать только с помощью чужих выдумок. Сам Вождь слишком хорошо знал, как легко меняются идеологии. Надо будет – все они, и Поскребышев тоже, завтра же начнут читать и конспектировать не Маркса, а Германа Вирта! Они даже напишут Вождю нужные речи и статьи, потом объявят их гениальными, заговорят про идеи «виртизма-сталинизма»… Скукота…
– Идеи свои я могу и менять, – внушительно сообщил Вождь. – В зависимости от того, какие из них на данный момент оказались правильными.
Поскребышев часто заморгал, пытаясь уследить за гениальными мыслями Вождя. А тот ухмыльнулся, уже почти добродушно:
– Ну, давай сюда своих иностранцев…
И не удержался Вождь, добавил, еще раз усмехнувшись:
– Засранцев.
Вскоре Вождь проделал свой коронный номер: принимая гостей, начал крошить в трубку табак из папирос «Герцеговина флор». Крошил, заранее испытывая презрение к «гостям». А как их можно не презирать? Смотрят на глупейшую сцену, а потом разнесут по всему миру: «Сталин курит «Герцеговину флор», которую сыплет в трубку из папирос!». Они что, не знают – в папиросы и в трубку идет табак совершенно разной резки? Все это знают, но весь мир повторяет одну и ту же чушь – будто он курит папиросный табак. Ну почему пока никто не додумался: Вождю в папиросы закладывают трубочный табак?! Специально готовят папиросы с трубочным табаком… Папиросы, которые все равно не получится курить, из которых табак надо высыпать… Так элементарно, а уже десять лет мир повторяет одну и ту же чепуху. Зато каков образ он придумал! Никто так не делает, только он…
Вождь набивал трубку и поглядывал на четверых пожилых ученых, в роговых профессорских очках, к одному совсем молодому, без видимых признаков учености. Присматривался заранее. Вождь привык к мысли, что ставит диагноз сразу, любому и безошибочно. «Псих ненормальный… Еще один псих…» – думал Вождь. Он сразу отбросил этих двух. Их он слушать не станет.
Хирт показался Вождю маньяком, из тех латышских, еврейских садистов, которые создали ЧК и ГПУ ее жуткую славу. Немало этой сволочи Вождь передавил и охотно продолжал бы в том же духе.
Вот с Янкуном Вождь охотно побеседовал бы подольше. А еще лучше, припаять бы ему срок лет в двадцать, и на «шарашку». «Такие в ведомстве Лаврентия полезны», – лениво думал Вождь сквозь накатывающую дремоту. Да… Этого потом – задержать.