– Вот и хорошо, – одарила меня Леокадия обезоруживающей улыбкой.
– Но мы не просили... – начал я, но принцесса остановила меня властным взмахом руки.
– Леокада не ждет от диких племен, когда они попросят сделать их лучше, – сказала девушка так, как разговаривают с маленькими детьми.
– ...Не просили делать нас добрыми, – упрямо закончил я фразу.
– Леокада приходит на помощь сама, по зову своего большого сердца. – Сказав это, девушка коснулась ладонью груди. – Но, кстати, вы-то как раз просили.
– Просили? – удивился я.
– О да. С просьбой о помощи ко мне обратился представитель вашего мира.
– Кто он?! Хотел бы я на него взглянуть!
– Я вас познакомлю.
– Да кто бы он ни был! С чего это он решает за всех? Может, мы не хотим...
Но девушка вновь не дала мне закончить.
– Хотим не хотим!.. – сказала она с легким раздражением в голосе. – Не надо было быть злыми! Что же касается вашего личного поведения тут, то зарубите себе на носу: то, что вы выросли в мире, где царят законы зла, еще не дает вам права вести себя несоответствующим нашему радушию образом. А если вы проигнорируете это предупреждение, нам придется изолировать вас.
Пока она говорила это, металлические птички сорвались с верхотуры и, собравшись плотным блестящим кольцом, закружили вокруг нас. Мы обескураженно переглянулись.
– Так мы договорились? – улыбнувшись, спросила принцесса мягко и кротко.
– Да, – кивнул я, решив, что вступать в открытую полемику пока не время.
– Конечно! – воскликнул Стас как-то уж слишком приподнято. Испугался, что ли?
– Вот и прекрасно! – сказала принцесса Леокадия умиротворенно, сделала легкое движение рукой, и «страж-птички» снова разлетелись по всему залу. – Так будем сотрудничать?
– Еще как! – подтвердил Стас.
Да что с ним такое творится-то? Неужели чары подействовали? Но у нас же на них иммунитет. Я пригляделся к его сияющей роже и все понял. «Волшебные чары», вся эта экстрасенсорика и психокодирование тут абсолютно ни при чем. Он элементарно влюбился. Он всегда был неравнодушен к Леокадии, а встреча «живьем» подкосила его окончательно.
– Вы приняли единственно правильное решение, – кивнула принцесса. – Поверьте, так будет лучше для всех. А теперь, – она хлопнула в ладоши, – позвольте мне пригласить вас на небольшую экскурсию по планете.
Не успела она договорить, как цилиндрический зал со всеми его балконами и зрителями стал деформироваться так, словно раскрывался громадный бутон. Превращаясь в цветок, он разделился на секторы-лепестки, те начали опускаться, и заполненные публикой ложи сначала стали амфитеатром, а потом и просто горизонтально расположенными рядами. И мы, окруженные все той же публикой, оказались в центре открытой всем ветрам площадки на крыше головокружительного небоскреба.
Над нами, под нами и вокруг нас роился воздушный транспорт, и со всех сторон нас окружали подсвеченные огнями сумеречные громады зданий инопланетного города. К небоскребу медленно подплыл почти полностью прозрачный аппарат, размером, да и формой напоминающий автобус.
Принцесса жестом пригласила нас подняться по мостику на палубу, и мы проследовали за ней. Зрители встали и проводили нас долгими аплодисментами. Несколько металлических птичек, сорвавшись с места, прижались к корпусу воздушного корабля и словно бы слились с ним. Когда мы отчалили и метров на десять удалились от площадки, из ее центра, оттуда, где мы только что стояли, в небо ударил фейерверк в форме ажурного сиреневого дерева.
– Это покруче, чем на вручении «Дебюта», – сказал Стас восхищенно.
– Какого еще дебюта? – не понял я.
– Ну, это типа «Оскара», только как раз такую птичку металлическую дают.
– Стас, ты в порядке?
Он озадаченно глянул на меня, потом наморщил лоб, потряс головой и сказал:
– Ой! Это, наверное, мне в момент сборки в перископовском коллайдере что-то чужое в память вплелось!..
Леокадия сидела в кресле напротив нас и с улыбкой наблюдала за тем, как мы таращимся на диковинный пейзаж.
– Мальчики, – сказала она доверительно, чуть наклонившись к нам. – Я правда очень рада вашему появлению. Там, – махнула она рукой в сторону фейерверка, – я не принадлежала себе. Это была официальная встреча представителей иной цивилизации, за которой следили миллионы глаз. А сейчас я – настоящая. – Она улыбнулась так осторожно, будто боялась, что мы не оценим искренности и посмеемся над ней.
– А что в нас хорошего? – спросил я немного грубовато. – Мы же «дикие».
– Я часто жалею, что я не «дикая», – отозвалась принцесса. – Слова «дикий» и «свободный» – почти синонимы и в вашем, и в моем языке, и это не случайность.
– Кто тебе мешает быть свободной? – продолжал я дерзить.
– Я понимаю, Костя, что ты не можешь мне доверять. И тебе, наверное, трудно понять, что престол – это тяжкая ноша, которую не бросишь. Словно дорогое и красивое, но тяжелое и тесное украшение... – говоря это, она коснулась кольца на пальце с сиреневым камнем, и я подумал, что где-то уже видел такое. – Но ведь принцессой я стала не по своему желанию, я родилась ею. И ни один, ни один из всех этих людей, – она с горечью в голосе махнула рукой на город, – не видит во мне меня! Все они видят символ, функцию, знамя... Только вы, люди со стороны, можете видеть во мне меня и ничего больше.
– Я вижу, – заявил Стас с придыханием. Но Леокадия глянула на него с легким скепсисом.
– Да? – усмехнулась она. – И какая же я, по-твоему?
– Красивая, – выдавил Стас.
– Это – внешность, а она ничего не значит. А какая я внутри?
Стас молчал.
– Не знаешь? – покачала головой принцесса. – Не можешь понять? Вот и я не знаю и не могу понять. Потому что с самого раннего детства я знала, что я – принцесса, знала свою роль. И все. У вас есть пословица «Глаза – зеркало души». А какие у меня глаза?
– Они у тебя бывают разные, – пробормотал Стас. – Наверное, и ты – разная.
– «Разная», значит, никакая, – с горечью бросила она.
– Ерунда это все! – сказал я, почему-то начиная злиться. То есть что значит «почему-то»? Земля захвачена, мы здесь – не гости, а пленники. И тут нам, понимаешь, начинают душу изливать. – Нету ни «тебя в чистом виде», ни меня. Мы все играем какие-то роли, носим какие-то маски. Это нормально, и по-другому не бывает. В чистом виде только лоси по лесу бегают.
– Сам ты лось, – сказала принцесса и обиженно отвернулась.
– Точно, – подтвердил Стас.
Принцесса не удержалась и фыркнула. Глянула на Стаса и заявила:
– Ты тоже лось.
– А я-то почему? – удивился тот.
– Потому что вы братья, – заявила она, и тут уж мы расхохотались все вместе.
– Слушай, а почему ты так просто одета? – спросил я, когда мы успокоились. – Даже какой-нибудь короны или еще чего-нибудь такого нет.
– Ты имеешь в виду символы монаршей власти? Я сама этот символ. Такова традиция нашего мира: все его жители имеют какие-то внешние знаки отличия – в званиях, в должностях, в профессиях. Только верховный правитель империи не имеет никаких знаков. Я – эталон, и мой цвет – белый.
А город, над которым мы летели, не был к нам равнодушен. То и дело кто-нибудь из пассажиров встречных капсул, радостно улыбаясь, махал нам рукой.
– Неужели нас тут так хорошо знают? – удивился Стас.
– Хорошо знают мой корабль, – пояснила Леокадия, – и то, что у меня сегодня гости с Земли.
– Но ты ведь говорила, что у нашего дуэта тут высокий рейтинг, – напомнил Стас.
– Я сказала, рейтинг сопоставимый с моим, – поправила его принцесса. – А у меня он не такой уж и высокий.
– Не может быть! – искренне изумился Стас. – Неужели леокадийцы равнодушны к твоим песням?!
Принцесса посмотрела на него подозрительно, но, удостоверившись, что он не ерничает, скромно призналась:
– Их ценят. Но это, скорее, дань моему высокому положению и заслугам. Видишь ли, поп-музыка – жанр, с помощью которого мне проще всего добиваться своих политических целей в отсталых мирах, вроде вашего. Не обижайтесь, но по сравнению с Леокадой почти все миры – отсталые. Мои подданные скорее прощают мне мои песенки, нежели увлекаются ими. Настоящую же приверженность они проявляют к классике. И не только к нашей.
– А к чьей еще? – спросил Стас, явно недовольный тем, что леокадийцы так непочтительно относятся к творчеству его любимицы.
– Сталкиваясь с каждым новым миром, мы, словно пчелы, бережно собираем в свои копилки все самое возвышенное. Это длится уже много веков. Мой мир – средоточие прекрасного. Вся наша цивилизация насквозь пронизана творчеством. Леокада – планета-галерея, планета-филармония, планета-музей.
– И кто из земных композиторов удостоился ваших симпатий? – поинтересовался я.
– Многие, – отозвалась она. – Мы очень хорошо знаем земных классиков. Генделя и Баха, Моцарта и Штрауса, Паганини и...
– Страдивари, – ляпнул Стас.
– Страдивари был скрипичным мастером, – очаровательно улыбнулась брату Леокадия. – Он скрипки делал.
Стас растерянно моргнул, а потом упрямо заявил:
– Ну... Он ведь их не только делал, он и сбацать на них мог что хочешь. И с завязанными глазами, и стоя на канате. На одной ноге.
Несколько секунд длилась неловкая пауза. Наконец девушка нарушила ее, снисходительно бросив:
– Естественно. Нам это известно.
И тут же сменила тему:
– К сожалению, после моего воздействия... После того, как мир становится добрее и цивилизованнее, его творческий потенциал часто снижается.
– Вот как? – покачал я головой. – То есть вы берете в очередном мире все лучшее, а ничего нового там уже не создается... Когда пчелы собирают нектар, они не губят цветы. Так что это неудачное сравнение. Так поступают паразиты.
– Не надо меня оскорблять, это и без того очень болезненная для меня тема! – воскликнула Леокадия. – Но, кстати, не все народы после моего воздействия меняются так радикально. Это зависит как раз от степени «дикости». Те, кто и без того не слишком кровожаден, почти не меняются. Они становятся еще добрее, у них исчезает преступность, но ни на творческий потенциал, ни на рождаемость это не влияет. А есть такие миры, как ваш, в которых все завязано на агрессии... Мы не виноваты, что вы такие злые! Ну скажи, что лучше: когда пишут прекрасную музыку и при этом убивают друг друга или когда НЕ пишут и НЕ убивают? Искусство, при всей нашей трепетной любви к нему, все-таки явление вторичное. Правящая партия Леокады – партия гуманистов-перфекционистов, и мы не можем стоять в стороне, если видим, что убивают разумных существ.
– И на Землю вы пришли потому, что у нас всегда кто-то воюет? – то ли спросил, то ли сказал утвердительно Стас.
– Конечно! А теперь у вас никто не воюет. И галстуки не жует. А то ведь смотреть противно было.
Я чувствовал, что, во-первых, устал, во-вторых, еще не готов к этому спору, поэтому спросил:
– Куда мы летим?
Сейчас под нами был уже не город, а темная гладь воды. Принцесса выглядела расстроенной, видимо, разговор с нами разбудил в ней давние сомнения и вызвал не самые приятные мысли. В конце концов, она ведь чуть ли не наша ровесница, и не она, наверное, все это придумала. А какая ответственность лежит на ее плечах...
– В мой загородный дворец, – отозвалась принцесса. – Он находится на берегу этого озера. С экскурсии по нему вы и начнете знакомство с моей планетой.
– А у нас, когда между странами завязываются дипломатические отношения, начинают с возложения венков, – сообщил Стас. – К вечному огню.
Принцесса пристально на него посмотрела, и я заметил, что глаза у нее опять изменили цвет, теперь они были карими.
– К вечному?.. – повторила она с нотками ревности в голосе. – Такого огня у нас пока нет.
– Да и ладно, – поспешно махнул рукой Стас. – Обойдемся.
Корабль добрался до берега и опустился в сад прямо перед порталом дворца. Мы ступили на поблескивающую под ярким электрическим светом мокрую каменную крошку тропинки. Прохрумкав по ней, мы подошли к зданию и поднялись по широкой лестнице в холл.
Здесь нас встретило человек сто. Кое-кто из них был по-военному подтянут и одет в щегольскую сиреневую форму. Я понял, что сиреневый – государственный цвет Леокады. Другая часть была наряжена очень пестро и разнообразно. И среди тех, и среди других были женщины, но какого-то четкого отличия в их одеяниях я не заметил. Кроме, конечно, принцессы, но это, по-видимому, дань традиции.
Офицеры подчеркнуто сдержанно кивали нам. Зато остальные, выстроившись в очередь, беспардонно толкались друг с другом за право пожать нам руку, раскланяться и, то на леокадийском, то на ломаном русском, пылко сообщить какую-нибудь поэтическую благоглупость. Вот, например, что заявила мне одна дама в кудрявом парике:
А какой-то тощий экзальтированный чудик в колготках и клетчатом берете с помпончиком пробился к нам без очереди, схватил меня за рукав и выпалил:
– Умоляю, скажите, вы были в Лувре?!
– Нет, – признался я.
– А в Ватикане?!
Я помотал головой.
Невыразимая мука отразилась на его лице, и он возопил:
– Тогда умоляю, скажите, где же вы все-таки были?!
– А что вас конкретно интересует? – строго спросил Стас.
– Ну, может, вы были в Третьяковской галерее или в Эрмитаже?! – вскричал тот, ломая руки.
– Вообще-то в Третьяковку у нас была экскурсия, когда мы в восьмом классе в Москву ездили, – признался Стас, опасливо поглядывая на чрезмерно эмоционального эстета.
– О! – воскликнул тот и вдруг, рыдая, упал нам в ноги. – Тогда умоляю! Я умоляю вас!.. Вы должны возложить на меня руки! – Но тут же передумал: – Или нет. Плюньте в меня!
Леокадия взяла нас под руки и как-то по-домашнему сказала:
– Пойдемте, ребята. Когда этот впечатлительный художник придет в себя, он будет гордиться уже тем, что видел вас собственными глазами. Для счастья ему этого будет вполне достаточно. Я их знаю.
В сопровождении принцессы мы послушно двинулись в следующий зал.
– Конечно! Естественно! – закричал бедолага нам вдогонку. – Кто я такой, чтобы вы, побывавшие в Третьяковской галерее, на меня плевали?! Что я возомнил о себе?! О, какое разочарование! Какая трагедия!.. Саврасов! Васнецов! Верещагин! Врубель!..
Бедняга продолжал перечислять малознакомые нам имена, рыдая и катаясь по паркету, и Стас с беспокойством спросил принцессу:
– Может, все-таки плюнуть в него? Трудно нам, что ли?
– Земляне бывают милосердными, – усмехнулась та и повлекла нас дальше. А придворные затворили за нашими спинами дверь, и вопли затихли.
– Здесь у нас проходят соревнования по так называемым гармоничным шахматам, – пояснила принцесса, и мы увидели что-то вроде боксерского ринга. Только вместо мягкого настила тут была мраморная шахматная доска, на которой двое накачанных атлетов по очереди переставляли тяжеленные фигуры. А судья в черном костюме и белом галстуке-бабочке то и дело давал свисток, заставляя игроков возвращать фигуры назад и думать дальше.
– Так ферзи не ходят! – раздраженно восклицал он. – Ферзи ходят прямо или наискосок. А буквой «Г» ходит конь!
– А-а, – степенно соглашался громила и, почесав затылок, перетаскивал фигуру в другое место.
– Это шахматы в тяжелом весе, – пояснила принцесса. – Исконно леокадийская игра. Каждая фигура весит от ста двадцати до двухсот килограммов. В «гармоничные шахматы» могут играть не только очень умные, но и исключительно сильные люди, то есть личности развитые гармонически.
В следующем зале, больше похожем на бальную студию, несколько пар юношей и девушек показали нам завезенное с Веги искусство танцевать на вертикальных поверхностях и на потолке с помощью специальных липких ниточек и паутины из них.
– Так вот где Перископов этому научился! – воскликнул я, когда мне позволили примерить на руки и ноги браслеты, стреляющие мгновенно застывающей вязкой жидкостью, и осторожно пройтись по стене.
Потом мы побывали в «аромаписной галерее». При создании полотен этого синтетического жанра, зародившегося у тау-китян, художник пользуется не только красками, но и бесцветными пахучими растворами. Талантливый аромаписец классической школы достигает того, что настоящий знаток, знакомясь с картиной в абсолютной темноте, может рассказать не только ее сюжет, но и точно указать цветовые оттенки любого мазка.
Нам это сначала показалось какой-то ерундой, но когда Стас правильно унюхал, что на картине изображен стог сена, а я угадал натюрморт из фруктов, мы свое мнение изменили. Все-таки это, наверное, дело привычки и тренировки. Но Леокадия тут же поставила нас в тупик:
– А модернисты, наоборот, – сообщила она нам, – играют на диссонансе между зрительным и ароматическим рядами. Они в другом зале. Посмотрим? Понюхаем?
Мы со Стасом отказались, сославшись на слабую подготовку. Да и вообще, усталость давала о себе знать. С уникальными экспонатами коллекции принцессы мы знакомились все с меньшим интересом, и она это заметила.
– Вот и пришла пора вам отдохнуть, мальчики, – сказала она, входя вместе с нами в очередной зал, похожий на павильон музыкальной студии под высоким стеклянным потолком, над которым в ночи, мерцая огоньками, струились потоки воздушного транспорта. – Отсюда транслируется большинство моих публичных концертов. Давайте выполним один обязательный ритуал, и вас проводят в спальню.
– Какой ритуал? – спросил я, ожидая подвоха. Но все оказалось не так страшно.
– Я должна спеть для вас, – почему-то грустно ответила она.
– Здорово! – воскликнул Стас. – Прямо вживую? И прямо для нас?!