– Отойдите от света-то, черти!
Федька отогнал всех столпившихся от маленького окошка, долго осматривал рану, потом объявил, что «пуля прошла насквозь, ниже плеча, через мякоть. Кости, кажись, не задела».
– Кричать, брат, сейчас будешь, – предупредил, подходя с бутылкой, Федька, – Ну, ничего, кричи. Тут оно скоро… самую малость.
– Не буду, – улыбаясь, ответил Сергей.
– Ой ли? Ну, смотри…
И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей стиснул зубы.
– Эх, молодец! А у нас этого ёду боятся-страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как ёду, то никак. Хуже бабы.
– Кто же это тебя? Не пойму я толком, – спросил матрос.
– Сам не знаю. Бандиты. Я думал, партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый, с месяцем…
– Пилюковцы, – коротко сказал Егор. – Казачья сволочь.
– Что это за пилюковцы?
– Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, так он у них атаманом. Возле Сочи они больше путаются.
Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались, голова горела как в огне. Начинался жар.
– Ляг, – сказал ему матрос. – Вон тебе в углу на листьях постлали.
Сергей лег, закрыл глаза и услышал, как они вышли. Ему было жарко, пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла, и повернуться было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била близко под кожей.
«Хорошо… – подумал он. – У своих…»
И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дыша, спит новый партизан.
Глава 13
Прошло две недели с тех пор, как Сергей убежал в горы. Но только недавно стал он уходить с ребятами от места стоянки отряда. Раньше очень болела рука, да и сейчас двигать ею было трудно.
Кругом партизан было много, но отрядами держались они небольшими. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать – сорок. Народ грубый и неотесанный, но боевой и видавший виды. Сам Сошников– матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, – был партизаном со времен германской оккупации Украины. Он был мало развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим, сознательным повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать советскую власть. Он крепко ругался, крыл и «в бога» и во все, что угодно, но самою сильною бранью считал слово «соглашатель».
Егор – озлобленный и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к «тому» лагерю, – когда-то был рабочим литейного цеха. Прямо с завода попал в солдаты. Оттуда за какую-то провинность – в дисциплинарный батальон. Постепенно озлобленность нарастала. Затем война – и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.
– Всю жизнь промотался хуже собаки, – говорил он. – Другому хоть передышка какая, а у меня ни черта!
– А, пропади они все пропадом! – отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.
Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.
Близко узнал еще Сергей дядю Силантия. Это был простой мужик, иногородный, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то «там» была своя хатенка, «хозяйствишко», баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения, выстрелы, война. Его мечтания всегда были возле «землишки», возле «спокоя» и крестьянства. Он верил в то, что большевики принесут с собой правду и что вскоре должно все хорошо, «по-божески» устроиться. Но вышло все не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему. что нельзя никак ему без отобранной ими лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом опять пришли белые, и ему всыпали шомполами за комиссара и посадили в холодную. Из холодной он убежал. И с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.
Долговязый Яшка служил полотером, работал грузчиком, собачником. А в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.
Был еще черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.
Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.
– Румка! Пойди сюда, – позвал тот. Румка встал и медленно подошел:
– Ну?
– Вот, смотри, – сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи.
Сергей увидал, что вся шея Румки исчеркана глубокими, еще недавно зажившими шрамами.
– Что это? – с удивлением спросил он.
– Офицэр рубал, – ответил флегматично Румка. – Шашкой рубал на спор.
Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. И если срубит, то его счастье; а нет – так Румкино. Офицер был Здорово напившись, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, головы не срубив. Счастье было Румкино.
И много других таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные белыми, уходили к красным, и горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки! Жестока была партизанская месть.
…Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка, и наигрывал что-то на старой, затасканной гармошке. Играть, собственно, Яшке не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.
Подошли к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к сапогу поотставшую подошву. Работал сосредоточенно и внимательно. Точно делал дело большой важности. Он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его легонько сзади:
– Ты чего?
– Ничего!
– Так ты ж не пхайся тогда. Видишь, человек делом занят.
– Балуешь, мужик! Утром портки зашивал, теперь сапоги.
Дядя Силантий откусил кусок суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок. И ответил, продолжая работу:
– Одёжу, милай, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, – штаны-то вон новые, а все в дырьях.
– Пес с ними, с дырьями. Вот кокну офицера либо буржуя какого – и опять достану.
– Разве что… Да и то, милай, хорошего-то мало.
– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Дядя Силантий! – перескочил он. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… ей-богу… А то перёд маленько лопнул. Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется.
– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли?
– Нет, уж ты, право!.. Смотри… тут самая малость…
И, сунув Силантию свой сапог, Яшка куда-то поспешно скрылся.
– Ах ты лодырь… Провались он со своим сапогом… Думает, и взаправду чинить буду.
И Силантий даже отпихнул его ногой.
Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел довольно: «Крепко. Теперь еще хоть полгода носи». Потом иголку воткнул в затасканную шапчонку, а клубочек ниток сунул в карман.
Посмотрел на Яшкин сапог. «Вот непутевый! Бросил – и хоть бы что». Поднял сапог, рассмотрел. «Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнуло, – об гвоздь, должно быть. Теперь пойдет рваться». Он поглядел, раздумывая, на дырку. Потом обругал еще раз Яшку и принялся накладывать заплатку.
Партизаны осмелели. На дворе стало теплее, наступила мягкая южная весна. Заночевать можно было под каждым кустом. И партизаны начали делать частые набеги. То стражника обезоружат, то казака верхового снимут. То ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и мгновенно скроются.
Город был переполнен войсками. Но над ними не было твердого управления. Части разлагались. Только офицерские отряды представляли еще ценные боевые единицы.
Циркулировали всевозможные слухи, но точно никто ничего не знал. Где проходит линия фронта? Поговаривали, что где-то уже совсем близко. Чуть ли не возле Екатеринодара.
Однажды город был разбужен отголосками орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные, повскакали с постелей обыватели. Возникли самые чудовищные предположения. Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией где-то возле Туапсе зеленых.
Каждый день прибывали теперь с севера партии беженцев к последнему оплоту, последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, – Новороссийску.
Наступала агония.
Глава 14
Там, где кусты колючей ажины причудливо переплетались, из-за серого, поросшего мхом камня насторожившийся Яшка услыхал доносящийся издалека еще тихий, но ясный металлический звук: так-та… так-та…
– Подковы. Мать честная! Да неужели ж казаки? От волнения даже дыхание сперло.
Впереди, из-за поворота, по широкой дороге показалось человек пять-шесть всадников. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отхватывая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как он стремительно пронесся мимо них и скрылся за кустами, забираясь туда, где с главной частью отряда засел матрос.
Топот приближался. Партизаны зашевелились, принимая окончательное, наиболее удобное положение.
– Ребята, – предупредил Егор, – в последний раз говорю… Сдохнуть мне на этом месте, если не разобью башку тому, кто выстрелит без времени!
И ребята замерли, даже дыхания не слышно стало, потому что приникли их головы плотно к сыроватой, пахучей земле.
Конный дозор проехал близко, почти рядом, ничего не заметив.
Прошло несколько минут. Показался и весь отряд-человек около сорока пехоты. За ним тянулись экипажи, повозки, телеги. «Что бы это значило?» Сергей вопросительно взглянул на Егора.
– Беженцы в Сочи и к грузинам, – шепотом ответил тот.
Рядами проходили мимо солдаты. Впереди офицера не было, но зато возле повозок, из которых раздавался звонкий женский смех, на конях гарцевало целых три. Несколько мужчин в штатском, которым надоело, очевидно, сидение в экипажах, шли рядом разговаривая.
Молодая женщина, с развевающимся ярким шелковым шарфом, легко соскочила на ходу из шарабана, остановила одного из всадников и, взобравшись на седло, поехала, свесив ноги в одну сторону. До слуха Сергея донеслось несколько слов из оживленного разговора. Потом кто-то, проезжая мимо, мягким и красивым тенором запел модную в то время песню:
Вдруг, нарушив спокойную тишину, ударили выстрелы. Дикий, отчаянный визг смешался с перекатывающимся эхом.
Растерявшись, расстреливаемый в упор, отряд шарахнулся назад, но, встреченный огнем Егоровой засады, заметался, кидаясь в стороны от дороги. Некоторые пробовали было отстреливаться. Но они стояли на открытой дороге и, не выдержав, через несколько минут бросились по кустам, преследуемые партизанами.
Яшка сразу напоролся на офицера, который, прислонившись к какой-то повозке, садил пулю за пулей в их сторону.
– Брось, гадюга! – крикнул он, но в ту же секунду ему раздробило в щепки винтовку, а офицер отпрыгнул в сторону.
– Тебя-то мне, голубчик, и нужно! – процедил откуда-то подвернувшийся Егор. И со всего размаха хватил офицера по голове прикладом.
Разгоряченные партизаны носились, как черти. Яшка орудовал новой, подобранной винтовкой.
Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел его полоснуть из нагана. Пожалел патрона, сбил его ударом кулака на землю, и тот валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегавших.
Егор заметил что-то мелькнувшее в стороне, закричал, кинувшись в кусты:
– Стой, стой, стервы!.. Не хотите?.. А!..
И он, не целясь, с руки выстрелил в убегающих; промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидел никого, повернул направо, сделал несколько шагов и столкнулся лицом к лицу с двумя женщинами.
Одна – высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на него широко открытыми темными глазами, и в этих глазах застыл безграничный ужас. Другая – еще моложе, белокурая, тоненькая – застыла, не соображая ничего, рукою ухватившись за одну из ветвей.
Несколько мгновений простояли молча.
– Аа, – проговорил Егор. – Так вот вы где… Убежать хотели? Офицеровы жены, что ли?
Женщины молчали.
– Я спрашиваю – офицеровы? – повторил Егор, повышая голос.
– Да, – беззвучно прошептала одна.
– Нет, – одновременно ответила другая.
– И да и нет, – усмехнулся Егор. И крикнул вдруг громко и бешено: – Буржуазия!.. Белая кость! Думаете, что раз бабы, так управы нет! Сукины дочери!..
Выхватив обойму, он стал закладывать ее в магазинную коробку.
– Большевик… – с отчаянием и мольбой прошептала высокая женщина. – Большевик… товарищ… пожалейте…
– Сдохнете, потом пожалею. – И, жестоко усмехнувшись, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, как тоненькая впилась взглядом в винтовку, вскрикнула и задергалась в истерике.
– Оставь, Егор! – проговорил, подходя сзади, матрос.
– Пошел ты к черту! – злобно изругался Егор.
– Оставь! – хмуро и твердо повторил матрос. – Будет на сегодня.
Егор посмотрел на него с насмешкой и презрением:
– Эх, ты!..
И отошел в сторону.
Победа была полная. Два офицера и человек пятнадцать солдат остались на земле. Человек около десяти – те, которые сразу побросали винтовки, – были захвачены в плен. Среди них непостижимым образом остались в живых двое штатских. Хотели было пристрелить и их, но кто-то предложил:
– Черт с ними! Пущай расскажут, как с ихним братом! А то и знать-то другие не будут.
Надо было торопиться. С захваченных поснимали шинели и отобрали патроны.
– Ну, стервецы, – подошел Егор к кучке пленников. – Пострелять бы вас, как собак, надобно. Против кого идете? Против своего брата рабочего, против мужика. Адмиралы вам нужны да генералы, каиново племя… валяйте к ним опять, когда хотите. А вы… – И Егор с ненавистью взглянул на штатских. – Вы, господа хорошие, и вы, мадамы! По заграницам, должно, разъедетесь… больше вам деваться некуда. Так смотрите! Чтобы навек сами помнили и другим рассказать не позабыли… Вот, мол, как нас в России… – Он остановился гневно и добавил, переводя дух – Ну, а теперь убирайтесь к черту! Да бегом, а кто отставать будет, вдогонку в спину получит.
– Товарищи! А не постреляете? – робко и недоверчиво переспросил кто-то из пленников.
– Постреляем, если глаза мозолить будете! – крикнул матрос– Ну, раз… два… три! Да живо, сволочи, во всю прыть!
И когда те кучею понеслись, толкаясь и обгоняя друг друга, приказал:
– А ну, поддайте им жару, ребята! Дай несколько раз поверху… Вот так… Ишь, припустились.
Винтовки, повозки, ящики свалили в одну кучу. Обложили сеном из тарантасов и подожгли – чтобы не достались никому. Костер заполыхал, затрещал сухим деревом, взметываясь в небо.
– Хвейверк, – сказал кто-то.
– Люминация… Как в царский день.
– Эк, наяривает! Должно, в городе видно.
– И город бы надо со всех четырех концов.
– Зачем город? Наш скоро будет, – говорил матрос-Даешь теперь в горы, ребята! Собирайся живей! Скоро отряды примчатся и пешие и конные. Гоняться будут со злости и день и ночь… Пускай гоняются… Ведь напоследок.
Глава 15
Взорванный под Екатеринодаром мост ненадолго задержал наступление красных. Их части осмелели настолько, что на следующий же день всего один батальон, переправившись ночью, высадился на другом берегу и закрепился на нем, несмотря на то что двум лучшим дивизиям белых поручено было охранять переправу через разлившуюся Кубань.
Больше укрепленных позиций и рубежей не было. Оставалось последнее: выиграть насколько возможно больше времени, чтобы успеть погрузиться на иностранные суда и переправиться в Крым, в котором прочно засел Врангель.
А полк двигался все дальше. Каждый день приносил что-нибудь новое. На пленных перестали злиться, перестали интересоваться ими – слишком их было много.
Гораздо больше привлекало всех захватываемое партиями и вагонами снаряжение, имущество и обмундирование. Красноармейцы защеголяли в зеленых шинелях, во френчах с медными пуговицами и английским гербом. Затопали новенькими ботинками на подковах. Пополнели подозрительно солдатские мешки.
– Эй, ребята, – предупреждал Владимир, – смотрите, замечу у кого что лишнее, взгрею по чем попало.
– Эх, сукин сын! – завидовал кто-то. – Да ты, Охрименко, сам того не стоишь, сколько сапоги-то эти… Мать честная… с раструбами, по французской моде.
Много всякого добра оставляли по пути белые. Тупики, запасные и главные пути были совершенно забиты вагонами. Маневрировать не стало никакой возможности. Целые отряды занимались тем, что сваливали их десятками под откос, расчищая пути.
Белые отступали после очень коротких боев.
Только один раз нашим друзьям пришлось попасть в неожиданную переделку.
Как раз в тот день, когда не было у них ни стычки, ни даже перестрелки, после большого дневного перехода остановился полк в казачьем поселке. Утомленные части крепко заснули. Утром, едва забрезжил рассвет, все повскакали, разбуженные выстрелами. Еле-еле успели выбежать и собраться кучками, как казаки уже ворвались в поселок.
Красноармейцы не растерялись. Из-за заборов, из калиток и из-за углов – со всех сторон посыпались выстрелы на прорвавшегося противника.
– Сдавай оружие!.. – кричали по старой памяти казаки.
– Сдавай сам, когда хочешь! – отвечали красноармейцы.
А пулеметчики и того лучше. Выкатили на крыльцо «максима» – и, не глядя ни на что, давай садить прямо вдоль заборов.