. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…наши ледовые сатурналии в «Лужниках» подготавливаются в ситуации тревожного ожидания чего-то страшного. Вчера на перекличке, во время обсуждения, в дверях показалась Рутка, бледная и испуганная.
— Что?! — крикнул ей Клавдий. — Кто тебе поставил пера?
— Там… — проговорила она, как-то жалко вякая бледными губами… — там…
Клава крякнул, вышел из-за стола и проковылял к двери. Вернулся через полминуты и мрачно проговорил:
— Мы получать телефон, что еще несколько минут мы будем «бум!».
Все воззрились на Шаю. Вернее, на его пиджак, словно тот мог сейчас запросить духов — прятаться ли всем нам под столы, или не стоит…
Далее, ведомые Шаей и Эдмоном, все мы, как на учениях, выстроились в темном коридорчике возле Юной стражи Сиона. Топтались, перешучиваясь… Однако под ложечкой довольно мерзко посасывало…
Разумеется, тревога оказалась ложной…
Собственно, ничего нового не предвидится. Дни такие — день рождения фюрера, да еще проклятый этот футбольный матч на большой арене, и буквально в те же часы. Уже с неделю какие-то мозгляки беспрестанно звонят и голосами юных онанистов обещают расправу. Жалко, что попадают они не на меня, с моим прославленным сквернословием, а на Машу, которая, будучи сама грубиянкой, при звуке грубого голоса падает в обморок — самым натуральным образом.
А вчера звонила вернувшаяся из Подмосковья, совершенно истерзанная научной своей деятельностью Норочка Брук и с истерическими нотами в голосе рассказала о некой только что прошедшей научной конференции в доме отдыха «Пантелеево». О Пожарском, который на заре перестройки стал сколачивать еврейские просветительские общества по провинциальным городам. Такой непоседливый Минин-Пожарский, грубая просветительская работа.
Его гвардия — в основном, конечно, водопроводчики, но — еврейские водопроводчики. С запросами. Они уже прочитали учебник университета Вечной учебы для дистанционного образования, грянули оземь и обернулись лекторами. И теперь желают залудить конференцию. Делается это просто — переписка учебника и провозглашение его с амвона. И поскольку Нора возглавляет Коллегию профессоров при Центре Иудаики, то обязана мотаться по таким вот незатейливым мероприятиям.
Ну, «Пантелеево» как «Пантелеево» — не ремонтировался лет двести, в столовой — макароны на макаронах и макаронинами погоняют, и так далее. Но Пожарский не хочет менять место встреч, говорит, что Клещатик дает самые низкие цены. (Еще бы не низкие, — за этот бассейн, за это — как там, в фамильной его ктубе? — «прелестнейшее имение под небом»)…
Ну-с, наутро — торжественное открытие конференции. Пожарский сияет, горит и провозглашает. Затем — пленарная установочная лекция — «Великие евреи — мужчины и женщины».
На трибуне буфетчица из зенитного училища — роскошная грудь, подпертая роскошным животом. Роскошные бронзовые кудри по плечам, видать, с утра побывала в местной парикмахерской у Клавдии Семеновны. Начинает говорить — профессора околевают на своих стульях. Это не лекция, это поэма! Обилие деталей, подробности, рвущие сердце: «Юдифь ступала медленной чувственной поступью… Садилось солнце… Ослик, привязанный к ограде позади шатра Олоферна, издал короткое ржание»… И так далее… Короче — пилотная образцовая лекция.
Я, говорит Нора, почувствовала, что сейчас начну чесаться. По рядам ко мне пробирался Абраша Ланской, светило и гений, зажимая рукою живот с мученическим выражением лица (впрочем, у него, с его дисбактериозом, всегда мученическое выражение лица). «Нора! — прошептал он задушенно, — не вздумайте воспользоваться здесь туалетом! Нет воды!»
«Абраша, — ответила Нора, — как вы могли подумать… Я вообще им не пользуюсь, никогда!»
— «Шатер освещало полуденное солнце… Оводы облепили морду ослика…»
Тогда поднялся профессор Конецкий — известный ученый, автор трех монографий и двух словарей — и спросил обморочным голосом:
— Скажите, откуда вы все это взяли?
Она тряхнула бронзовыми кудрями и, торжествующе глядя на босса, — на Пожарского, — который, сука, наслаждался содеянным, отрезала:
— Но допустим же полет воображения!..
…С Норой у нас не только взаимная симпатия. Синдикат поддерживает некоторые научные проекты, например, ежегодные международные конференции по иудаике, весьма серьезные. Впрочем, и УЕБ поддерживает их: на образование, на молодость, на талант давать так же легко, как на прокормление старости. И Нора — редчайший дипломат — старается, чтобы и на таком, весьма научном, действе спонсорам досталась толика их удовольствий. — Послушайте-ка, родненький, — говорит она мне, — я слышала, что ваш сайт Синдиката, — его ведь делает этот милый мальчик?..
— Это девочка, Женя, — привычно поправляю я.
— …ах, да? Она так похожа на мальчика… я слышала, что ваш сайт — один из лучших… Почему бы нам в качестве факультатива не презентовать его на конференции? По-моему, будет здорово… Так я включаю в программу, да?..»
С наступлением весенних дней как-то уплотнилась жизнь, события бегут, бегут, светает раньше, праздники наезжают один на другой. На носу — торжественный Вечер Памяти Шести миллионов, вокруг которого продолжаются войны, интриги, челночные телефонные переговоры и прочая спровоцированная Кларой Тихонькой и Главными раввинами непристойная возня.
На днях опять состоялось которое уже по счету совещание глав организаций-спонсоров. И опять все то же: истерика Клары, брошенная сумочка, энергичное запудривание носа, мрачный Виктор, зам. по финансам Еврейского Совета, отсутствующий, но приславший теплое приветствие и ценные советы Гройс…
И лукавый Берл Сужицкий, при виде которого я опять вспомнила веселого хулигана, катившего обруч вдоль арыка, по запятнанной солнцем ташкентской улице.
В разгар Клариного скандала я написала, скатала в шарик и пульнула ему через вишневый стол записку: «надо поговорить». Он кивнул и после совещания мы с час примерно сидели в ближайшей кондитерской… Он действительно очень образован в специальных религиозных вопросах. И вообще, вызывает у меня смешанное чувство опаски, симпатии и уважения.
— На что вам эти раскопки, землячка? — спросил он, улыбаясь, с узбекским акцентом: «зэмляшькя»…
— Нужно, — коротко ответила я. — Поверьте. Нужно.
— Ох… Так, с чего начать… — он помедлил, взял пакетик с сахаром, надорвал и высыпал содержимое в стакан, неторопливо размешал…
— В целом, в еврейской традиции достоверной считается информация, записанная в Талмуде или переданная кем-нибудь из великих законоучителей, вроде Рамбама или Саадии Гаона. Непререкаемый авторитет источника — гарантия того, что непроверенную, искаженную или недостоверную информацию они от своего имени передавать не станут.
В Талмуде, как вы знаете, есть два источника информации: Мишна и последующая за ней Гемара…
— Слушайте, Берл, — перебила я, — пожалуйста, не церемоньтесь и не деликатничайте по поводу моих комплексов и амбиций. В этой области я не знаю ни черта. Так что валяйте, разъясняйте подробно…
Он одобрительно засмеялся, кивнул, покрутил ложечкой лимон на дне стакана…
— Отлично! Итак, два источника информации: Мишна и Гемара — то есть комментарии Мишны и Агада. На основе Мишны выводятся законы, следовательно, все, что записано в ней и в Гемаре, — абсолютно достоверно… Ну а Агада — это сборник этических постулатов и тайных знаний, зашифрованных так, чтобы недоумок или чужой самостоятельно из них ничего извлечь не смог.
Так вот, о коленах есть два упоминания. Одно в Мишне, другое в Агаде.
Трактат Санхедрин в 11 части, страница «куф» — что, кстати, в гематрии равняется 100 или 10 умноженное на десять — цитирует Мишну. Передаю приблизительно к тексту, смысл таков: два колена (мы, то есть), в будущем вернутся в Эрец Исраэль, а десять не вернутся, ибо утратили свою долю в будущем мире из-за оголтелого идолопоклонства. Имеется в виду, конечно, не конкретный человек, — среди сегодняшних евреев есть, несомненно, потомки разных колен, — а именно колено, как некое национальное целое… Например, Рамбам в своих письмах — игрот, — упоминает, что часть колена Дана ушла в Эфиопию с царицей Савской, и приводит информацию, соответственно которой они живут там и придерживаются еврейского образа жизни. Нынешние эфиопы — их потомки, перемешавшиеся с местными племенами и утратившие почти все признаки еврейскости. Кроме внешности… Вы, конечно, встречали в Израиле эфиопов, поразительно похожих на какого-нибудь вашего родственника, только черных… ну, и Пушкины у вас там и сям бродят…
Более романтичная Агада, — я не помню точно на какой странице, — повествует о волшебной реке Самбатион и 10 коленах, якобы проживающих на ее берегах, но это не более чем намек на какие-то духовные реалии или скрытые сущности. Почему только намек? Ну, посудите сами: евреи всегда очень заботились о своей родословной и тщательно выбирали, с кем породниться.
Скажем, в Трактате Явамот есть целый раздел, — в конце, кажется, 9 части, где обсуждается — что будет, если «мамзер», рожденный во грехе, женится на девушке из семьи «коэнов», священников, или когда юноша из хорошей семьи женится на «штуки», — то есть на безотцовщине… Представляете, там подробно и скрупулезно описывается, в какой местности Вавилонии жили какие части колен, и кто являлся потомком рожденных во грехе, а кто из других видов смешанных и незаконных браков.
Вообще, Талмуд приводит… вы не устали следить за этой вязью, уважаемая? — спросил он, вновь добавляя в речь узбекского акцента, отпил чаю из стакана… — Насколько все-таки, разумнее и удобнее, чем стаканы, наши узбекские пиалы… вы не находите? Так вот, Талмуд приводит десятки названий городов и мест, подробно указывая — в какой местности преобладало население с определенным ущербом в родословной, где селились потомки иностранных рабочих, строивших Храм Соломону, и женившихся или просто переспавших с еврейками, где жили потомки женщин, изнасилованных вавилонскими солдатами во время изгнания… Все про всех всегда знали, как, впрочем, и мы сегодня. — Он улыбнулся. — Начни наводить справки про какого-нибудь знакомого, хоть в Австралию он забейся, хоть на остров Пасхи, и на втором телефонном звонке тебе начнут такое о нем и его семье рассказывать, что только рот раскроешь от удивления.
— Значит, вы считаете, что никакого чуда с обнаружением того или иного колена быть не может? — спросила я. — А версия Эли Визеля о неких землях в Америке и проживающих на них, забывших свою историю коленах… — то, из-за чего Колумб пустился в плавание? А известная теория о том, что японцы — потомки этих колен, смешавшиеся по пути с племенами где-то в отрогах Гималаев? Причем, насколько я знаю, эта теория подтверждается…
— Бросьте, — перебил он. — Невозможно, чтобы вдруг возникла неизвестно где находящаяся страна, с волшебной рекой и чудесным образом уцелевшими коленами. Это аллюзия на нечто, чего я не знаю. А те, у кого я интересовался в Бней-Браке, — тоже не знают. Скорее всего, эта информация потеряна или относится к части тайного знания, куда меня с моим свиным рылом суетного функционера не подпустят никогда. — Он взглянул мне в глаза и твердо проговорил уже без акцента: — Вот что я вам скажу, землячка: тайное потому и называется тайным, что не продается тиражами в тысячи экземпляров и не распространяется по Интернету…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава двадцать первая. Ничто не должно повториться!
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл katastrofa!
«…просыпаясь ни свет ни заря, первым делом я вспоминаю обо всех делах — звонках, поездках, тусовках, встречах, — которые должна прожить сегодня, пробежать, проползти по-пластунски, не высовывая головы под огонь неприятеля. Страшная тоска наваливается на меня в эти первые минуты пробуждения. Кажется, я даже стону, во всяком случае, Борис уверяет, что момент, когда я прихожу в сознание после короткого оглушительного сна, он всегда чувствует…
День, в который должен, наконец, состояться Вечер Памяти и Скорби, начинается у меня с мигрени такой силы и скорби, какой нечасто могут похвастать даже пенсионеры «Теплого дома» Фиры Будкиной.
Мгновенно проносится передо мною огненный хвост последних скандалов и подготовки к событию: я вспоминаю, что Рамирес каким-то образом, вероятно, своими латиноамериканскими уловками, сумел навесить на меня обязанность встретить израильскую певицу Моран Коэн и привезти ее прямо в зал, что надо еще связаться с председателем дружественного нам фонда «Мир всем религиям» отцом Сергеем Коноплянниковым, который вызвался выступить с речью по теме, и продумать — как и его доставить к месту событий… Ну, и прочее, прочее, прочее. А главное — как вытащить на сцену Клавдия?
Проглотив таблетку «мигренола», я сажусь за телефон и принимаюсь будить всех своих. Сначала Костяна: в порядке ли звуковая аппаратура…
— Дина, — говорит он, — есть ли у вас хоть капля жалости? Полседьмого утра… Аппаратура давно в зале, все подключено, все крутится-вертится… Я лег вчера в час ночи…
Далее, Женя: — выложена ли на сайт информация о Вечере?
— …а-га-а…
— разосланы ли зазывки средствам массовой информации?
— …а-га-а…
— готовы ли для раздачи слонам и крокодилам фенечки (календарики с эмблемой и адресами Синдиката)?
— …а-га-а…
— Ты что, спишь?
— Нет, просто все это вы у меня спрашивали вчера, и я уже говорила, что все сделано.
Так. Теперь Маша… Ладно, эта пусть спит, она слабенькая.
Но вслед за этой мыслью раздается звонок. Взгляд на определитель: НЕ РЕВЕРДАТТО!
— Да?
Полузадушенный голос Маши:
— Дина, вы помните, что сегодня Вечер Памяти?
— Маша, ты грубишь.
— Так кто ж вас знает! Может, вы как раз вчера выпили, загуляли, забыли… а я только докладываю: чокнутой Фире Будкиной с ее старперами я уже звонила, чтоб все они, как штык!.. Машины у Рогова заказаны, певичку встретит ваш Слава и отволочет в зал ко времени, поп готов, как пионер, и от машины отказался, приедет сам…
— Маша, умоляю: вежливо, ласково, деликатно!
— Обойдутся…
Ну, хорошо, дальше: распорядиться об увековечении этой великой тусовки.
— Эльза Трофимовна, сегодня, как вы знаете, Вечер Памяти Шести миллионов погибших.
— Так-так… конечно… скольких миллионов?
— Эльза Трофимовна!!! Сегодня!!! Фонд «Узник»!!! При поддержке Синдиката, УЕБа, Посольства и прочих организаций проводит Вечер Памяти и Скорби! Этим мероприятием мы занимались последние три месяца!
— …так-так… конечно… я что-то не в курсе…
— …я звоню предупредить: любые сообщения об этой тусовке в средствах массовой информации выловить, обозреть и отослать начальству в Иерусалим.
— Ну, это само собой…
И, наконец, Рома. О-о-ох…
— Рома, доброе утро, я…
— О! Хорошо, что вы позвонили! Предупреждаю, сегодня у меня черт-те что, и сбоку бантик! На даче батарею прорвало, все водой залито, у Гройса ангина, да еще на вечер Послица зазвала нас на чай…
— Вы хотите сказать, что не явитесь сегодня на мероприятие департамента?
— Да не хотелось бы… Но у меня по нему вот какие соображения…
Я бросаю трубку и в ярости начинаю метаться по квартире, выговаривая самой себе все, что думаю о Роме, о Гройсе, о сегодняшнем Вечере и заодно о Синдикате, со всей его коллегией.
Поэтому, когда звонит телефон, неосмотрительно хватаю трубку.
— Да?!
— …кашеварим-кашеварим, а хлебают масоны… — тяжело вздыхая, тянет прямо в воронку больного моего виска знакомый гнусавый голос… — душа народная, кровь народная на нем, — за него та травушка взойдет-колышется…
Ревердатто, голубчик ты мой, птица ранняя, как и я, — здравствуй!
День начался…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Часов в одиннадцать меня вызвал Клава.
С полминуты разглядывал меня на пороге кабинета, сощурившись и гоняя рукою дым.
— Как тебе удается так худеть?
— Я же рассказывала, специальная диета…
— Нет, просто ты мне назло…
Но сегодня у него не было настроения упражняться со мной в русском.
— Садись. Я буду курить в сторону… Слушай, — что, сегодня вечером я должен быть на этой торжественной замбуре!
— Обязательно! — воскликнула я. — Ты будешь выступать. Я добилась, чтобы тебя вставили между Послом и священником.
— Пусть все они вставят себе в жопу морковку…
— Это очень важно, Клавдий! В последнее время эти посольские наглецы так и норовят указать нам место в иерархии.
— О, Боже… А я хотел пойти на рынок, выбрать баранью ногу и запечь ее с чесноком и травами по-венгерски… Знаешь, как я это делаю?.. Ну, ладно, — спохватился он. — Так, напиши мне какую-нибудь душевную замбуру. Только коротко и просто… Без своих писательских штук…
…Минут через двадцать он уже тренировался под моим руководством читать несколько простых, сдержанных фраз… Потом задумался и сказал:
— Слушай… у нас в одном городке под Клужем был такой случай… Немцы гнали на расстрел колонну, в которой шла одна семья, и самая младшая у них, трехлетняя, была такая беленькая, совсем арийская девочка. Немец, офицер, который сопровождал колонну, увидел ее, спрашивает — а этот ребенок откуда? — вышвырнул из строя и прогнал. Всю семью через полчаса благополучно расстреляли.