— А что там за прогулка по рекам и озерам в вашем ведомстве? У меня, знаете, супруга одержима идеей позагорать на палубе. Это что — реально?
Я пока мычу в ответ. Но весьма скоро мне придется что-то говорить.
Интересно — почему меня это так тревожит…
Мне вчера даже приснился сон: Клещатик будто бы нанял ледокол… Начальство отозвало всех синдиков из всех городов необъятной России, законопатили всех на корабль, подняли швартовы и поплыли по водным артериям России: Клавдий — на капитанском мостике, Петюня — боцман… ну, и вся остальная команда, как один… Утром на работе я рассказала Яше этот странный сон, он немедленно набросал комикс: полуголый Клава с головой, обмотанной майкой, похожий на опереточного пирата, объявляет Проект под кодовым названием «Операция „Жестокий романс“». А в конце комикса — ледокол терпит крушение, размотавшаяся майка на голове Клавы, конец свисает вдоль щеки, лицо сурово, как у Лоуренса Аравийского.
Пожар в трюме…
Конец Синдиката…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Павлик — энтузиаст, неутомимый следопыт, бесценный для Синдиката кадр, звонил обычно Яше часиков в пять утра…
— Яков Михалыч, — он бурно вываливал какую-нибудь свеженькую идею и замирал в ожидании, — как эта идея понравилась? Прислушаются ли, оценят ли?
— Я вот что подумал: а не двинуть ли нам по тюрьмам, по этапам, по лагерям?..
— Считаешь, пора? — озадаченно спросил его Яша…
— Да там нашего народу — убийц, насильников, аферистов, — сколько душа пожелает!
Яша поколебался…
— Думаешь, мы исчерпали число приличных… ну, хотя бы, — обычных людей? — неуверенно спросил он. — А эти у нас… думаешь, приживутся?.. Наша страна, вообще-то, не криминогенная…
Павлик замолк, засопел — вероятно, обдумывал ситуацию… А может, недавнее прошлое вспомнилось…
— Ладно, — вздохнув, проговорил он, — стану искать что-нибудь такое… обычное…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Петюня Гурвиц, апостол Петр нашего Синдиката, был назначен главой штаба кампании «Горячее сердце».
Он вызвал Яшу и велел сочинить несколько дацзыбао, в которых Синдик должен взывать к потенциальному восходящему (сначала, конечно, он обратился с этим ко мне, но я состроила такую брезгливую гримасу, что он сразу понял, что обратился к герцогине с просьбой подоить корову).
Итак, он вызвал Яшу и сказал ему:
— Понимаешь, мы должны им что-то говорить… Такое, чего не говорили раньше. Говорить что-то такое… Понимаешь? Вот что ты ему скажешь, — такого? Вот, ты приходишь, и что ты говоришь?
— Надо подумать…
— Вот, иди, подумай и напиши.
— Как — напиши? — удивился Яша.
— Словами. Что ты — ему, что он — тебе. Что ты ему на это в ответ, а он — тебе, значит… И так далее…
— Но… — замялся Яша… — Ведь невозможно заранее знать — что тебе возразят.
Петюня поморщился:
— Возможно, возможно… Что такого особенно неожиданного может он тебе сказать? Как и ты ему, впрочем…
— Зачем же тогда писать? — спросил Яша.
Петюня закатил к потолку голубые плутовские глаза наклюкавшегося на Тайной вечере апостола:
— Ты меня спрашиваешь?
Улыбнулся лукаво и спросил:
— Хочешь анекдот?
Анекдот от Петюни
Дама на приеме у врача:
— Я такая больная, доктор, такая больная… И здесь вот давит, и тут тикает, и там вот щемит…
— Хорошо. Раздевайтесь…
— Доктор, я так стесняюсь…
— Хорошо, давайте я опушу занавес и погашу свет…
Спустя минуту в полной темноте:
— Доктор, я не вижу — куда класть одежду.
— Кладите на мою…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Азария… Никогда невозможно угадать — какую форму выберет он для своего послания. Однажды прислал чье-то разводное свидетельство, над которым я сначала хохотала, потом задумалась. Выглядело оно так:
«В третью субботу пятнадцатого дня месяца Хешван, пять тысяч семьсот пятьдесят семь лет со дня сотворения мира по летосчислению, что ведем мы в Иерусалиме, лежащем на водах текущих и на водах застывших, Вадим, зовущийся Вадик, сын Александра, зовущегося Шуриком, дал жене своей Татьяне, зовущейся Татулей, развод по вере Моисея и Израиля в присутствии нижеподписавшихся свидетелей развода:
Ицхак Золотухин, сын Василия, свидетель
Иехезкиелъ, сын Мордехая, свидетель
Разрешается женщине выходить замуж за другого, кроме Коэна, по истечении 93 дней.
Печать районного суда Иерусалимского Раввината.»
Иногда, довольно редко, его послания были написаны в духе частного письма.
«Ты спрашиваешь, друг мой…» — так начиналось одно из писем Азарии, хотя я ни о чем давно уже его не спрашивала, а только жадно листала каждое утро почту, высматривая его имя.
«…Ты спрашиваешь, друг мой, — писал он, — как продвигается проект всенародного трамвая в городе, где и пешеходы выглядят лишним приспособлением к миру… Все путем: улицы трижды перекопаны и четырежды закопаны вновь, на площади Давидки щит рапортует о завершении работ на данном участке пути. Прочитав это сообщение, народ озирается в поисках рельс, без которых трамвай, при всем торжестве прогресса, из-за угла не появится. Очевидно, на данном участке пути план по разграблению средств уже выполнен. Двинемся дальше…»
Но, начав в иронически-горьком ключе, он постепенно накручивал себя, раскалял свой бубен, переходил на излюбленный слог разгневанного пророка и к концу письма уже бил в набат очередной цитаты, раскачиваясь в исступленном вопле:
«…Ибо все столы полны блевотиной; нет места чистого…
Поэтому слушайте слово Господне, люди глумливые, правители народа этого, который в Йерушалаиме… Вот в основание положил Я на Сионе камень, камень надежный, краеугольный, драгоценный, основание крепкое; верующий не поспешит.
И сделаю Я суд мерилом и справедливость — весами, и сметет град покров лжи, и смоют воды укрытие… Когда бич стремительный пронесется, будете им исхлестаны… и только ужас испытаете, когда поймете весть. Ибо коротка будет постель, чтобы растянуться, и узко покрывало, чтобы завернуться…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…после того как Клавдий трижды напоминал мне об интервью с Клещатиком, мне ничего не оставалось делать, как напустить на того Галину Шмак. Надо сказать, ее безотказность и надежность я оценила только сейчас, когда убедилась в том, что нет такого задания, которое она не взялась бы выполнить. Ее можно засылать на интервью к космонавтам на орбите, к водолазам в минуты глубоководного погружения, к шахтерам в аварийную шахту…
Возьмите у него интервью, Галина, сказала я, только не давайте завираться, вопросы ставьте четко, песни о собственном творчестве и величие замыслов режьте на корню; вообще, резать материал буду лично я! — и положила трубку, чтобы не услышать опять бесконечную сагу без препинаний о сволочах в типографии, подлеце Алешке и обоях в деликатный цветочек…
Вечером она уже рапортовала о выполненном задании, а на другое утро перекинула на мой электронный адрес довольно странный файл: это была смесь из эпики Гомера, свиста соловья-разбойника, Соломоновой Песни Песней и голоса сирены, манящей в морскую пучину…
Ной Рувимыч Клещатик, главный подрядчик Синдиката, соавтор песни «Скажи мне душевное слово», драматург и черт еще знает — кто, представал перед читателями «Курьера» опытнейшим мореходом, подробно объясняющим разницу между классами кораблей, маршрутами, командами и специальными терминами… Он расписывал будущую акцию с поистине поэтической страстью, перечислял всех выдающихся пассажиров, кто украсит эту замечательную поездку — актеров, писателей, журналистов, дипломатов; не были забыты и шимпанзе Дориан с хозяйкой, и цыгане с медведем, капелла «Московские псалмопевцы», известная певица Эсфирь Диамант; он подробно перечислил все увеселения гурманов, с упоминанием вин разных стран и блюд китайской, японской и прочих кухонь, которые ждут пассажиров на корабле… Я читала все это со смешанным чувством восторга, изумления и брезгливости. Опять представила себе галеон времен Ост-Индской компании… Наконец, села за работу и на всякий случай отчекрыжила всю романтику напрочь. Вверх тормашками полетели цыгане с медведем, «Московские псалмопевцы», Эсфирь Диамант и блюда изысканных кухонь. В опубликованном интервью Клещатик сдержанно сообщал о новой готовящейся акции Синдиката: двухнедельном турне на пароходе «Илья Муромец», приглашал звонить и записываться по следующим телефонам (приводились номера департамента Фенечек-Тусовок). Добавлял, что некая компетентная комиссия впоследствии отберет достойнейших. При этом критерии, по которым будет проходить отбор пассажиров, в статье не перечислялись.»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Представляете, Дина, — сказала Женя расстроенно. — Во дворе убрали песочницу. Такая жалость! Я брала в ней камушки для аквариума… Теперь все кончено. И самокат Шая запретил заводить во двор. Говорит, это опасно: к нему можно прицепить взрывное устройство…
Хотелось погладить ее по голове, утешить… На самом деле в трех наших комнатушках Женя развернула настоящий рыбий террор: меченосцы и гупии плодятся с таким остервенением, что вот уже месяца три как Женя выклянчила у меня разрешение поставить на мой стол «ма-а-ленький аквариум литров на сорок», для мальков, чтобы тех не сожрали родители.
Я согласилась, — а что делать? Мальков тоже жалко. К тому же в отдельных случаях, в беседах с некоторыми гостями, я могу скрывать за аквариумом невольное выражение лица…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По тому, с какими вытаращенными глазами прибежала Рутка с сообщением об очередной перекличке, я поняла, что грядет бо-ольшое начальство, что придется опять отрабатывать номер: «а без меня тут ничего бы не стояло». И что вновь нам придется слушать «Песнь ГОЭЛРО».
Так и есть: когда все мы привычно сгрудились за круглым столом, Клава достал фонарик-крошку и сказал:
— Дина, отодвинься от карты, несмотря на то, что ты сильно похудела в последнее время…
И повел зачин…
Это были трое из Объединенного Совета Покровителей Синдиката.
Глава Опекунской Комиссии, Джошуа Бекон, с мордой ротвейлера, его секретарь Луизиана Гопп, старуха, с лицом одновременно изумленным и сонным, то есть оторопелым, и хлыщеватый молодой человек с ярко-зеленым галстуком в лазоревую крапку, которым он занимался без устали и, похоже, бессознательно, — как двухлетний малыш теребит и тянет свое крошечное оружие мужественности.
Клава, как обычно, тянул эпохальную «Песнь ГОЭЛРО», разгуливая лазерным фонариком по просторам бывшего СССР, торжественно сообщая цифры, факты, сражая гостей расстояниями. Он вонзил красный огонек в Японию и начал торжественно-хозяйским тоном:
— Тут Япония.
Совершил рукой круговое движение в сторону Калининграда и провозгласил:
— А тут Калининград. Лету одиннадцать часов…
Яша рядом со мною закатил глаза и прошептал трагическим голосом:
— Я больше не могу это слышать. У меня будет мозговой спазм.
Джошуа Бекон угрюмо следил подозрительным взглядом за полетом красной точки, словно хотел поймать Клаву в жульничестве на километрах или человекоголовах. Молодой ферт поигрывал языком галстука, то обмахивая им лицо, то щекоча им свои нос и подбородок.
Бабка после каждой цифры восклицала:
— О, май га-ад!
Клава от ее испуганного восторга хмелел и закидывал гостей цифрами, совершая фонариком огромные дуги от Скандинавии до Таймыра.
— Это Камчатка! — сурово и торжественно говорил он.
— О, май га-ад!!
— А это — Аляска!
— О, май га-а-д!!
По всему видно было, что старая калоша впервые встретилась с картой мира.
Я вытянула под столом ноги, наткнулась на чьи-то туфли, искоса заглянув под стол, увидела снятые туфли Джошуа Бекона — лаковые, с идиотскими пряжками, наверняка, очень дорогие. Человек с маломальским вкусом ни за что не согласился бы надеть такую обувь.
Рядом елозили по полу корявые растоптанные лапти моего любимого начальника. Он никогда не мог надеть новые туфли. Его правая нога была искорежена тяжелым ранением в войну Судного дня, поэтому месяца два туфли растаптывал для него кто-нибудь из домашних.
Я взглянула на Клаву. Лысина его багровела от служебного рвения, толстые ляжки свисали со стула, синяя рубашка прилипла к жирной спине.
Я обожала его.
Я готова была разнашивать его туфли.
Справа от меня, доброжелательно обводя взглядом всех за столом, сидел наш Шая.
— А это остров Ямал. Там живут четырнадцать евреев…
— О, май га-а-ад!!
— …хррять, сучий потрр… — прохрипел пиджак Шаи.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Утром, проходя по двору нашего детского садика, я увидела на скамейке троих, смиренно дожидающихся кого-то, мужчин с котомками. Сидели они, видимо, давно, и вид имели вокзальный. Таких навалом околачивалось у «Гастронома» на углу, но как же они попали в Святая Святых Синдиката? Между тем, Эдмон прохаживался неподалеку и не подавал никаких признаков беспокойства при виде этой, явно алкогольной, троицы…
— Эдмон, — спросила я его, — какие симпатичные ребята загорают тут у нас на скамеечке. Ты где их подобрал?
Он остановился, смерил взглядом мятую троицу и сказал:
— Это строители. Гурвиц распорядился пропустить…
— А… И что же они тут будут строить?
Он пожал плечами:
— Гурвиц говорит, дом. Вон там, на месте песочницы… Я оглянулась, не очень доверяя осведомленности Эдмона. Бывшая наша песочница была обычного детсадовского стандарта. Да и вокруг поля не простирались… Интересно, какого рода помещение намеревался возвести здесь наш вечно пьяный апостол?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №3.895:
Бабий страдательный голос:
— Ой, я же вся больная, вся больная… анализ за анализом, анализ за анализом, и ничего не показывает… Уж если мне родная страна не поможет, так кто?!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл marina
«…звонила Марина… Она разыскала книгу по физиономистике какого-то известного автора и сейчас размышляет над внешностью Пушкина. Какой формы нос или ухо что означают. Прикидывает, забраковывает те или другие нос, глаза, лоб…
— Послушай, — говорю я ей. — А не сделать ли просто точную копию его портрета? Чего уж там, пусть будет, каким был…
— Нет, — с сомнением отвечает она. — Не могу пустить это дело на самотек. А вдруг какой-нибудь опытный физиономист скажет потом, что у нашего Пушкина лоб дегенерата, а нос карточного шулера?»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В июле Иерусалим навалился на нас с особенным начальственным жаром. Видать, очередной варяг, приглашенный на беседу с Иммануэлем, выдал очередную нетленную мысль: организовать идейный форум-прорыв, обеспечить могучий интеллектуальный рывок. На месте. В России.
На встречу с Верховным, специально для этой цели залетевшим к нам на один день по пути в Рим, в «Пантелеево» свезли инструкторов по восхождению со всех концов бывшего СССР.
Клава распорядился, чтобы вся коллегия синдиков собралась там же. Предполагалось, что присутствие Верховного стимулирует мозговой штурм на выработку методов ускорения Восхождения.
По этому поводу в «Пантелеево» торопливо побелили два деревянных столба, символизирующих въезд в дом отдыха, заасфальтировали две, особенно глубокие, колдобины на центральной аллее, по которой пролегал путь Верховного, вычистили и закрыли на замок туалет, на случай, если Верховному понадобится заскочить по нужде, и в столовой водрузили большую вазу с цветами на колченогий стол. Кроме того, подмели, наконец, конференц-зал, где, собственно, мы должны были штурмовать интеллектуальные вершины.
Вначале в конференц-зале был собран узкий круг посвященных.
Клава рапортовал Верховному о положении дел. Как любой военный, он обожал цифры, неважно — что в них воплощалось: километры, люди, или еще какие-нибудь виртуальные сущности. Например, в начале своего отчета привел поразительную цифру: за год в Синдикат поступают 63 тыс. обращений.
Я-то знала, что это за обращения…
Хотя попадались и обращения настоящие. Яша рассказывал, как на прошлой неделе к нему явилась интеллигентная дама и с дрожью в голосе поведала о своем горе: ее единственный ребенок, мальчик восьми лет, болен шизофренией, поэтому, она хочет отправить его в кибуц.
— Куда? — не понял сердобольный Яша.
Видите ли, она слышала, ей рассказывала приятельница, что есть такие кибуцы, где за подобными детьми ухаживают, с ними играют дельфины, верблюды, лошади и павлины…
— И вы отправите такого ребенка одного? — не веря своим ушам, спросил Яша.
— Я бы к нему часто приезжала… — доверчиво объяснила эта милая женщина.
— Но вы понимаете, — начал Яша, все еще подыскивая слова, — что в чужой стране, среди чужого языка он переживет стресс, может убежать, бродить один, голодать, покончить с собой от тоски?!..
— Вы так считаете? — прошептала она… — Я думала… дельфины, лошади… ослики…
Яша, трепетный отец, самолично покупающий дочерям все, — от свитеров до прокладок, — смотрел на эту измученную жизнью идиотку и испытывал нестерпимую жалость, безадресную тоску и желание прибить ее, на хрен.