. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В один из вечеров позвонила Марина, сказала:
— …Он почти готов. Осталось только пришить голову к туловищу. Сейчас сидит в кресле, а голова — на коленях. Сюртук уже сшит, ноги в гетрах продеты в элегантные ботиночки… Во всяком случае, когда его тело лежит на столе, Серега не может есть. Мы вот только думаем о концепции выставки… Кто он? Кто?
— Что значит — кто? Он — Пушкин.
— Вот видишь, ты тоже банальна, как и все. Да, он Пушкин, но — зачем?! Каков смысл его появления в мире?
— Знаешь, — сказала я устало, — безумия мне хватает и в Синдикате…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…в последнее время я, как царь Соломон, события переживаю с провожающим мудрым взглядом — „гам зе яавор…“ — „и это пройдет“…
Вот уже прошла Ханука, слава Богу, без особых скандалов, к которым я теперь на всякий случай готова всегда. Наоборот, — исполнение оратории Генделя в знаменитом зале знаменитым оркестром придало событию высокий смысл и проникновенную торжественность…
Без официоза все равно не обошлось, но все же я максимально постаралась смягчить его до домашнего уровня.
Мы заранее договорились с нашим Главным раввином Манфредом Григорьевичем Колотушкиным, что он зажжет восьмую свечу. Бросились искать многострадальный этот святильник — наследную ханукию Синдиката, которая верой и правдой служила на всех ханукальных праздниках, вечеринках, представлениях и сборищах. Ее нигде не было… Наконец Яша вспомнил, что в последний раз ханукию отвозили в ночной клуб «Голубая мантия», где проходил вечер душевного единения с Израилем и где неизвестно что, — вернее, хорошо известно, — что происходило под трепетным светом ее тусклых электрических лампочек…
За ханукией в «Голубую мантию» я послала Костяна, который вернулся с вытаращенными глазами, — примерный муж и преданный отец, он даже вообразить не мог, что подобные заведения процветают в столице его Родины…
Так что наш Главный раввин торжественно прочел благословение и зажег на сцене восьмую свечу, то есть опасливо крутанул лампочку, которая зажглась не сразу, а с помощью красавицы-ведущей в строгом концертном платье.
Да и Клава, зубривший те несколько фраз, которые я написала ему — замбура ! — на сцене вдруг сложил листок вчетверо, сунул в карман и сказал:
— Вот, я помню всех убитый товарищ мой… Их много… они не думал о высокий слов, когда защищал свой земля. Они просто умирал, не родив сына-дочь… Это всегда со мной — их хорошие лица… У нас служил Габи, мой друг, он взорваться на Синай… Пусть этот концерт, этого, тоже еврей, значит Маккавей, — Гендель, — я делать ему память. Габи, я помнить тебя до мой собственный смерть!
За кулисы он вернулся взволнованный, с багровой лысиной.
«Ну, как?» — тревожно спросил меня, я показала большой палец, и мы молча обнялись…
Великая все-таки штука — ритуалы, особенно ритуалы в искусстве, тем паче — в таком искусстве, как музыка… Как организуют они, выстраивают, углубляют пространство души, вытягивают в ней своды, в которых эхом отзываются звуки старинных мелосов…
С удовольствием вспоминаю сейчас, как на пустой сцене отдыхали на боку — словно прилегли на стулья — три контрабаса.
Как выкатили рояль, как встали музыканты, как стремительно вышел дирижер, пожал руку первой скрипке…
Затем с обеих сторон из-за кулис цепочкой на сцену потянулся хор, поднимаясь по одному на подставки: белые клинки рубашек на груди с эфесами бабочек, и — в руках певцов — огромные вишневые бабочки раскрытых партий.
И герб СССР над органом.
Спустя часа два после начала концерта я поднялась со своего кресла и тихонько направилась в туалет, боковым зрением отметив, что из тоскующих рядов Фиры Будкиной отделился человек и тоже поспешил к выходу. Выскользнув из зала, я с ним столкнулась: это был Самуил-рифмач. Он стоял передо мною с развернутым на груди листом бумаги, на котором было написано:
«Прошу молчать!!! Мне нужно сообщить вам в конфиденциальной обстановке пути спасения Израиля!»
Молча, как и было мне велено, я развернулась и трусцой побежала обратно в зал.
Клавдий со своего места проводил мой пробег страдальческим взглядом…
Бедный Клава, вынужденный высидеть до конца оратории! На утренней перекличке он похвалил «такую замбурную тусовку, которую замастырила Дина в этом красивом зале». Правда, добавил, что лично он, Клавдий, любит военные марши, любит, когда грохочут барабаны, когда очень громко и весело всем вокруг… А вчера эти недо..анные бледные бабы тянули «а-а-а» — и «у-у-у» — и «о-о-о-о», и видно было, что им не помешало бы хоть часовое общение с нашими Маккавеями, особенно когда те выходят в отпуск и фармацевтическая промышленность Израиля сразу выполняет план по продаже презервативов…
Но заметил выражение моего лица и сказал:
— Ладно-ладно, не смотри на меня так. В конце концов, я высидел целый вечер. Я заслужил медаль на брюхо…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каждое утро я заходила в свой кабинет, с затаенной опаской приближаясь к компьютеру… Я давно испытывала искушение если не падать ниц перед ним, то, по крайней мере, кланяться… Вздорный его норов я чувствовала совершенно так же, как чувствуешь тяжелый нрав самодура. Иногда — довольно редко, в дни государственных российских праздников, — он пребывал в ровном благодушном настроении. В такие дни электронная почта приносила лишь несколько писем от друзей из Америки или Израиля, от сестры из Новой Зеландии, какое-нибудь милое письмецо от Норы Брук, одновременно и деловое, и обязательно — как булочка изюм, — содержащее в себе забавную историю, случай, анекдот; письмо-привет от Аркаши Вязнина с приглашением на какой-нибудь концерт, выставку или в гости, письмо от Веронички, моей чешской переводчицы, со списком вопросов по переводу романа; напоминание руководителя литературного салона «На Плющихе» о моем творческом вечере, который состоится тогда-то…
Но гораздо чаще, открывая почтовую программу, я окаменевала в тоске, в предвкушении тяжелых работ по расчистке Авгиевых этих конюшен. В мои закрома сыпались и сыпались весь морок и суета этого мира: страдания и горечь, оторопь и слезы, вражда и нужда, настоятельные просьбы и напористые устремления, рукописи графоманов, никчемные проекты, воззвания сумасшедших, протесты обойденных, пиры-во-время-чумы и пиры-валтасара…
Итак, вдох… Открываю почтовую программу… Строка заполняется черной дорожкой, бежит, бежит… Я уже знаю, что из коробка высыпятся на меня сорок семь писем… Тридцать процентов наполнения… шестьдесят семь… восемьдесят два… девяносто шесть… Сто!.. Ну-с, теперь вдохнуть поглубже, и — поехали с орехами:
— рассыла «Народного университета» Пожарского;
— рассылка Панславянского Объединенного Союза против засилья американо-сионистского спрута;
— рассылка Чеченского Союза борьбы с оккупацией;
— рассылка секты «Истинные дети Израиля»;
— просьба от священника Георгия Лунина «оказать посильную помощь в восстановлении нашего сельского храма. Из-за ветхости (ему сто лет), деревянный, изувеченный в безбожное время храм сейчас находится в аварийном состоянии и требует скорейшего к себе внимания… Если вам не чужды милосердие и благотворительность…» Ах, милый ты мой, не чужды, не чужды…
Далее…
— приглашение от Гройса на Пленум вновь учрежденного Межэтнического еврейского Конгресса…;
— рассылка радио «Святое распятие» — слушайте наши передачи!!!
— Приказ главы департамента Кадровой политики об увольнении Анат Крачковски и немедленном отзыве ее в Иерусалим;
— Приказ главы департамента Кадровой политики о восстановлении в должности Анат Крачковски и продлении срока ее службы на три месяца в связи с отсутствием достойной замены;
— наконец, сообщение из департамента Розыска потерянных колен, что Садыков Насыр Файзуллаевич, 49 года рождения, профессия — следователь по особо важным делам, принадлежит к потерянному колену Дана («Дан будет судить народ свой: как одно — колена Исраэля. Да будет Дан змеем на дороге, аспидом на пути, что язвит ногу коня, так что падает всадник его навзничь. На помощь твою надеюсь, Господи!»)
Кажется, все… Нет! Вот, на закуску, письмецо, подписанное неуловимым, неподкупным и неугомонным Азарией:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава тридцатая. Азамат и Рустам
В начале января я собиралась в командировку в Калининград. Меня давно приглашали выступить перед местной общиной, я предвкушала довольно приятную поездку и собиралась прикупить дешевого янтаря — надвигалась лавина дней рождений разных моих баб: подруг, сестры, врачей… Дня за два до отъезда в кабинет ко мне строевым шагом вошла Угроза Расстреловна Всех и командным тоном заявила:
— Вот что! Вы, я слышала, едете в Калининград? Нужно передать деньги в наше тамошнее отделение. Скажу откровенно: никому бы не доверила, потому что никому не верю, — не будем называть имен. Но вы, с вашей патологической бестолковостью к расчетам… Короче, с вами я готова передать деньги…
— Много? — недовольно осведомилась я.
— Да нет, пустяк. Тысяч сто пятьдесят… Ведь вы прямым едете, без пересадок?..
Не дожидаясь ответа, она отмаршировала прочь, и пять минут спустя из бухгалтерии мне принесли увесистый пакет… Все это было очень некстати, тем более что вчера Слава сказал:
— Ильинишна, вот какое дело, если вам невнапряг: там ведь, в тех Кенигсбергских краях, янтарь дешевше, чем у нас. Так не в службу, а в дружбу: дам я вам несколько таллеров, а вы уж своим женским чутьем выберите побрякушку — законной моей на юбилей…
Ну и, как обычно, Костян под завязку нагрузил меня литературой — я всегда в филиалы везла в подарок те книги, календари и прочие фенечки, которые мы издавали в нашем департаменте…
— …Калининград! — говорил Слава, по дороге на вокзал, — Это ж там могила Канта? Нашел где помереть… — он по привычке включил радио, которое немедленно затянуло:
— У меня отец в тех краях воевал, рассказывал всякие ужасы. Как немцы их из окопа несколько дней не выпускали… От жажды он чуть не умер, совсем уже загибался. Но тут рядом его товарища убило, и в упавшую каску крови натекло. Тогда отец каску-то поднял и одним залпом той крови и напился…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…В отличном настроении я заняла свое хорошо запирающееся и отлично протопленное купе СВ, развесила шубку, попросила у проводницы чаю и расслабилась: наутро меня должны были встретить инструктора калининградского отделения Синдиката. Самым приятным было сознание, что меня никто не потревожит, — в последние месяцы я часто пересекала границы, без конца вступала в рискованные выяснения отношений с представителями этого рода войск и порядком устала от такой здоровой встряски организма…
Я переоделась в пижаму, и довольно долго, поджав ноги и опершись локтями на столик, сидела у окна, глядя в постепенно меркнущую белизну полей, проступающее в окне мое смутное лицо, позволив себе наконец вспоминать такой вот, почти забытый, зимний путь, проделанный когда-то мною в молодости — напрасно…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл azamat-rustam
«…спустя три дня могу, наконец, попытаться бегло, конспективно передать мои безумные приключения…
В самом деле, какого черта я решила, что в поезде, следующем через несколько стран, меня не побеспокоят пограничники, что мне не понадобится транзитная виза?! И до каких пор можно надеяться на военную точность синильного Рогова, который, похоже, и сам не знает — какое государство с каким граничит! После всего случившегося Яша говорит — если б Шая узнал о происшествии (а я не пишу докладную в департамент Бдительности, жалея старого дурака Гошу) — то он пустил бы Георга Рогге в расход выстрелом в затылок прямо во дворе детского садика. Я криво усмехаюсь этой шутке, но неизвестно, как восприняла бы я ее недавней морозной ночью, прыгая с подножки поезда в сугроб под конвоем пограничников на заснеженном глухом полустанке — вот, как в старых советских фильмах, гремя жестяным чайником, ныряют под составы и бегут на станцию за кипяточком…
Нет, все-таки надо по порядку…
Начать с того, что милая привычка проводников поездов всех постсоветских стран — посередь ночи открывать своим ключом купе — разбивается об инструктаж департамента Бдительности: всегда поднимать боковой предохранительный язычок на двери. Много раз я наблюдала, как, рванув на границе дверь купе и натолкнувшись на сопротивление штырька, они почему-то сатанеют от неожиданности и кричат:
— Документы приготовить!!!
Словом, ночью, часа в два, — я в поездах сплю как младенец, — шебуршит ключ в двери, она приоткрывается на щелку, и взбешенная проводница взвывает, как полуночная ведьма: «Документы приготовить!!!» Я вскакиваю, открываю — ко мне вламываются трое белорусских пограничников…
У меня нет сомнений, что их специально наводят проводники на те купе, в которых едут иностранцы, да еще в одиночку. Так что я подобралась.
К счастью, я искренне полагала, что виза мне не нужна, поэтому была подтянута, азартна и зла, как черт. Если б знала, что виза-таки нужна, а наши бездельники из административного отдела просто — как говорит Яша, — сей факт прохлюпали хлебалом, я бы, наверное, померла от страха.
Так вот, они вламываются, и минуты три листают так и сяк мой справа-налево паспорт…
— У вас же визы нет!
— Да и хрен с ней, ребята! — говорю приветливо я, безумная матрона. — Еду я в Калининград. Святую землю Беларуси не оскверню.
Все трое стекленеют от такого поворота беседы. Вялые, с лицами, будто слепленными из отварного картофеля, они, похоже, и сами не уверены — нужна или не нужна мне транзитная виза. Долго ищут какой-то пункт в потрепанных инструкциях. Наконец, один связывается по рации с начальником смены, тот является и, — как в дурном сне, — начинается перепалка, в которую я вкладываю весь опыт дворовых разборок своего ташкентского отрочества:
— Вы должны ехать в Минск!
— …в гробу я видала ваш Минск!
— Но вы только там сможете получить белорусскую визу…
— …в гробу я видала вашу белорусскую визу!
Проверено многажды: в такие моменты я напрочь забываю, сколько там у меня книг, переведенных на сколько там иностранных языков, и в скольких энциклопедиях есть обо мне статьи… я просто ныряю в происходящее с головой самозабвенно, проникаясь событием во всех его ипостасях — фактическом, языковом, смысловом, осязательном. И возможно, потому, что в любом повороте жизни хочу видеть корень здравого смысла, я с ослиным упрямством добываю этот самый корень из предлагаемой ситуации, — даже если для этого надо обматерить всех присутствующих. Кстати, мат в такие вот минуты очень помогает — он играет роль оплеухи, которой приводят в чувство потерявшую сознание дамочку…
— Две минуты на сборы, мы снимаем вас с поезда!
А между прочим, январь, ночь, 18 градусов мороза.
Замедленные кадры: я надеваю шубку, подхватываю тяжеленную сумку, собранную и до отказа утрамбованную фенечками добросовестным Костяном, и прыгаю с подножки поезда на заледеневшую насыпь… Удар бешеного ветра и ледяной огонь, хлынувший в легкие так, словно проникает туда не через носоглотку, а прямо в отверзтую грудь, приготовленную для водвинутого слова какого-нибудь нового пророка. И мгновенные слезы выступают на глазах.
Сопровождаемая конвоем пограничников, на каблуках, я ковыляю вдоль полотна в сторону приземистой, как показалось мне, сторожки… Вокруг на сотни километров — заснеженный лес, ни намека на человеческое жилье — словом, вариант «Доктора Живаго»… Американская экранизация…
…Дальше действие разворачивается в каптерке глухой пограничной станции Гудайгай.
Декорации таковы: три скамейки, на которых спят два бомжа, зарешеченое окошко кассы «кошт за праезд», под которым на кафельном полу растеклась гигантская лужа, так что каждый, кто желал бы уплатить этот самый кошт, должен в этой луже постоять. Правда, билет мне взять невозможно никуда из-за отсутствия белорусских рублей. Обменять деньги на «зайчики» тоже невозможно из-за отсутствия обменного пункта. Позвонить домой невозможно из-за отсутствия телефона, а мобильная связь не действует в этих глухих пограничных низинах. Все остальное, само собой, совершенно невозможно из-за отсутствия туалета. («Да тут недалёко, с полкилометра вдоль полотна…»)
— Яжайтя в Минск, в свое Посольство, — говорит мне один из этих парней, наиболее сочувствующий по виду. — Выправляйтя визу и дуйтя, куда желаетя. Хоть в Калининград.
Вместо того чтоб подобострастно умолять их помочь… хоть чем-нибудь, я продолжаю ругаться с ними самым нещадным образом, пытаясь совладать с идиотской логикой всей этой системы и понять: если, не имея транзитной визы, я не могу сидеть в поезде, то как без этой визы я могу ехать в Минск? И зачем?!