— А дочку почему с собой не взяла?
— У нее был мужчина. Его имя я тебя тоже попрошу запомнить: Икума Хэйхитиро. Он тогда числился доцентом на кафедре психологии в Т***ском университете. Сидзуко жила в Токио вместе с ним.
— Значит, Садако их ребенок?
— Точно не знаю, но, похоже, так оно и есть.
— Ты уверен, что они не были женаты?
— Уверен. За несколько лет до этого Икума женился, и у его законной жены тоже родился ребенок. Так что он был семейным человеком.
— Так и запишем: внебрачные отношения, — пробормотал Ёсино себе под нос и облизнул кончик карандаша. Сделав пометку в блокноте, он сказал в трубку: — Ага, я все понял. Что-нибудь еще?
— В начале пятидесятого года Сидзуко вернулась в родные края и встретилась с дочкой после трехлетней разлуки. Но в конце того же года она снова уехала с
Идзуосимы, на этот раз прихватив Садако с собой. Обе исчезают на пять лет. Никто не знает, где они жили и что делали все эти годы.
В середине пятидесятых до Такаси Ямамуры — двоюродного брата Сидзуко — доходят слухи, что его двоюродная сестра стала знаменитостью и процветает.
— Эти слухи имели под собой какое-нибудь основание?
— Не знаю. Слухи ведь дело такое. Птичка на ушко нашептала… Я когда старику визитку свою давал, он долго на нее смотрел, а потом говорит: «Да вам же,
газетчикам, лучше знать, что с моей сестрицей стало…» Так что, если верить его словам, то эти пять лет — с пятидесятого по пятьдесят пятый — мать с дочерью занимались чем-то таким, что могло привлечь внимание средств массовой информации. Но чем именно, старик не знает. На Идзуосиму информация с большой земли тогда доходила с перебоями…
— И ты, конечно, хочешь, чтобы я разузнал, чем же эта семейка занималась.
— Совершенно верно. Как ты угадал?
— Ну ладно тебе дурака валять, что я, совсем идиот, что ли…
— Но это еще не все. В пятьдесят шестом году Сидзуко с дочерью возвращается на родину. Такаси рассказывает, что за время отсутствия сестра очень изменилась, стала совсем другим человеком. Он пытался ее расспрашивать, но она не отвечала на вопросы. Большую часть времени Сидзуко просто неподвижно сидела в какой-нибудь из комнат и бормотала себе под нос непонятные слова. В конце концов она покончила жизнь самоубийством, бросившись в кратер вулкана Михара.
— Значит, я должен узнать, почему Сидзуко совершила самоубийство, так?
— Я очень тебя прошу! — Асакава даже слегка поклонился, хотя было ясно, что его собеседник не может увидеть этого вежливого жеста. «Если я в ближайшее время не смогу выбраться с острова, то кроме Ёсино мне не на кого рассчитывать… — пронеслось у Асакавы в голове. — Обидно, что я здесь застрял. На пару мы бы быстренько все выяснили…» Он уже жалел о том, что приехал на Идзуосиму. Ему казалось, что Рюдзи справился бы в Сасикидзи и без него, а он бы пока собирал информацию в Токио. Это, без сомнения, было бы гораздо разумней, чем торчать вдвоем на проклятом острове.
— Ладно, я сделаю все, что смогу. А тебе не кажется, что стоит дать мне еще кого-нибудь в подмогу?
— Я позвоню в редакцию и поговорю с Огури. Может, он найдет для тебя пару человек.
— Буду тебе очень благодарен…
По правде говоря, Асакава сомневался в том, что Огури вообще захочет говорить с ним на эту тему. Нехватка людей была одной из главных проблем в редакции. И,
соответственно, вероятность того, что Огури согласится отпустить кого-нибудь для работы с Ёсино, была ничтожно мала. Но попробовать все равно стоило.
— Ну вот. После смерти матери Садако до окончания школы жила в Сасикидзи у дяди. Теперь комнаты в этом доме сдаются на лето туристам… — Асакава хотел добавить, что они с Рюдзи остановились как раз у дядюшки Садако, но сдержался. Это не имело прямого отношения к делу и показалось ему лишним. — Через год Садако прославилась тем, что предсказала извержение вулкана Михара. Представляешь себе, в пятьдесят седьмом году именно в тот день и час, который предсказала соплюха-четвероклассница, вулкан ожил.
— Да, крутая девчонка. С такими никакие сейсмологи не нужны! — В голосе Ёсино слышалось восхищение.
Слухи о девочке-предсказательнице быстро распространились по всему острову. Информационная система Миуры сработала безотказно, и Садако Ямамура попала в картотеку профессора. Но об этом Асакава не стал сообщать Ёсино. Суть заключалась в другом…
— После извержения вулкана местные жители стали приходить к девочке с просьбами предсказать будущее, но Садако неизменно всем отказывала. Вроде как: «Что вы от меня хотите, я обычная девочка и ничего такого сверхъестественного делать не могу…»
— Стеснялась, что ли?
— Понятия не имею. Едва дождавшись окончания школы, Садако уехала в Токио. Вырастившие девочку родственники ровным счетом ничего о ее токийской жизни не знали. Один раз из Токио пришла открытка. В открытке Садако писала, что успешно прошла пробы и поступила в театральную студию «Свободный полет». О ее дальнейшей судьбе ничего не известно.
— То есть получается, что кроме «Полета» никаких зацепок нет.
— Получается, что так…
— Ну ладно. Значит, я должен узнать, чем именно с пятидесятого по пятьдесят пятый год занималась в Токио Сидзуко Ямамура, почему в пятьдесят шестом она бросилась в жерло вулкана и что стало с ее дочерью Садако после того, как в восемнадцать лет она поступила в театральную студию. Короче, мне надо постараться собрать всю информацию как о дочке, так и о матери, я правильно понял?
— Да. Все верно.
— Так с кого мне начать?
— Ты о чем?
— Ну, с Садако или с ее мамаши? Чего тут непонятного? Ты же сам сказал, что времени мало, значит, нужно начинать с самого важного.
Если так ставить вопрос, то никаких сомнений у Асакавы не оставалось. Его проблема напрямую связана с Садако.
— Пожалуйста, начни с дочки.
— Ясно. Тогда завтра с утра я схожу в студию.
Асакава взглянул на наручные часы. Начало седьмого. Наверняка репетиция сейчас в самом разгаре.
— Ёсино-сан, умоляю, сходи к ним сегодня вечером. Если можешь, прямо сейчас.
Ёсино тяжело вздохнул и покачал головой:
— Я все понимаю, дружище, но ведь у меня куча своей работы. Мне сегодня за вечер столько всего написать надо, как подумаю — руки опускаются… И завтра, между прочим, тоже… — Ёсино замолчал, понимая, что продолжить — значит окончательно унизить приятеля. Это было не в его правилах, он всегда старался вести себя по-мужски.
— Я очень прошу… У меня ведь послезавтра срок выходит… — только и сказал Асакава. Он прекрасно знал все «прелести» журналистской работы и не хотел чересчур навязываться. Не говоря больше ни слова, он терпеливо ждал, что ответит ему Ёсино.
— Ладно, делать нечего, постараюсь забежать к ним сегодня, хотя не обещаю…
— Огромное спасибо. Я теперь твой должник. — Асакава снова поклонился невидимому собеседнику и уже собирался повесить трубку.
— Эй!! Не вешай трубку, погоди, — закричал Ёсино. — Я тут у тебя кое-что хочу спросить.
— ?
— А какое отношение Садако имеет к видеозаписи, которую ты видел в «Пасифик Лэнд»?
Асакава вздохнул.
— Да ты все равно не поверишь…
— Рассказывай.
— Эта запись была сделана вовсе не видеокамерой, как я раньше думал… — начал Асакава и замолчал. Он хотел, чтобы Ёсино в полной мере оценил смысл сказанного.
— Эта запись была сделана силой воли женщины по имени Садако Ямамура. На пленке записан поток ее сознания: мысленные образы и то, что она когда-то видела своими глазами… Что-то вроде отрывочных воспоминаний…
— Что-о? — удивленно произнес Ёсино.
— Ну, я же сказал, что ты все равно не поверишь.
— Это что, «ментальная фотография»?
— Не совсем. Речь ведь идет не о фотопленке, а об электронно-лучевой трубке. Я бы назвал это «ментальной телетрансляцией».
— А я бы назвал это «феноменальной фальсификацией». — Ёсино засмеялся своему неудачному каламбуру. Он любил острить, хотя ему далеко не всегда это удавалось. Асакава давно к этому привык и, нисколько не рассердившись, молча слушал смех приятеля на том конце провода.
К станции «Ёцуя-сантёмэ» медленно подъехал и остановился поезд, как и все поезда на этом отрезке линии Мару-но-ути, до отказа набитый пассажирами. Людской поток выплеснулся из вагонов.
На часах без двадцати десять. Ёсино торопливым шагом поднимался по лестнице, ведущей из-под земли на поверхность. На самой последней ступеньке сильным порывом ветра с него чуть было не сорвало кепку. Придерживая свой головной убор обеими руками, он отошел на край тротуара, огляделся в поисках ориентира. Отыскать здание пожарной охраны не составило большого труда. Через минуту Ёсино был уже на противоположной стороне улицы. Театральная студия располагалась в одном из соседствующих с пожарной охраной домов.
Вывеска «Свободный полет» висела прямо над лестницей в подвальный этаж. Снизу доносилась музыка, обрывки сценических монологов: девичьи и юношеские голоса сливались в радостный гул. Даже не будучи театральным журналистом, Ёсино догадался, что до премьеры остается всего несколько дней. «Они сейчас, наверное, с утра до ночи репетируют. Пока метро не закроется», — пришло ему в голову. Спускаться вниз не хотелось. За много лет работы в отделе криминальной хроники он отвык от общения с творческими натурами и при мысли о том, что сейчас он попадет в святая святых театрального искусства — репетиционный зал, ему стало не по себе.
Лестница была покрыта железными пластинами, и каждый шаг Ёсино гулко отдавался под низко нависшим потолком. «Если никто в студии уже не помнит о Садако, — размышлял он, спускаясь по ступенькам, — то тогда эта ниточка обрывается. В таком случае дальнейшая судьба странной женщины с невероятными способностями останется для нас загадкой…»
Студия «Свободный полет» была основана в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Садако прошла пробы в шестьдесят пятом. Из тех, кто в свое время основал эту студию, сейчас оста лось только четверо, включая художественного руководителя студии — режиссера Утимуру.
На входе Ёсино поймал молодого студийца — паренька лет двадцати, протянул ему свою визитку и попросил позвать руководителя.
— Сэнсэй, это к вам. Из газеты М***, — хорошо поставленным голосом громко произнес паренек подойдя к человеку, сидевшему возле стены и пристально наблюдавшему за тем, что происходило на сцене. Утимура с удивлением обернулся, но тут же, увидев посетителя, соорудил на лице приветливую улыбку и, поднявшись с кресла, поспешно подошел к Ёсино. К прессе здесь относились с уважением. Маленькая заметка в театральной колонке могла в несколько раз увеличить количество проданных билетов. «Мало ли что, — пронеслось у режиссера в голове, — ведь через неделю премьера. Может быть, они решили написать статью о нашем коллективе…» До этого в газете М*** про «Свободный полет» почти ничего не писали, и Утимура вел себя предельно вежливо, стараясь не упустить свой шанс.
Однако сразу после того, как Ёсино изложил настоящую причину своего визита, руководитель студии потерял к нему интерес, и его лицо вновь приняло выражение сосредоточенной занятости. Он обвел взглядом студию и, отыскав глазами щуплого мужчину лет пятидесяти, притулившегося на стуле у противоположной от входа стены, визгливо крикнул:
— Син-тян![9].
Такое обращение по отношению к пятидесятилетнему мужчине показалось Ёсино несколько странным. Но еще более странным и неприятным было сочетание длинной,
несуразной фигуры художественного руководителя с его женским, визгливым голосом. Ёсино чуть не передернуло. На мгновение ему показалось, что он попал в общество абсолютно чуждых ему инопланетных существ.
— Син-тян, ты ведь у нас до второго акта бездельничаешь. Рассказал бы вот господину журналисту о Садако Ямамура. Ты ее должен помнить. Такая отвратительная молодая особа…
— Садако Ямамура? — щуплый мужчина погладил себя ладонью по лысеющей голове, словно пытаясь нащупать рукой воспоминания о событиях двадцатипятилетней давности.
Голос человека, к которому Утимура обращался не иначе как Син-тян, показался Ёсино знакомым. Этот голос он не раз слышал раньше, когда смотрел по телевизору дублированные на японский язык западные фильмы. Син Арима, для которого занятие театром было скорее хобби, чем профессиональной карьерой, зарабатывал на жизнь в основном озвучиванием фильмов. А теперь вот оказалось, что Арима был одним из отцов-основателей «Свободного полета».
— А-а… как же, как же… Та самая Садако Ямамура. — Арима немного повысил голос. Судя по его словам, «та», да еще и «самая» Садако в свое время произвела на него неизгладимое впечатление.
— Ну, вот и замечательно, что ты ее вспомнил. Проводи гостя в мой кабинет на втором этаже и расскажи ему все поподробней. А я, с вашего позволения, вернусь к своим непосредственным обязанностям… — Утимура слегка поклонился и направился к своему месту у стены. Стоило ему опуститься в кресло, как лицо его опять приняло столь свойственное режиссерам властное выражение.
Арима отворил тяжелую дверь с надписью «Кабинет директора» и пропустил Ёсино вперед. Зайдя в комнату и прикрыв за собою дверь, он со словами «садитесь, пожалуйста» указал гостю на кожаный диван.
«Если существует кабинет директора — значит, существует и директор. Соответственно, если в театральной студии есть директор, значит, это уже не только студия, но и общественное предприятие. А попросту говоря — фирма, директорские обязанности в которой исполняет главный режиссер, — решил для себя Ёсино. — Значит, и вести себя надо так, как ведут себя репортеры в обычных бизнес-компаниях».
— Как же вы добрались до нас по такой непогоде? Ветер вон как задувает. — Арима улыбнулся одними глазами, утирая пот с раскрасневшегося лица. Видно было, что репетиция дается ему нелегко.
В отличие от главного режиссера, который, похоже, беседуя, всегда стремился соблюсти личную выгоду и по возможности увиливал от прямого ответа, Арима производил впечатление человека искреннего, привыкшего отвечать на вопросы без утайки.
Ёсино знал, что самое важное — правильно определить характер собеседника. От этого во многом зависит, как пройдет интервью.
— Извините, что я отрываю вас от дел, — сказал Ёсино, поудобнее усаживаясь на диване и доставая из сумки блокнот и ручку.
— Я уж и не думал, что когда-нибудь еще услышу имя Садако Ямамура. Все это было так давно… — Арима мечтательно вздохнул, вспомнив свою юность. Веселые были времена — их молодая энергичная компания ушла из коммерческого театра, чтобы создать новую, не похожую на другие театральную студию. Временами Арима завидовал самому себе в молодости.
— Господин Арима, когда вы поняли, о ком идет речь, вы сказали «та самая Садако Ямамура». Что вы имели в виду?
— Вы знаете, она у нас появилась… Когда же это было? Точно не помню, но, кажется, лет через пять-шесть после того, как мы основали «Свободный полет». Дела у нас тогда шли хорошо, с каждым годом становилось все больше желающих записаться в нашу студию… Но девочка эта, Садако, была немного странной…
— И что в ней было странного?
— Даже не знаю, что вам ответить… — Арима подпер щеку рукой и задумался. Он и сам не знал, почему Садако произвела на него впечатление необычной, странной девочки.
— Может быть, у нее была странная внешность?
— Да нет. На вид она ничем не отличалась от своих сверстниц. Ну, может быть, была чуть выше других… Тихая такая, спокойная девочка… Она всегда была одна.
— Одна?
— Обычно студийцы держатся компаниями. Сходятся по интересам, или потому что в одно время пришли в студию, а Садако всегда была в стороне. Ни с кем не дружила.
«Такие одиночки есть в любом коллективе. Они, конечно, отличаются от остальных, но не настолько, чтобы называть их „отвратительными особами“», — подумал Ёсино и задал следующий вопрос:
— Не могли бы вы описать в двух словах, какое она на вас произвела впечатление?
— В двух словах? Мороз по коже, — не задумываясь ответил Арима.
Значит, «мороз по коже» и «отвратительная особа»… Ёсино невольно пожалел Садако. «Бедная, в восемнадцать лет удостоиться таких нелестных эпитетов». Он попытался представить себе, как она выглядела, и перед его мысленным взором возник этакий гротескно-фантастический персонаж.
— А вы не знаете, почему присутствие Садако на вас так действовало?
Арима снова задумался. Ему казалось странным, что по прошествии двадцати пяти лет он все еще отчетливо помнит Садако и даже свои ощущения, связанные с ней.
Она ведь провела в студии совсем немного времени. Чуть больше года. Значит, было в ней что-то такое, что выделяло ее из остальных. Но что? Внезапно Арима вспомнил один маленький эпизод:
— Вспомнил. Это здесь произошло. — Он обвел глазами кабинет. Ему вспомнились времена, когда вместо директорского кабинета в этой комнате располагалось товарищеское управление. Он и теперь в точности мог воспроизвести тогдашнюю обстановку этого помещения. — Наш репетиционный зал находится внизу с самого первого дня. Только вначале он был немного поменьше. А в этой комнате располагалось управление. Вот там стояли шкафчики, а здесь была перегородка из матового стекла… Ну вот, а телевизор стоял… как раз на том же месте, что и сейчас! — Все свои слова Арима сопровождал красноречивыми жестами
— Телевизор? — Ёсино прищурился и приготовился записывать.
— Ага. Старенький такой телевизор. Самый обычный, черно-белый.
— И что с телевизором? — словно подгоняя собеседника, спросил Ёсино.