М. С. Горбачев обещает к этому вопросу вернуться и маневрирует, снижает накал борьбы. Конечно же, он к этому вопросу никогда не возвращается, но пар спущен, накал эмоций приглушен. Президиум съезда избран сугубо рабочим, он на редкость малочислен. Утверждаются и другие руководящие органы съезда. Надо бы начинать работу, но выступающие от микрофонов постоянно подбрасывают «неуютные» вопросы, возбуждают аудиторию, раскаляют страсти. Лишь через два с половиной часа удается приблизиться к политическому отчету Центрального Комитета КПСС XXVIII съезду партии. Слово для доклада получает М. С. Горбачев. Доклад его еще дышал оптимизмом, обнадеживал, уверял в правильности избранного пути, невозможности действовать иначе. Но чем больше говорил об этом Горбачев тем сильнее росло напряжение в зале. Снова звучат слова о партии социалистического выбора и коммунистической перспективы, выражении интересов рабочего класса, крестьянства, интеллигенции. Перечисляется другие ценности, которые исповедует КПСС. Верил ли генсек сам в то, что говорил, или последующие практические действия, а скорее их отсутствие, были реакцией на изменение ситуации? Те, кто знал его близко, никогда не могли понять, где начиналась и кончалась его искренность.
Если на XXVII съезде М. С. Горбачев заявлял, что частнособственнические настроения означают неверно выбранные партией путь и средства в ее работе и это требует исправления, то в докладе на XXVIII съезде звучат мысли о необходимости разных форм собственности. Слово «рынок», произносимое в прошлом генсеком с опаской, теперь является панацеей от всех бед…
…Съезд настаивает на отчетах руководителей партии, и Горбачев уступает. Первым слово получает Н. И. Рыжков, затем В. А. Медведев, которого давно критикуют за развал идеологии, хотя он протестует, говоря, что ему этот развал достался по наследству. Выступали затем А. Н. Яковлев, Э. А. Шеварднадзе, Л. Н. Зайков, Е. К. Лигачев и другие члены Политбюро. Отчеты многих делегатов не удовлетворяют, слышны требования признать ошибки, покаяться. Впечатление от обстановки такое, что находишься на Съезде народных депутатов, — та же безапелляционность, борьба за микрофон. Может быть, это стиль времени, может быть, теперь так выражают свое мнение сторонники западных демократий? А может, настолько «припекло» людей, так надоела словесная болтовня и практическая немощь, что делегаты кричат, как от нестерпимой боли?
И так день за днем. Члены Политбюро раздосадованы и апатичны. Они догадываются, что для большинства из них это последний съезд. В комнате, где они собираются, можно увидеть и услышать все: возбужденные голоса сомневающихся; равнодушие потерявших надежду, горящие борьбой глаза энтузиастов и потухшие взоры неверящих. М. С. Горбачев и сам озабочен. Все чаще выходит в зал во время перерыва, под софитами телевизионщиков дает интервью, с кем-то разговаривает. Этим методом он пользовался и в дни съездов народных депутатов. Многие хотят протиснуться поближе, «попасть в экран». Идет разговор, часто продолжающий те темы, которые только что звучали с трибун съезда. Эти выходы «в люди» М. С. Горбачев попробовал делать и на пленумах ЦК, но там вокруг него не толпились. С мест не вскакивали, а многие и не подходили к генсеку, и это его сильно тревожило. Он возвращался из зала, часто удрученный.
Энергичность, уверенность все больше покидают генсека. Порой чувствуешь, что ему это все давно надоело и он жалеет, что взвалил на себя непосильную ношу. Обвинения в бездеятельности ЦК и его лично звучат настолько часто и резко, что только хорошие нервы могут сдержать от резкостей. Но добираются и до болевых точек. Генсека призывают заняться внутренними делами и меньше путешествовать за границей. Это не в бровь, а в глаз. Горбачев не выдерживает и срывается, понося автора этого предложения. Он еще долго негодует по этому вопросу, и секретарь Алтайского райкома партии, указавший на этот его недостаток, еще раз выступает и подтверждает свою позицию»[314].
И вот на трибуну поднимается Б. Н. Ельцин, который олицетворял собой самую радикальную оппозицию Горбачеву. Говорил он тверже и увереннее, чем на XIX партконференции, слова его были резки до жестокости и обращены скорее к народу, чем к делегатам съезда. Он обвинял партийный аппарат в экономических и политических провалах, призвал к многопартийности и предложил переименовать КПСС в партию демократического социализма.
В противном случае, предрекал он, партия развалится, начнется национализация ее имущества, а вожди — пойдут под суд, ибо «народ спросит за все».
«Но все мы, отдавшие партии десятки лет жизни, сочли своим долгом прийти сюда, чтобы пытаться сказать, что выход для КПСС все же есть. Трудный, тяжелый, но выход… Партия должна освободить себя от любых государственных функций». Народ «поддержит только ту политическую организацию, которая позовет не в заоблачные коммунистические дали, а будет каждодневно делом защищать интересы каждого человека, помогать сделать его и всю страну нашу передовой, богатой и счастливой». Так закончил свое выступление Ельцин.
Но не прогнозы для страны и партии обеспокоили тогда Горбачева. Его взволновали слова Ельцина о перспективе нынешнего руководства КПСС. «Можно предположить, что начнется борьба за привлечение к суду руководителей партии всех уровней за ущерб, который они лично нанесли стране и народу. Могу назвать хотя бы одно из этих дел — об ущербе в результате антиалкогольной кампании. Народ спросит за все остальное: за провалы во внешней торговле, сельском хозяйстве, за национальную политику, политику в отношении армии и так далее и так далее. Страна должна знать, какое наследство оставила ей КПСС»[315].
Как видим, о собственном разводе с КПСС не было и тени намека.
А вот, когда зал принялся его освистывать, когда поднялась волна истерии и уничижения, только тогда он решился сделать ход конем.
12 июля, в предпоследний день съезда, смутьян вновь поднялся на трибуну и заявил о выходе из партии в связи с «огромной ответственностью перед народом и Россией, с учетом перехода общества на многопартийность». Причем заметьте: свой основной доклад Борис Николаевич делал 6 июля. А о разрыве с КПСС объявил лишь 12-го.
Как вспоминал Суханов, перед выходом Ельцина к микрофону делегаты буквально оцепенели. Ельцин поднял руку в момент, когда зачитывался новый состав ЦК, где фигурировала и его фамилия. Уже наученные горьким опытом партийцы поняли: сейчас что-то будет. И когда Борис Николаевич произнес последнюю строчку своего заявления, в зале раздались крики: «Позор предателю!»
«Надо было видеть выражение лица М. С. Горбачева! — констатирует Суханов. — Он, как никто другой, понимал, что Б. Н. Ельцин своим поступком выбил и без того прогнившую опору из-под крыши «руководящей». Борис Николаевич так и не вернулся на свое место. Он навсегда ушел не только из партии, но и покинул пространство, где эта партия заканчивала свое существование. Когда он шел по проходу, на него шипели, и это шипение напоминало пар, выходящий из зашедшего в тупик паровоза»[316].
А. Хинштейн не согласен с подобной аналогией, которую приводит Суханов:
«Честно говоря, эти «июльские тезисы» Суханова вызывают у меня некоторый скепсис. Ну, во-первых, образность аналогии: не с шипящим паровозом просится здесь сравнение, а с бегством крысы с тонущего корабля, который, к слову, и на дно-то начал уходить не без ее (крысы) прямого вмешательства.
А во-вторых, весьма сомнительно, чтобы Горбачев почувствовал, как уходит из-под ног «и без того прогнившая опора».
Михаил Сергеевич до последнего дня — пока не пришли выселять его из кремлевского кабинета — упрямо отказывался верить в скорое свое падение. Напротив, он то и дело уверял соратников, что Ельцин вот-вот сломает себе шею.
В тот же вечер, когда Борис Николаевич предпринял свой демарш, помощник генсека Анатолий Черняев записал в дневнике, что «М. С.» позвонил ему и стал объяснять, что это «логический конец» для Ельцина.
Существует и еще одно, куда более весомое доказательство тому, что Борис Николаевич изначально не планировал хлопать дверью. В архиве Суханова сохранились неизвестные доселе черновики ельцинского заявления. Вопреки утверждениям самого же Суханова, писались они, похоже, уже после программного выступления 6 июля.
В самой первой, черновой версии — дата его написания отсутствует. Она появляется лишь в окончательном варианте: 12 июля 1990 года. А это значит, что скандальная бумага готовилась заранее, но Ельцин не спешил раньше времени сжигать мосты.
Да и сжег ли он их полностью? Как явствует из архива, до конца «идти на Вы» Ельцин так и не решился.
Изначально заявление его оканчивалось тем, что он призывал последовать своему примеру «всех руководителей Советов, а также Президента СССР Горбачева М. С.». Но в итоговый документ фронда эта не вышла. В последний момент Ельцин жирно перечеркнул эту фразу и размашисто начертал прямо противоположное: «Готов сотрудничать со всеми партиями и общественно-политическими организациями республики».
Изначально заявление его оканчивалось тем, что он призывал последовать своему примеру «всех руководителей Советов, а также Президента СССР Горбачева М. С.». Но в итоговый документ фронда эта не вышла. В последний момент Ельцин жирно перечеркнул эту фразу и размашисто начертал прямо противоположное: «Готов сотрудничать со всеми партиями и общественно-политическими организациями республики».
Выход Ельцина из КПСС был мощным, неожиданным, но вместе с тем вынужденным шагом: в шахматах подобное именуется «цугцвангом». Не сделай он его, промолчи, это означало бы, что Ельцин фактически примирился со всеми упреками и выпадами. Сносить плевки было не в его характере.
Ельцин оказался первым общенациональным политиком, осмелившимся публично отмежеваться от коммунистов. Это уже потом сжигание партбилетов войдет в моду, станет явлением повсеместным.
Будущий президент России вновь обошел всех на повороте. Пожалуй, в том и заключалось одно из главных слагаемых его успеха: умение опередить, обогнать свое время; первым уловить веяние конъюнктуры; пойти наперекор стереотипам; сделать то, чего ждет — само, возможно, еще не осознавая — общество»[317].
Вот как писал впоследствии о выступлении Б. Н. Ельцина на съезде и о дальнейшем ходе его работы В. Болдин.
«Это (выступление) было предупреждением лично генсеку, и, как мне казалось, он хорошо запомнил пункты обвинения, стремясь поправить все, что еще мог сделать в тот период. Что касается выступления Ельцина, то по всему было видно, что оно последнее на партийных форумах. Он прощался с партией, предупреждая, что может ждать КПСС и ее лидеров. В конце концов так и случилось. Он заявил о своем выходе из партии, а мандатная комиссия съезда признала его полномочия как делегата утратившими силу.
Как бы ни был тяжел конфликт Горбачева и Ельцина, Ельцина и ЦК, демонстративный выход из партии произвел впечатление на многих делегатов и коммунистов, сыграл немалую роль в создании обстановки неуверенности, а затем и в развале партии. Разумеется, такому исходу дела способствовало и безвольное поведение Горбачева.
Съезд продолжал работу. Он принял много важных решений по самым разнообразным вопросам, волнующим партию и народ страны. Наметил новые пути дальнейшего реформирования государства. Но, думаю, каждый чувствовал, что намеченные постановления нежизнеспособны, их некому выполнять, за их реализацию некому бороться и некому требовать их осуществления.
И вот наступает финал. Предстоят выборы генерального секретаря ЦК и его заместителя. Мнения разделились с первых минут обсуждения кандидатур. Одни хотят, чтобы дело перестройки до конца доводил М. С. Горбачев, другие говорят о невозможности и некорректности сочетания двух постов. Кое-кто утверждает, что генсек не занимается партией, некоторые — что будет, если Верховный Совет СССР запретит совмещения должностей. Но Михаил Сергеевич выбор сделал и отказываться от поста лидера не собирается. Начинается выдвижение кандидатов. Назвали многих, но все они отказались, остался только Т. Г. Авалиани, первый секретарь Киселевского городского комитета партии из Кемеровской области. Он прошел нелегкий жизненный путь и не дрогнул в «соревновании» с Горбачевым. Правда, Т. Г. Авалиани при голосовании набрал 501 голос. Но удивительно не это, а то, что из 4683 делегатов против Горбачева проголосовало 1116 человек. Это не сотня-другая заблудших, из-за которых, как утверждают некоторые, Сталин уничтожил чуть ли не всех делегатов XVII съезда партии, — сегодня такой результат выглядит как серьезный сигнал. По существу — крупное моральное поражение: четверть состава съезда отказала в доверии…
Внутренне Горбачев потрясен. Он, конечно, знал, что спокойно дело не закончится и без борьбы не обойтись, но такого политического нокдауна, который открыл счет оставшимся дням, он не ожидал.
Впереди было еще одно испытание — выборы заместителя генсека. Наряду с «запланированным» В. А. Ивашко кандидатом был назван и Е. К. Лигачев. В отведенном времени для изложения своих концепций и ответов на вопросы и тот и другой довольно удачно преодолели «сито» проверки. Чувствовалось, что к Е. К. Лигачеву зубастых вопросов больше и трудности у него при избрании еще впереди. Так и получилось: съезд предпочел заместителем генсека ЦК В. А. Ивашко. Е. К. Лигачев получил всего 776 голосов «за» и 3642 «против».
Я был невольным свидетелем последней сцены, завершающей взаимоотношения Е. К. Лигачева и М. С. Горбачева. Генсек возвращался после голосования за своего «зама» и неожиданно в узком переходе из Георгиевского зала Кремля во Дворец съездов столкнулся с Е. К. Лигачевым. Лишь на мгновение он растерялся, но неожиданно сказал:
— Я голосовал против тебя, Егор.
— А я, Михаил Сергеевич, — ответил Е. К. Лигачев, — голосовал за ваше избрание генеральным секретарем…
И они разошлись в противоположные стороны. Разошлись навсегда. Я вспомнил, сколько делал Е. К. Лигачев для избрания генсеком М. С. Горбачева в весенние дни 1985 года. В ту пору «кадры партии» были в его руках, и он беседовал не с одним десятком членов ЦК, секретарей обкомов и крайкомов, прося их о поддержке при избрании Горбачева генсеком на внеочередном Пленуме в 1985 году. Прошли пять лет, и мировоззрения, характеры, принципы развели этих людей. М. С. Горбачев легко перешагивал через прошлые связи, своих товарищей по работе. А друзей у него, по-моему, никогда и не было. Во всяком случае, в Москве. Да еще большой вопрос: были ли у него вообще товарищи? Вроде не меня надо было спрашивать, но приходилось слышать от членов Политбюро, секретарей ЦК: почему М. С. Горбачев сторонится человеческого общения? Есть ли у него близкие товарищи, или он исповедует философию британских политиков, которые утверждали, что у Англии нет друзей и нет врагов, но у нее есть интересы.
…И вот разошлись в стороны два человека, два лидера, в душе которых вряд ли осталась теплота отношений. Неужели политическая борьба выше нормальных человеческих чувств? Или я ничего не понимаю, или есть люди, которые ради власти готовы забыть обо всем другом, а возможно, ничего другого у них и нет?
Вскоре после избрания членов ЦК на XXVIII съезде, проходившем в крайне трудной психологической обстановке, состоялся Пленум. На нем были избраны члены Политбюро и Секретариата ЦК. В Политбюро избирался и Горбачев, так как забыли предусмотреть, что на съезде генсек выбирается не только членом ЦК, но и членом Политбюро. Состав новых высших органов партии сильно изменился. В нем практически не остались прежних лидеров. Не было Рыжкова, Лигачева, Медведева, Яковлева, Зайкова, Слюнькова и многих других. Пришли «свежие» люди с иными достоинствами и недостатками, о которых я говорил. В составе Политбюро ЦК были и все первые секретари компартий союзных республик. Серьезно изменился и состав ЦК. По существу там процентов на восемьдесят были новые люди.
Как-то в дни съезда я зашел в комнату, где уединился М. С. Горбачев, и застал его за подготовкой списка членов ЦК. Теперь он не доверял эту работу никому. Не мог Горбачев и советоваться с нынешним составом Политбюро, так как знал, что оно практически все уйдет с политической арены. Не мог он советоваться и с Разумовским, который давно просился в отставку по состоянию здоровья, да и не устраивал Горбачева. Все ясно было и с Лигачевым. И вот Михаил Сергеевич сидел один в меленькой комнатке, какой-то покинутый и печальный, и составлял список членов ЦК — органа, многие десятилетия выше и могущественнее которою никогда не было в нашей стране.
Смотрел я на фамилии, написанные неразборчивым почерком на листах бумаги, и мне вдруг показалось, что на них начертаны последние сцены огромной трагедии, глубину которой тогда никто еще не знал. Это был уже не «монолитный» состав Пленума, а собрание представителей разных платформ некогда великой партии, что скоро и проявилось в бескомпромиссных дискуссиях и острой политической борьбе.
Но виделось во всем этом и другое, нечто зловещее. М. С. Горбачев, растерявший авторитет в народе, утративший даже влияние в партии, все еще мог единолично формировать руководство КПСС, а следовательно, и великой державы, исполнителей своей воли. И это было еще одним свидетельством несовершенства, порочности действовавшей системы, позволявшей одному человеку определять судьбы сотен миллионов сограждан, будущее огромной страны»[318].
Помощник М. С. Горбачева Анатолий Черняев так оценил итоги XXVIII съезда КПСС:
«Скопище обезумевших провинциалов и столичных демагогов… На съезде шел разгром горбачевской команды. А она оказалась несостоятельной в защите, не говоря уже о неспособности к нападению (если пользоваться футбольной терминологией). И понятно почему: держалась за партию, не мыслила себя вне партии, тем более в позиции против партии, олицетворяемой съездом.