В то ранее утро Глаша, накинув старый клетчатый плащ, и надев стоптанные туфли, взяла большую корзину и пошла с Таней в дальнюю рощу за грибами. Девушки брели по лесу, негромко разговаривая о мелочах. Утро было немного пасмурным, облачным. Солнце еще не успело набрать полную силу, не успело проклюнуться сквозь утренние густые облака. Глаша сильно озябла, промочив ноги о высокую и влажную траву. Девушки шли по лесу, стараясь не уходить далеко от проселочной дороги: боялись заблудиться.
Неожиданно, где-то рядом послышался топот копыт и стук колес. Девушки испуганно оглянулись – в просвете деревьев показалась коляска барина. Лошадиные копыта увязали во влажной земле, раздался мужской голос: «Тпру, стоять!». И коляска остановилась. Глашино сердце забилось, словно пойманная птица. Казалось, от волнения и радости она потеряет рассудок.
Сквозь заросли орешника к ним продирался Игнат. Запыхавшись, он встал возле девушек.
– А ну-ко, Танюшка, иди, погуляй малость, – хрипло проговорил он, – барин с Глафирой Сергеевной желает потолковать.
Таня послушно кивнула рыжей головой, повязанной синим шерстяным платком, шмыгнула облупленным носом и попятилась назад. Затрещали сломанные ветки, несколько испуганных птах разлетелось в стороны. Один миг, и она исчезла за густыми еловыми лапами. Глаша осталась одна. Игнат, не говоря ни слова, отбросил корзину в сторону и, взяв ее на руки, понес к запряженной парой лошадей, красивой рессорной коляске.
Надо сказать несколько слов о щегольской коляске Владимира Ивановича. Она была изготовлена специально для него, на заказ, и поражала своей роскошью и великолепием.
Верх коляски был крытый, в виде кареты или фаэтона или дормеза[47] с просторной кабиной и двумя блестящими стеклянными окошками. Синий голландский шелк и бархат покрывали внутренний салон. Луч солнца, попадающий в стеклянное окошко, золотил шляпки изящных медных гвоздиков, выполненных в виде вензеля помещиков Махневых. Эти гвоздики с маленькими буковками «М» на шляпках держали щедрую шелковую драпировку внутренних стен. Такие же вензеля, только намного больше, украшали боковины, покрытого кожей, фаэтона. Внутри кабины, с двух сторон, были сделаны широкие и мягкие сидения, в виде диванчиков, на которых при желании можно было даже поспать. Рядом с кабиной на козлах, обычно, восседал кучер.
Сегодня обошлось без кучера, его роль выполнял приказчик Игнат. В кабине кареты сидел, развалясь, Владимир и улыбался белозубым ртом. На нем был надет модный серый фрак и светлая шелковая рубашка. Крупный, чистой воды бриллиант полыхал голубым светом на золотой булавке, приколотой к английскому, полосатому шейному платку. Лайковые светлые перчатки обтягивали тонкие породистые руки.
Оба мужчины и Глаша оказались в кабине кареты, которую Игнат увел с дороги немного в сторону леса, остановив за высокими кустами и скрыв от посторонних глаз.
– Ах, сударыня, как давно мы с вами не виделись. Вы, верно, сильно скучали по мне, а может, по Игнату? – лукаво улыбаясь, чуть приподняв бровь, игриво спросил Владимир.
Глаша, сидя на руках у приказчика, чувствовала, как у того гулко стучит сердце, соединяясь со стуком ее собственного.
– По правде говоря, это Игнат виноват в том, что мы разыскали вас в лесу, по дороге в город. Это он прознал о том, что вас отправили в лес. Вас не сильно тяготит эта рутинная «грибная охота»? Хотя, свежий воздух и моцион вам полезен. Вон, как ваши щечки загорелись. Ах, боже мой, во что же вы одеты, Mon cher? Игнат, скинь ты с нее этот нелепый плащ и мокрые туфли. Девочка гораздо лучше смотрится, когда совсем голенькая. Раздевайся, раздевайся, скорее. Мы едем по делам, и у нас мало времени. Но мы не можем оставить вас, сударыня, так долго ходить не ё… – он дурашливо запнулся и прикрыл рот рукой, – не ласканной. Как там поживают наши тугие норочки? Текут ли они при мыслях об наших могучих жеребцах?
Глаша покраснела, как маков цвет, и попыталась соскочить с острых коленей Игната. Ладошки с силой уперлись в обруч из сильных мужских рук.
– Пустите, мне надо идти, – сжатый кулачок ударил по руке приказчика.
Владимир приблизил к ней лицо, пахнуло знакомым одеколоном, мгновение и острый, сводящий с ума поцелуй, заставил прекратить всякое сопротивление. Кулачки разжались, она ослабла и безвольно опустила руки.
– Раздень ее донага, – хриплым голосом приказал Владимир.
Глаша стеснялась своей невзрачной одежды, которую торопливо снимал с нее Игнат. Она, словно зачарованная, смотрела в глаза ненаглядному кузену. Его гипнотический взгляд производил на нее почти колдовское действие. Всполохи бриллианта на булавке действовали, как магический кристалл. Его сияние вызывало немоту, слабость и безволие. Позже она мучительно вспоминала все детали этого короткого свидания, и не могла понять себя и простить: отчего, она все время позволяла ему и его приказчику проделывать с ней все эти ужасные вещи? Отчего, она не только не убежала, но и помогала Игнату снимать с себя одежду? Отчего, она неизменно вела себя как «овца на заклании», как только видела его глаза и слышала его приказы? Она понимала: дело не только в сильных чувствах, дело было в ином… Он говорил с ней, но это был не только его голос. В нем звучала другая, более сильная, всесокрушающая воля неведомой и страшной силы. Эта сила во сто крат превосходила человеческие возможности и волю самого Владимира. Что оставалось делать ей? Она и вовсе была нема и беззащитна пред грозной стихией, влекущей ее душу в «холодные врата» порока. «Я не вольна… К чему сопротивление?» – обреченно думала Глаша.
Наконец, снято было все, включая батистовые панталончики. Глаша сидела на скамейке кареты обнаженная и прекрасная в своей наготе. Ее била нервная дрожь. То обстоятельство, что она замерзла накануне и сильно промочила ноги, сделало тело, холодным на ощупь. «Гусиная кожа» покрыла руки и ноги; груди, а особенно соски, торчали в стороны, словно резиновые.
– Ну, вот так. Молодец! А теперь, распусти косу. Мне больше нравиться, когда ты похожа на ведьмочку лесную или на нимфу, – сказал, улыбаясь, Владимир Иванович. – Игнат, ты не находишь, что наша Глаша в таком виде на ведьму лесную похожа? Вон и листья сухие в волосы забились. Может, ну ее, раздели – да и отпустим? Пущай, голышом по лесу побегает, глядишь – Лешему в жены достанется… Сударыня, не желаете ли за Лешего замуж выйти?
– Владимир Иванович, сдается мне, что барышне нашей и без Лешего страшно. Вон, как зубы-то стучат, – усмехаясь, отвечал ему Игнат, с вожделением глядя на голую красавицу.
– Ничего, мы ее сейчас быстро согреем и не хуже Лешего заласкаем.
Сам барин не раздевался и даже не снимал кожаных перчаток, лишь только расстегнув брюки, слегка приспустил их вниз, освобождая горячий, ненасытный член. Игнат тоже остался в сюртуке и немного приспустил брюки. Их большие и чистые приапы, словно две огромные змеи, стали подрагивать и поднимать толстые овальные и мясистые головы. Глаша, тяжело и возбужденно дышала, предвкушая скорую близость. Она уже мысленно представляла, как эти тяжелые головки с трудом проскользнут в ее теплое скользкое нутро, и как она будет долго и с силой сжимать их, пока не выдавит из их хищных ртов живую и горячую, молочную влагу.
Тонкие пальцы медленно расплели косу. Волосы тяжелыми локонами упали на плечи, грудь и спину. Распущенные, они почти покрывали сзади круглую, упругую попу, которая стремилась принять такую позу, чтобы за двумя половинками открылся и расширился зазывно алчущий красный зев.
Губы Игната принялись покрывать ее холодное тело мелкими нежными поцелуями. Жадные руки стискивали до хруста талию – она слегка вскрикивала, словно придушенная. После, он впивался долгим поцелуем в ее раскрытый, пухлый рот. Глаша возбуждалась все сильнее, ее лоно припухло и увлажнилось. Две недели разлуки дали о себе знать. Она сама неистово обнимала обоих мужчин и целовала их волосы, глаза, руки. Мешала только одежда. Но Владимир, почему-то, не захотел ее снимать. Это был очередной его каприз, тонкий изыск – увидеть голую, беспомощную девушку на фоне почти полностью одетых мужчин.
Не снимая перчаток, Владимир посадил Глашу к себе на колени. Он велел ей раздвинуть стройные ножки и послушно обнажить все прелести. Руки, облаченные в тонкие, лайковые перчатки держали ее за внутреннюю поверхность полных белых ляжек и прижимали с такой силой, что ее ноги невольно разъезжались в стороны. Мягкие перчатки, присыпанные светлой пудрой, словно впивались в белую нежную плоть. Не снимая перчаток, Владимир похлопал двумя пальцами по распухшей сердцевине скользкого лона, два лайковых пальца ненадолго нырнули в сочное отверстие верхней норки, дерзко подвигались в нем и вынырнули наружу. Глаша невольно застонала, поддавшись навстречу его пальцам.
– Смотри, Игнат, девочка наша все худеет, бедная, а ее мохнатенькая подружка делается все краше и краше! Смотри, как она рада тебе. Выбирай себе дырочку по вкусу – они обе мокры, и приступай. Поиграемся сегодня на славу! Сегодня, ты – первый, начинай.
– Смотри, Игнат, девочка наша все худеет, бедная, а ее мохнатенькая подружка делается все краше и краше! Смотри, как она рада тебе. Выбирай себе дырочку по вкусу – они обе мокры, и приступай. Поиграемся сегодня на славу! Сегодня, ты – первый, начинай.
Глаша в такой позе была похожа на огромную бабочку-капустницу, пойманную красивым и коварным пауком. Паук цепко держал ее в стальных лапах, вывернув наружу все драгоценные внутренности. Нежная бабочка-однодневка, зная, что непременно умрет, пришпиленная к пауку, почти не сопротивлялась, она с вдохновением отдавалась предсмертной агонии.
Глаша выгнулась, ожидая Игната. Глаза закатились в истоме, розовое отверстие пульсировало. Владимир держал ее крепко, выворачивая лобок наружу, как можно удобнее подставляя натиску большого фаллоса. В такой беззащитной позе Игнат мог свободно проткнуть и плотное колечко ануса. Он и нацелился на него. Но увидев ее молящие глаза, в последний момент передумал и отправил жеребца в верхнюю алчущую норку. Глаша застонала, заерзала, в знак благодарности. Попа ее, удерживаемая Владимиром, еще больше заходила ходуном, стараясь сильнее прогибаться навстречу.
Она не ожидала, что так бесстыдно и совсем откровенно захочет этой близости. Игнат, двигался глубоко и быстро, вгоняя фаллос по самые тестикулы, надавливал до упора. То начинал водить им медленно, почти по поверхности, упираясь сизой головкой о готовый к оргазму, бутон. Глаша стонала от удовольствия. Особенно, ей было приятно, когда его орудие упиралось до конца. Еще немного, и наступила долгожданная кульминация. Оргазм волнами сотрясал ее тело и с силой выгибал спину. Владимир еле удерживал ее. Она орала, словно дикая кошка, ее ногти до крови расцарапали бедра Игната. Влажное устье так сдавило его готовый к извержению фаллос, что приказчик не смог, не успел вытащить его из плотного плена. Дрожа всем телом, он исторг белую горячую жидкость глубоко в ее лоно. Постояв минуту, он хрипло застонал, стиснул зубы и упал на бархатную скамейку.
Владимир освободил Глашу от неудобной позы. Она посидела, размяв затекшие ноги. Ей очень хотелось прилечь, но неудовлетворенный кузен не дал ей это сделать. Он поставил ее на другую скамейку спиной и заставил сильно прогнуться – теперь ее роскошный зад торчал к верху, а голова и плечи упирались в голубой бархат скамейки. Не раздумывая, он принялся буравить толстым стволом ее, еще не отдохнувшее нутро. Кузен стал двигаться в Глаше очень быстро и глубоко. Глаша, порой стонала то от боли, то от удовольствия, охватившего ее. Его отрывистое дыхание, сладострастный и влажный шепот создавали в ней новую, более сильную волну возбуждения. Она с силой насаживалась на его ствол, шепча от наслаждения: «Да, да, так… Сильнее, Володечка, как я вас люблююю… Ах…»
Его ладонь плотно и нежно обхватила ее горло и немного сжала его, так, что вместо отрывистых фраз, послышались стоны и сдавленный до хрипоты шепот.
Ее неистовый любовник вынул горячий фаллос из розовой норки и, приставив его к темному бархатистому кружочку, с силой надавил и на него. От неожиданности, Глаша снова вскрикнула.
– Детка, твоя дырочка опять сузилась, а я не взял с собой душистого масла. Ты расслабься, я только немножечко введу тебе его. Самую малость… Только чуток. Да не кричи ты, так громко, – уговаривал ее коварный кузен.
Глаша постаралась расслабиться, но это у нее плохо получалось.
– Тише, тише, не крути задом, Mon cher… Еще чуть-чуть… А…
По щекам Глаши потекли слезы. Его движения стали более нервными и отрывистыми. Он начинал кончать. Глаша, доведенная до самых небывалых высот страсти, громко и истошно кричала. Сама боль, казалось, доставляла ей огромное удовольствие. Тело трясло от неописуемого экстаза. Голова девушки ударялась о мягкую спинку дивана. Со стороны казалось, что рессорная карета «ходит ходуном», трясется и наклоняется из стороны в сторону. Лошади пугливо озирались и поводили ушами.
Владимир кончал долго, вливая горячую лаву в девичий бархатистый кратер.
Какое-то время все трое сидели без движения. Затем, Игнат помог Глаше наскоро одеться. Через пять минут дверца кареты распахнулась, стукнули металлические подвесные ступеньки, ножки Глафиры Сергеевны нетвердо встали на мягкую траву. Дверцы захлопнулись, Игнат сел на козлы и развернул лошадей. Черные глазищи приказчика глянули напоследок на одинокую фигуру барыньки, закутанную в старый плащ, смуглая рука молодецки подкрутила казацкий ус. Приказчик крякнул от удовольствия, щелкнул в воздухе хлыст, и карета поехала еще быстрее, увозя барина по делам.
Глаша постояла с минуту, бессмысленный взгляд проводил карету, пока та не скрылась из виду за высоким кустарником. Стук копыт становился чуть тише, и сделался и вовсе едва различимым от гулких ударов сердца. Слабые ноги сделали шаг в сторону, она пошатнулась и упала лицом в мокрую траву.
– Господи, умоляю, сделай так, чтобы я немедленно умерла, – глухие рыдания взорвали грудь острой болью.
Глава 10
А что же Танюша? Что делала она во время «тайного разговора» Глафиры Сергеевны и барина в карете? Таня не спряталась далеко в лесу, ее худенькая и высокая фигурка притаилась среди густых еловых веток, умные зеленые глазищи с любопытством наблюдали за тем, как трясется экипаж барина. Чуткие ушки слышали страстные стоны молодой барыньки и редкие мужские голоса – все эти звуки не могли утаиться даже за плотно-закрытыми дверями барчуковой кареты.
Она отлично понимала, что за «разговор» шел в глубине этого дорожного экипажа. Воображение подкидывало все более и более откровенные интимные картины происходящего «таинства». Телесное возбуждение стало постепенно охватывать Татьяну. Она раздвинула тонкие ножки, подняла шерстяную паневу, рука впилась в плоский лобок, слегка прикрытый рыжим курчавым завитком.
Таня, как мы говорили ранее, отличалась худеньким и высоким телосложением. На ее неширокой спине при наклоне выделялась цепочка обтянутых белой кожей, позвонков. Живот скорее впалый, наводил на мысль о том, что Таня сильно недоедает. При дыхании отчетливо выступали овальные гибкие ребра. Груди девушки, почти не развитые, торчали унылыми сосками, похожими на сморщенные вишенки. Попа Тани, будучи неразвитой и плоской, не смогла бы поразить воображение ни художника, ни поэта. Ее фигура более походила на фигуру мальчика-подростка. Не выделялось красотой и лицо Танюши. Бледное, покрытое крупными конопушками, оно было слишком малопривлекательным для мужского пола. Оживляли его только зеленые, словно крыжовины, небольшие умные глаза с густыми белесыми ресницами и удивленно приподнятыми, бровями. С детства Таня слышала разговоры родителей о том, что она, на беду, пошла в отцову породу, и не видать ей замужества, как своих ушей.
– Ешь, побольше каши, дубина ты, стоеросовая. Глядишь – раздобреешь малость. Хотя, куды там, раздобреешь… Жрешь как мужик, а все «не в кобылу корм», – часто и обидно говорил ей отец. – Кто же замуж-то тебя возьмет? Ведь подержаться-то не за что.
Таня ела кашу и щи, крупно жуя набитым ртом, но, все равно – никак не полнела. Она с завистью смотрела на своих сестер и подруг, которые на девичниках старались ненароком обнажить руки, полные ножки и упругие, большие грудки. Деревенские парни не смотрели в ее сторону. Ни одну ночь провела Танюша в печали, обливая слезами девичью подушку. Она уже свыклась с мыслью, что ей придется, в случае чего, отпроситься у своих господ и уйти в монастырь на вечное моление.
И вот, глядя на трясущуюся карету, Таня почему-то сильно возбудилась. Она и ранее испытывала подобные ощущения, но очень редко. Иногда во сне, иногда после бани, лаская себя теплую и чистую после мытья, она долго терла пальчиками свой маленький «хоботок» до тех пор, пока ее не накрывала волна долгожданного наслаждения.
Стоя за елкой, она чуть присела и ввела в мокрую расщелину два пальца. Поддавшись вперед бедрами, стала с наслаждением водить пальцами по скользкому лону. Ласкать себя стоя было неудобно: дрожали колени, и кружилась голова. Оглянувшись вокруг, она выбрала на траве место посуше и легла на него. Длинные руки нервно сжали подол шерстяной паневы, Таня помедлила минуту и решительно задрала юбку и рубаху к верху – оголилось бледное, тонкое тельце вплоть до плоских грудей. Хотелось и вовсе снять всю нехитрую одежку, но она побоялась, что кто-нибудь забредет в лес и увидит ее срамной вид.
Из травы с писком тяжело взлетело несколько здоровенных, рыжих комаров. Муравьи и маленькие блестящие букашки тоже поспешили покинуть место, где они сонно дремали, не потревоженные ничьим случайным вторжением. Положив удобнее рыжеволосую голову, Таня широко раскинула ноги. Одна рука взялась за бледные губы и развела их в стороны, другая принялась с усердием теребить маленькую влажную бусинку. Бусинка медленно распухала… Благодаря скользкой влаге, грубые от работы, пальцы девушки легко двигались. Длинные ноги, раскинувшись, словно ветки гибкого дерева, взлетали выше и выше. Узкие ступни упирались во влажную траву, худенький зад приподнимался над землей, совершая почти акробатические движения. Как хотелось, чтобы из лесной чащобы вдруг появился мужественный герой, воображаемый партнер, одновременно похожий и на барина, и на его приказчика и разделил с ней это скромное, лесное ложе. В глаза, рот и нос Тани лезла душистая трава, от комариного укуса зудился подбородок, ко лбу прилипла осыпавшаяся желтая пыльца, к уху с настойчивым жужжанием пробирался черный жучок. Отмахнувшись от жучка, Таня сосредоточенно продолжала свои действия.