Незадолго до ареста Пестель сказал мне, что в полку не хватает денег. Если растраты обнаружат, ему грозит гибель. И просил найти недостающие суммы. Я обещал занять у соседа нашего богача Дульского, которому Пестель же помог получить подряды на поставки в армию. Тот сначала дал слово, но потом от всего отрекся, поступив бесчеловечно. Я имел намерение стреляться с ним, но негодяй уклонился.
Дорогая матушка, я принял решение объявить начальству о своей принадлежности к партии Пестеля. Прощайте и простите меня. Я был шалун, повеса, но подлостей не делал никогда. Может быть, я недостоин считать Пестеля другом, но любить его никто не в силах мне запретить. Ваш сын Нестор».
Павел Дмитриевич вернул письмо мадам Лядоховской. Текст не изобличал в прапорщике человека уравновешенного. Скорее наоборот. Нервную, впечатлительную натуру. Понимал ли юный граф, что его использовали? Если да, то должен был непереносимо страдать, ибо продолжал любить расчетливого друга.
– Мне позволено будет говорить с ним? – робко осведомилась графиня.
Ее голос вывел Киселева из задумчивости.
– К сожалению, нет, мадам. Ефрем Иванович сказал вам, должно быть, что вашего сына отвезли в Каменец-Подольский военный госпиталь для освидетельствования. Следы нервного расстройства были налицо. Пока вы добирались, за ним прислали из Петербурга…
– Боже! – Женщина пошатнулась. – Его забрали в крепость? С другими заключенными? Но ведь он болен… Не в себе…
– Умоляю, успокойтесь. – Павел Дмитриевич налил ей стакан воды. – Ваш мальчик не в крепости. Его препроводили в Петербургский военно-сухопутный госпиталь, где по приказу государя, он останется до совершенного излечения.
– А мне… мне можно туда поехать? – с самоубийственной решимостью воскликнула графиня.
– Никто не вправе вам этого запретить, – отозвался Киселев. – Хотя я бы решительно отсоветовал. Чтобы увидеть сына, вам надлежит испрашивать позволения у Следственного комитета, возможно у самого императора. Дел там сейчас много, и придется долго ждать. Между тем жизнь в столице дорогая, а вы стеснены в средствах…
Павел Дмитриевич осекся, встретив гордый взгляд собеседницы. Подобные вопросы не обсуждают открыто!
– Мы ни в чем не нуждаемся. – Графиня Лядоховская встала. – Только в милосердии государя. Я очень благодарна вам за участие. – Она сделала реверанс.
Топтыга проводил спутницу до двери.
– Ефрем Иванович, задержитесь на минуту.
Подполковник вернулся. По виноватому выражению его лица было видно, что он не привык общаться с начальством и ожидает головомойки невесть за что. Когда дверь за бедной женщиной закрылась, Киселев спросил:
– Вы знаете, какой отзыв прислали из Каменец-Подольского госпиталя?
Топтыга покачал головой.
– Доктора не нашли прапорщика сумасшедшим. Пишут только, что воображение его чем-то весьма расстроено. Стало быть, нервы.
До Ефрема Ивановича не сразу дошел смысл сказанного. Если помешательства нет, значит, место Нестора в крепости, и допрашивать его будут так же строго, как других арестантов.
– Но я полагаю, мы вовсе не обязаны посылать в столицу медицинское заключение с Волыни. – Генерал смел листок в ящик письменного стола. – Тамошние врачи сами разберутся.
Подполковник просиял.
– Я вас более не задерживаю. Ступайте успокойте мать.
* * * Петергоф.После разговора с княгиней Волконской у Александры Федоровны возникло еще больше вопросов, чем прежде. Она решительно не понимала, отчего умер Охотников. Если от чахотки, то кому понадобилось распространять слухи об ударе кинжалом? Если на него напали, то почему не было проведено расследование? Какова роль Франка? Ведь оба его пациента – дорогие существа для Елизаветы Алексеевны – скончались. Наконец, сама ли покойная императрица, такая робкая и безвластная, отправила в опалу Натали Загряжскую?
Шарлотта терялась в догадках. Ни с кем не могла посоветоваться и чувствовала себя очень глупой. Самой ничего не приходило на ум, а спросить мнения других в столь щекотливом деле… нет, она никогда не решится. Беспомощность угнетала молодую женщину. Между тем сердце подсказывало, что за этой историей таится нечто темное, быть может – угрожающее ее собственной семье.
Утром во вторник она устроилась в Китайском садике за Банным корпусом. Стояла жара, и Никс предложил перебраться из Большого дворца в Монплезир. Что до Александры, то ей всегда нравилось уединение, помпезные постройки угнетали, а здесь бриз с моря, тишина и есть где разместиться – весь Западный флигель, покои Екатерины и Александра, к их услугам.
Муж то уезжал в столицу, то возвращался. Сегодня он работал в кабинете за Гостевой галереей, и те, кто ждал его приглашения, чинно прогуливались по балюстраде мимо стеклянных дверей дворца, выходивших на залив. Из садика Александра заметила богатырскую фигуру Алексея Федоровича Орлова, прятавшегося от зноя под раскидистым, еще петровским дубом.
Шарлотте не хотелось покидать сень увитых плющом лип у фонтана-раковины, но она встала, миновала белый деревянный мостик и заросли папоротников на серых камнях вокруг водомета. Залив дышал мерно, как большое спящее животное. Над горизонтом копились облака, и можно было надеяться на дождь во второй половине дня.
– Хорошо, если умоет мой цветник, – сказала молодая императрица.
Орлов вздрогнул: она подошла сзади и, при балетном умении ступать неслышно, захватила его врасплох.
– Алексей Федорович, я бы хотела с вами поговорить.
Генерал склонился, Александра подала ему руку для поцелуя.
– Вы помните, я всегда поддерживала вас после рокового дня, когда Мишель… И вот теперь мне нужна помощь в деликатном деле, касающемся моей родни.
Алексей весь обратился в слух. По его лицу молодая императрица видела, что он колеблется. Какие деликатные дела могут быть у ее величества отдельно от его величества?
– Всего один вопрос. – Поборов робость, Александра Федоровна взяла генерала под руку. – Ведь вы командуете бригадой, куда входит Кавалергардский полк? Нельзя ли уточнить, отчего умер в январе 1807 года штабс-капитан Охотников?
Лицо Орлова разгладилось. Он-то думал!
– Это совсем просто, ваше величество. Алексей Яковлевич был моим сослуживцем. Он страдал грудью. Чахотка. Даже просился в отставку. Но сами поймите, какая отставка в тот момент? Ждали новых, так сказать, приключений с Бонапартом.
– Вы уверены, что чахотка? – уточнила императрица, внимательно заглядывая в глаза собеседнику.
Тот смутился.
– Ну если по чести, то он чах от любви. Неразделенной. И которая ни при каких обстоятельствах не могла быть разделена. – Генерал возвел очи горе, указывая на высокий предмет страсти. – И зачах. Натурально.
– Вы уверены? – повторила Александра.
Орлов был удивлен ее настойчивостью. Обычно супруга государя проявляла кротость и покладистость.
– Что вас смущает? – прямо спросил он. – Да, были нелепые слухи, будто Алексиса ударили у театра кинжалом. Но неужели ваше величество на секунду допускает мысль, что полковой врач в период постоянных кампаний не вылечил бы колотую рану? А пуще того – что в центре города могло произойти нападение на гвардейского офицера, и этот случай оставили бы без расследования? – Орлов вытащил платок и протер им лоб. – Как бы вам объяснить? Ведь это не пьяница в сугробе замерз. Капитан кавалергардов. Здоровенный скандал!
– А если бы дело не позволили расследовать?
– Уф! – Алексей Федорович не знал, что и сказать. – Такое невозможно скрыть. Правительство обвинили бы в произволе. Знаете, тогда мы были очень молоды… Горячие головы… Словом, товарищи не оставили бы без последствий…
Генералу казалось, что он сказал все, но Александра, видимо, так не считала.
– Вы убеждены, что несчастный умер от чахотки?
– Я убежден, что Алексис болел грудью, – поправил Орлов. – Простите за подробность, но он на моих глазах выхаркивал легкие после пустяковой манежной экзерциции. А вот отчего человек умер, знает только тот, кто его лечил.
В этот момент стеклянная дверь из галереи отворилась, и флигель-адъютант государя Адлерберг любезно пригласил Алексея Федоровича войти.
«Вот сейчас как расскажет мужу о моей несносной докучливости!» – укорила себя императрица. Она пошла обратно в Китайский сад, подобрала со скамейки оставленные пяльцы и в задумчивости посмотрела на залив. Ей казалось, что Алексей Федорович мог бы проявить больше откровенности. Он каждый день обедает с ними в узком семейном кругу, так хочет Никс. И он человек близкий. Неужели друзья есть только у мужчин? Тем паче у государей? Шарлотте сделалось обидно, и она дала себе слово больше не пускаться в опасные разговоры ни с кем из усатой братии.
– Ваше величество, я вернулся, – раздался над ее ухом густой бас. – Государя срочнейшим образом отвлек Нессельроде со своими иностранными делами. Пожар у них, что ли? Просили полчаса…
Александра подавила улыбку.
– Значит, вы готовы отвечать?
– Терзайте.
Молодая дама рассмеялась.
– Я не коршун. Но все же. Скажите правду, неужели никто из товарищей не знал об увлечении Охотникова?
– Все знали, – чистосердечно отозвался генерал. – Да что тут нового? Почитай, половина петербургской молодежи ходила без ума от императрицы! Разве это запрещено? Целый культ: «Виват Елисавет!!!» Она единственная из царской семьи нашла в себе силы радоваться смерти Павла: «Я дышу одной грудью со всей Россией!» Такого не забывают. А какой Элиза слыла красавицей! Нет, поверьте, если бы бедная наша Психея захотела, она бы нашла множество пылких гвардейских сердец.
Александра была обескуражена таким признанием.
– Вот как?
– Масонские ложи ее имени. Ну, скажем, «Елизавета к добродетели». Компании молодых офицеров, расхаживавшие по паркам и возжигавшие фейерверки с буквами «Е. А.» Стихи шалопаев, роде Пушкина: «Я пел на троне добродетель, с ее приветною красой!» Как вы думаете, долго наш Ангел мог это терпеть? И как мужчина. И как государь.
Шарлотта прижала пальцы к щекам. «Никогда, никогда, никогда не буду выступать из-за спины Никса. Семья дороже».
– Разве Екатерина Великая не царствовала, переступив через голову супруга? – продолжал Алексей Федорович. – Моей-то фамилии грешно жаловаться, а вот августейшему дому есть о чем подумать. Когда опасения возбуждены, уже никакая уступчивость не утолит подозрений.
– О, да! – воскликнула императрица, услышав в словах генерала нечто совпавшее с ее собственным мнением. – Наш дорогой Ангел был очень подозрителен. Мне казалось, это от глухоты!
«Бедная девочка, – подумал Орлов. – Такая глупенькая и такая милая! Дай Бог, чтобы она не приобрела ни талантов, ни амбиций. Тогда их счастье с государем будет длиться вечно».
* * * Санкт-Петербург.— Я надеюсь, вы не применяете к нему обливание холодной водой? – осведомился Бенкендорф у доктора Клингера. После истории с Мамоновым Александр Христофорович представлял себе исцеление умалишенных как самую бесчеловечную процедуру в мире.
– У нас не практикуют подобных методов, – заверил врач. – Мы всего-навсего военный госпиталь, а не клиника для душевнобольных. – Да и пациент не требует такого лечения. Коллеги из Каменец-Подольска писали, что он поступил к ним в крайнем возбуждении. Но недельное затворничество в карцере подействовало на прапорщика умиротворяюще. Нам не пришлось прибегать к таким крайностям. Граф Лядоховский скорее меланхолик, еще на Волыни он впал в задумчивость, а сюда приехал грустным и неразговорчивым. Мы полагаем, хороший сон, прогулки и успокоительные клистиры сделают свое дело.
– Чем же он занят?
Генерал-адъютант и доктор шли по длинному гулкому коридору Петербургского военно-сухопутного госпиталя. Здесь было не слишком уютно. Окна, в которые мог влететь императорский орел, не задев крыльями рамы. Потолки такие высокие, что помещения казались больше в высоту, чем в длину.
– Мы не позволяем ему читать газет. Впрочем, он держит у себя только Библию. Кажется, он католик?
Бенкендорф кивнул.
– Иногда играет в шахматы с врачами. Юноша смирный, образованный. Если вы с ним поговорите, то не заметите признаков расстройства, кроме крайней нервозности. А последняя – дело времени.
– Так он сумасшедший или нет? – прямо спросил Александр Христофорович.
– Душевные болезни плохо изучены. – Клингер пожал плечами. – Он вменяем. Но его что-то потрясло. Речь несчастного всегда заключает рассуждения о чести и предательстве. Кажется, он угнетен тем, что не смог исполнить долг перед командиром. Но более не ищет самоубийства на дуэли.
Из рассуждений доктора генерал-адъютант так и не понял, до какой степени пациент нормален. Клингер начал сыпать терминами. Александр Христофорович умно кивал. Его привели в узкую, как сигарная коробка, комнату. У окна на кровати сидел молодой человек. На вид ему можно было дать лет двадцать. Он держал раскрытую Библию, в которой при входе посетителей поспешно захлопнул какой-то листок, испещренный карандашными рисунками.
Бенкендорф протянул руку и отобрал у юноши книгу.
– Что это?
Бумажка выпала на пол.
– Памятник. На могилу, – нехотя произнес тот. – На мою.
– Вы собрались умирать?
– Рано или поздно.
– Не находите, что лучше поздно?
– Нет. – Лядоховский насупился. – Я не из тех, кто считает жизнь разжалованного и лишенного дворянства человека лучше эшафота.
– А с чего вы взяли, что вас разжалуют?
– Но ведь вы за мной пришли.
С минуту генерал смотрел в тонкое, нервное лицо прапорщика. Казалось, того грызет постоянно возвращающаяся мысль.
– Препроводить вас в крепость явились бы нижние чины. Мне же нужно лишь задать несколько вопросов.
Юноша встрепенулся.
– Вопросы? Я тоже хочу, чтобы мне ответили. Как вы думаете, лишение чина делает офицеру бесчестье?
– Не сомневаюсь.
– А если оно несправедливо?! – с запальчивостью воскликнул Лядоховский. – Если это форма преследования? Вот назвать дворянина в глаза подлецом значит лишить чести! Я назвал Майбороду подлецом за донос. А он отказался от сатисфакции.
– Стало быть, он и есть подлец, – спокойно констатировал Александр Христофорович. – К тому же казнокрад.
– Но вы опираетесь на его доносы!
– У нас есть на что опираться и без Майбороды.
Не дожидаясь приглашения, Бенкендорф сел. Знаком он предложил Клингеру оставить их с пациентом наедине.
– Так вы считаете, что за соучастие в делах полковника Пестеля заслужили разжалования?
– Если я и участвовал в его делах, то частным образом. Ничего не зная о политике. – Молодой граф не был смущен. – Но я дорого бы дал, чтобы последовать за Павлом Ивановичем, даже в Сибирь и даже ценой разжалования.
По лицу Бенкендорфа пробежала тень.
– Участь вашего друга будет иной.
Смысл сказанного не сразу дошел до прапорщика. А когда молодой человек понял, то уронил голову на грудь, по его бледным щекам побежали слезы. Он плакал беззвучно, как наказанный ребенок, который боится, что рев в углу вызовет новые колотушки взрослых.
– Вы убьете человека, который мог спасти Россию.
Александр Христофорович проигнорировал замечание.
– Скажите, Нестор Корнилович, какую сумму вы пытались занять у Дульского?
– Шесть тысяч рублей.
– Именно их недоставало в полку?
Юноша кивнул.
– Их украл Майборода! Он отправился в Москву в комиссариатскую комиссию, чтобы получить вещи и деньги для полка по табели. А потом гнусно присвоил.
– Почему же командир не взял его под стражу?
Лядоховский заерзал.
– Павел Иванович принял Аркадия в общество. Считал полезным человеком. И вдруг оказался в его руках. Майборода стал красть безнаказанно, угрожая доносом. Он совсем распоясался. Забрал у солдат своей роты 308 рублей, заработанных ими летом. Я не понимаю, как Павел Иванович при его проницательности дался в обман обыкновенному прохвосту?
На всякого мудреца довольно простоты. Александр Христофорович не стал говорить прапорщику, что проверка в Вятском полку выявила казенный долг командира в размере 60 тысяч рублей – в 15 раз больше его годового жалования. Что Майборода, прежде чем поехать в Москву, помог Павлу Ивановичу составить «позволительную економию» на солдатских крагах, давшую им три с половиной тысячи рублей, неучтенных денег. А в Первопрестольную пронырливого Аркадия отправили незаконно – чтобы второй раз получить сумму на одни и те же полковые нужды.
– Вы в чем-то грязном подозреваете Павла Ивановича! – догадался прапорщик. – Стыдно вам. Полковник Пестель жил очень скромно и на себя тратил копейки. Семье имел возможность посылать мало. Я знаю, мы были друзья.
Александр Христофорович вздохнул. Он смертельно устал от обманутых мальчишек. Сказать Лядоховскому правду – не примет, разрыдается, проклянет.
– Я знаю, что вы думаете, – запальчиво бросил Нестор. – Раз отец, сибирский генерал-губернатор, воровал, так и сын недалеко ушел!
Далеко, очень далеко. Хотя по той же дороге. Ну был бы Пестель простой казнокрад – схватили за руку, наказали. Но ему нужны были деньги для высокого – военная революция, поход на Петербург.
– В сентябре ваш полковник отправил Майбороду с его ротой в Махновку охранять дивизионный штаб. А вас послал приглядывать за ним?
Самый болезненный вопрос. Лядоховский до сих пор чувствовал унижение.