Этих последних «людей метро» Дмитрий Момзен ценил и уважал особо — у многих за плечами военное прошлое, кто-то даже успел послужить наемником в далеких странах, но не заработал особо ни денег ни славы. Правда, таких, с военным опытом, среди Рейнских романтиков было немного, чаще встречались другие.
Какие?
За четверть часа перед закрытием магазина армейских товаров Дмитрий Момзен проходил через торговый зал в заднюю комнатушку со старинной купеческой конторкой и моднейшей кофемашиной на ней, усаживался в кожаное кресло и начинал прием новобранцев, желавших поступить — нет, не в музыкальную рок-группу «Туле», а в военно-исторический клуб, занимавшийся реконструкцией сражений, быта и походной жизни эпохи Второй мировой войны.
Именно такое официальное занятие придумали себе Рейнские романтики — военно-исторический клуб: изучаем и реконструируем, и бережно храним традиции, стараясь во всем точно соответствовать исторической правде во всех деталях.
Новобранец в этот раз только один — румяный, кудрявый, как херувим, жизнерадостный и возбужденный. Одет в дорогие кроссовки, кожаный бомбер и джинсы Dizel.
— Хайль Гитлер, партайгеноссе!
Он выкрикнул это громко, радостно, вскинув тощую руку в приветствии, вытянув тощую цыплячью шею и вертя с любопытством кудрявой башкой своей.
— Ты что, совсем дурак? — спросил Дмитрий Момзен. Он разглядывал новобранца.
— Но я… я думал, у вас так принято… Вы же это… Туле… вы же группа «Туле»!
— Рок-группа уже не играет, не выступает.
— Но вы же «Туле»! Это самое… круто! Ну «Туле»! Я же читал… это, как его, «Аненербе»… Рейнские романтики… а вы новые, вы дело продолжили.
— Какое дело мы продолжили?
— Ну это… секретное… тайное общество… Я читал про тайное общество «Аненербе», и это все у вас тут опять. Ох круто! Супер! — Парень в бомбере кивал на торговый зал. — Сколько у вас там формы понавешено на вешалках!
— Это форма Квантунской армии, — сказал Дмитрий Момзен. — Это все приготовлено для киносъемок, у нас киностудии покупают реквизит для сериалов о войне. А мы заняты серьезным делом. Мы сохраняем историческое наследие. Реконструируем военные события, участвуем в мероприятиях.
— Но у вас там форма СС…
— Для фильмов, киносъемок и военно-исторических шоу, куда нас приглашают. Потому что знают, что мы заняты серьезным делом. Без дураков. Без фанатизма. Беспристрастно. Как того требует история.
— Но мне сказали, у вас тут общество… Братство «Туле»… Рейнские романтики новые, — новобранец заморгал растерянно. — А я это… я вступить желаю, у меня к вам рекомендация.
— Да ты бредишь, пацан, — усмехнулся Дмитрий Момзен. — Ты бредишь наяву. Ты слышал, что я тебе сказал?
— Но я же хочу к вам…
— Ты слышал, что я тебе сказал?
— Да, но…
— Повтори.
— Вы это… заняты реконструкцией…
— Дальше, повтори.
— Вы заняты серьезным делом.
— Правильно. Дальше.
— Без фанатизма. Беспристрастно.
— И?
— Без дураков, — новобранец смотрел на Дмитрия Момзена. Улыбка сползла с его лица клочками. Он, кажется, начал понимать. Он понял.
— А теперь до свидания, — Дмитрий Момзен кивнул на дверь.
Когда жизнерадостный придурок ушел, Дмитрий Момзен подождал минут пять, давая возможность этому идиоту послоняться по залу армейского магазина, поглазеть на товары, затем поднялся с кресла, прошел через торговый зал во внутренний двор, пересек его и через заднюю дверь вошел в особняк.
Гулкая анфилада комнат, пахнет воском — паркет недавно натирали до блеска. Столько машин в Пыжевском переулке припарковано, столько народа собралось в Логове, а кажется, что и нет никого.
Дмитрий Момзен вспомнил, как два года назад, когда завертелась вся та история, когда ими внезапно заинтересовались следственный комитет и прокуратура, когда его вызывали на допрос по поводу названия рок-группы, о, тогда пришлось повозиться и попотеть. И тут дома, в Логове, тоже. Он приглашал сюда специалистов из охранной фирмы — полная дезактивация пространства. Спецы искали по всему особняку прослушку, «возможно» установленную органами, искали замаскированные «жучки». А спецкибер — ищейка ставил защитную блокировку на телефонные номера, которыми пользовались «Рейнские романтики» в особых случаях.
И все эти меры предосторожности, очень дорогостоящие, могли полететь к черту, если бы в группу… нет, в их «военно-исторический клуб» затесался бы вот такой придурок с куриными мозгами!
Рейнские романтики собрались внизу в зале собраний за круглым дубовым столом. Было шумно, оживленно, как в любой мужской компании единомышленников. Пили пиво — кто темное, кто светлое, закусывали едой, заказанной в ближайшем ресторане на улице Полянка.
Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй тоже здесь. Он спросил негромко:
— Ну как? Годится?
— Кто?
— Ну этот пацан, с которым ты говорил сейчас.
— Кто его рекомендовал? — спросил Дмитрий Момзен.
— Суслов.
— Суслов рехнулся?
— Он сказал, у этого типа отец зампред комитета… Там, на Краснопресненской, сидит в большом доме. Ты же сам говорил, нам нужны связи во власти. — Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй недоумевал: — Что, не пойдет, мы его не примем? Но Суслов же…
— Суслов здесь сегодня? — громко спросил Дмитрий Момзен Рейнских романтиков.
— Да, я тут, Дима. — За круглым столом сидел крупный солидный вальяжный парень. Он скинул куртку и сидел в камуфляжной майке — накачанные бицепсы все в татуировках.
Татуироваться Рейнские романтики обожали. Это своеобразный код. По татуировкам они определяли много чего и узнавали друг о друге много чего тоже.
— Твой протеже, брат. Я его не пропущу к баллотировке.
Тут надо заметить, что в «Туле» в Рейнские романтики вступали не абы как. Нет, имелся специальный ритуал посвящения. А затем шла баллотировка и голосование. В стеклянный куб опускались камни — белые и темные. Ну как в античности в древних Афинах. Если белых больше, новичка принимали в «Туле».
— Почему? У него отец в правительстве работает. Ты же сам говорил, брат Димон, ты сколько раз нас учил, что нам такие люди как воздух необходимы, — татуированный Суслов, сам недавно принятый в «Туле», развел руками.
— Отец, может, и в правительстве. А парень совсем глупый. Дураки, они хуже ФСБ, — сказал Дмитрий Момзен.
— Я старался, пацан хочет к нам. Он слышал про «Туле».
— В ночном клубе, — сказал Дмитрий Момзен. — Но мы, кажется, давно переросли ночные клубы и всю эту хрень. Еще тогда, два года назад… Мы переросли всю это долбаную хрень, или я не прав, братья мои?
— Да, да! — послышались голоса за круглым столом.
— Я много раз говорил вам, что, когда придет час бросить вызов властям, — Дмитрий Момзен обвел взглядом круглый стол, уставленный бокалами с пивом и тарелками с закуской, — когда мы устроим в этой бедной затюканной стране военный путч, переворот, у нас сразу же возникнет острая нужда в преданных делу соратниках.
— Но парень же хотел к нам… молодой, мы могли научить его что к чему, если надо, вправить мозги…
— Да, в преданных делу, нашему великому делу на благо нации, — отчеканил Дмитрий Момзен. — Но идиот, преданный делу, — это… Может, в правительстве, где работает его падре, это приветствуется… Но тут у нас в союзе «Туле» это хуже чумы. Повторите, что я сказал!
Он прорычал это как лев — громко и яростно и ударил с размаху кулаком по столу.
— Ну! Я кому сказал! Повторить!
— Это хуже чумы! — подхватили хором Рейнские романтики.
— Громче! Еще!
— Это хуже чумы! Хуже ФСБ! — грянуло за круглым дубовым столом.
— Господа, я благодарю вас и приношу свои извинения за излишнюю резкость, — Дмитрий Момзен тут же смиренно склонил свою голову перед Рейнскими романтиками — красивый, высокий, статный, голубоглазый, светловолосый — настоящий идеал для тех, кто жить не может без идеалов. — Вы все здесь умные взрослые люди. Молодые, за вами будущее. Запомните раз и навсегда — военный путч и государственный переворот дело серьезное. Это впишется в историю красными чернилами. Но за это можно схлопотать пожизненный срок, если все провалится. Мы не можем рисковать. Если мы станем раздавать рекомендации в «Туле» направо и налево разным долбаным идиотам, мы не продержимся и года. Нас заметут. Когда посадили Шадрина… в общем, чего с него возьмешь, больной. Барабанил только классно… После его ареста нами заинтересовались. А когда онитам начинают интересоваться, то… Вы понимаете, чем это грозит «Туле». В общем, то была моя крупнейшая ошибка, и больше я такой ошибки не допущу. У нас долговременные планы, у нас в запасе несколько лет. И когда наступит час, мы должны быть готовы. За то время, что у нас впереди, надо многое успеть. И сопляки подрастут… вы понимаете, я не имею в виду здесь присутствующих, я говорю о нашем первичном звене в ячейках на местах, которые тоже предстоит еще нам организовать. Но для всей этой трудной и опасной работы на благо нации мы с вами должны быть сильными. Но я, кажется, слишком многословен, еще раз прошу меня извинить. Итак, тема сегодняшней встречи?
— Гитлер и немецкая культура, — подсказал Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй.
Он только что вытащил скатанную в трубочку бумажку из немецкой солдатской каски, стоявшей на столе среди пивных бокалов. Развернул и огласил. В каске множество бумажек с темами поучительных бесед. Так это именовалось в «Туле» — поучительные беседы на собраниях. Темы никогда не объявлялись, Момзен никогда не готовился заранее, все шло честно, на волне чистейшей импровизации. Рейнских романтиков именно это и завораживало — информация, поразительная эрудиция Момзена в целом ряде вопросов — очень специфических, будь то средневековые методы пыток или же тактика выжженной земли Квантунской армии в Маньчжурии. А еще Рейнских романтиков буквально околдовывал голос Дмитрия Момзена.
— Ах, я тут как раз вспомнил, — Дмитрий Момзен очаровательно улыбнулся. — В начале войны в ставке Вольфсшанце Гитлер говорил своим соратникам, что стал политиком против своей воли. Его заставил весь тот идиотизм, кретинизм, который царил вокруг него и который он уже просто не мог выносить физически. Хотелось все изменить. Но он говорил и о том, что самым счастливым днем его жизни станет тот, когда он сможет оставить политику… «Когда я уйду, — говорил он, — и оставлю за спиной все заботы, все мучения…» Да, он говорил о мучениях… Больше всего он предостерегал от ослабления инстинкта жизни. От внутренней слабости. Ее он страшился даже в себе. И я страшусь, — Момзен обвел взглядом своих голубых ледяных глаз притихших Рейнских романтиков, сытых, осоловевших от пива. — Рецепт против слабости прост. Надо быть сильным. Чтобы иметь силу внутри, надо совершать неординарные поступки.
— Какие например? — спросил Рейнский романтик Суслов. Он развалился на кожаном диване за круглым столом. Он чувствовал себя уязвленным от того, что его молодой протеже, которому он обещал вступление в «Туле» и который за это посулил «отблагодарить», пролетел по полной.
— Те, что другие, обычные совершать бояться, — ответил Момзен, не глядя в сторону Суслова. — Которые запрещает нам мораль или закон, или тупая жалость… или человечность. Гитлер говаривал, что человечность — это что-то среднее между самомнением, глупостью и трусостью. Обидно слыть трусом.
— Обидно. Но не мешало бы как-то это доказать на практике, — бросил Суслов, играя татуированными бицепсами.
Момзен секунду помолчал.
— Что ж, — сказал он, — и то правда. Может, снова пришло время наших испытаний?
— Только на этот раз начинай с себя, — снова вякнул Суслов. — Или нет, вот с нашего толстого, с твоего толстожопого любимчика, — он кивнул на Олега Шашкина по прозвищу Жирдяй.
Тот мгновенно вскочил. Но Момзен удержал его жестом.
— Ладно, — сказал он опять же очень смиренно, но так, что у многих Рейнских романтиков, которые знали своего предводителя гораздо лучше, чем дерзкий неофит Суслов, по спине поползли мурашки. — Принято. Доказательства в скором времени будут предъявлены. Но я что-то уклонился от темы сегодняшней встречи. Братья, задавайте вопросы.
— А это правда или интернет-утка, что якобы весной тридцать пятого Гитлер приезжал с визитом в СССР, посещал Москву и Ленинград, ездил на корабельные верфи в Мурманск, где строили наш ледокол, и даже присутствовал на параде первого мая? Я читал, что все кинодокументы, и наши и немецкие, после войны уничтожили, — это спросил кто-то из Рейнских романтиков, решивший разрядить ситуацию.
— Датой начала визита тридцать пятого года значится первое апреля, — ответил Дмитрий Момзен.
Он взял бокал с пивом со стола и вытянул руку. Рейнские романтики наперебой полезли чокаться со своим вождем. По его лицу и его голосу, когда он говорил вот так, они никогда не знали — лжет он или говорит чистую правду.
Глава 15 Роман Ильич — не отец Родиона Романовича
Роман Ильич Шадрин, ныне Веселовский, как выяснила Катя, не родной отец Родиона Шадрина, проводил взглядом молодую стройную женщину, шествовавшую по проходу между стеллажами с товарами в магазине «Твой Дом», располагавшемся в гигантском торговом центре «МКАД Плаза».
Покупательница толкала перед собой нагруженную посудой и разными кухонными мелочами тележку. Темноволосая и высокая, в чрезвычайно коротких джинсовых шортиках, закрывавших лишь упругую попку и врезавшихся немилосердно туда, в саааамую серединку, куда так приятно врезаться мужскому взору.
В торговый центр «МКАД Плаза» Роман Ильич приехал после работы вместе с детьми Любочкой и Фомой на новеньком (как и дом) авто «Шевроле». Жена Надежда осталась дома. Она вручила Роману Ильичу длинный список покупок, но все это касалось лишь продуктового супермаркета, куда он с детьми намеревался заглянуть позже. Список покупок в магазине «Твой Дом» Роман Ильич составил для себя сам. Материалы для ремонта, краски, кое-какой подручный инструмент.
Он оглянулся, чтобы не потерять из виду детей. Любочка и Фома держались вместе и стояли напротив стеллажей с кухонной керамикой и формами для выпечки.
Роман Ильич кивнул детям — мол, айда за мной.
Темноволосую незнакомку в коротких умопомрачительных шортиках, открывавших длиннющие стройные загорелые ноги, он во второй раз узрел в секции комнатных растений, когда уже толкал собственную нагруженную покупками тележку на выход к кассам.
«Шортики на попке»… так он окрестил ее для себя. «Шортики на попке» выбирали какие-то терракотовые то ли горшки, то ли кашпо — он плохо во всем этом разбирался. У них дома никогда не водилось комнатных цветов. Надежда — жена их не покупала в цветочных магазинах, потому что Родиошечка цветы не любил, часто обрывал листья со стеблей.
«Шортики на попке» деловито сновали между стеллажами, нагружая тележку все больше, больше, больше. Роман Ильич невольно засмотрелся.
Из задумчивости его вывел сын Фома. Он спросил, скоро ли они поедут домой? Ему надоело в огромном магазине. Да и сестра Любочка начала снова допекать.
Роман Ильич ответил, что скоро — вот только за товары у касс они расплатятся да заглянут по дороге на автостоянку в продуктовый супермаркет, купят, что мама велела.
Любочка заявила, что в супермаркете она хочет мороженого.
Фома сказал, что лично он хочет чипсов. И уточнил — не кукурузных, а картофельных. И чтобы непременно вкус «бекон».
Роман Ильич решил доставить детям это маленькое невинное удовольствие. С тех пор как у них появились возможности, они с женой неудержимо баловали младших детей.
В третий раз «шортики на попке» во всей их красе и вызывающей эротичности Роман Ильич узрел уже на автостоянке, когда с помощью детей выгружал купленные вещи из тележки в багажник своего «Шевроле».
«Шортики на попке» занимались тем же самым возле серебристой дорогой иномарки-внедорожника.
Багажник открыт, зияет…
Вон она наклоняется, просовывая коробки в глубь багажника.
На стоянке больше никого нет, только машины.
Шортики врезаются в попу немилосердно, четко обрисовывая две упругие половинки, словно это летнюю спелую дыню рассекли надвое острым ножом.
— Пап, это наше? Вот тут пакеты упали, я поднял, — к вновь глубоко задумавшемуся Роману Ильичу обратился сын Фома.
Он поднял с тротуара пластиковые пакеты с чем-то желтым внутри.
— А что это такое, папа?
— Это резиновые перчатки. Ванну мыть, да и посуду тоже.
— У нас же машина-посудомойка, — фыркнула Любочка. — А чего ты дождевиков так много купил? Плащей-дождевиков?
— А это… нам всем, если поедем за грибами в лес, и вдруг дождь. Дождевик наденем, и ни грязи на тебе, ни влаги, — Роман Ильич объяснял детям охотно, а сам смотрел.
— А когда мы поедем в лес за грибами? Почему мы раньше никогда в лес не ездили? — спросила Любочка.
— Это потому что Родиоша больной был, — сказал Фома. — А теперь его нет с нами. А ты и рада.
— Кто тебе сказал, что я рада, недоумок?
Дети начали, как обычно, ссориться из-за пустяков. Роман Ильич не вникал. Он сгружал покупки в багажник.
К «шортикам на попке» подгреб какой-то парень — толстый и мордатый, как откормленный боров. В его руках — полно пакетов из «Бургер-Кинга» и бутылки с кока-колой. Он по-хозяйски чмокнул «шортики на попке» в смуглую щечку и полез за руль внедорожника.
Роман Ильич глянул на номер машины, в которую села эта сладкая парочка.
Глава 16 Тела
Катя легла поздно — почти полтора часа болтала по телефону с подружкой Анфисой Берг. Рассказала ей про телефонный звонок мужа Драгоценного и про его прыжок с парашютом со стариком Чугуновым на закорках и даже вспомнила этого Энея из Трои. Рассказала и про травму, и про больницу где-то у черта на куличках на Гавайях.
Анфиса Гавайям лишь позавидовала и, на удивление Кати, не стала осуждать Драгоценного за безрассудство. Вообще ни за что не стала осуждать и ругать — наоборот, восхитилась: какой смелый! Ах, отчаянный парень тебе достался, Катька, и чего ты… и чего вы с ним все никак… эх вы! Не стала она осуждать и работодателя Чугунова: он старый и больной, одинокий, твой Вадик Драгоценный ему давно уже как родной. И ты, пожалуйста, не злись и не ревнуй. Катя опешила: я ревную?! Я? Драгоценного? К старику Чугунову?!