— Похоже, вопросы у нас к этой «Туле» возникают снова, — сказал Гущин.
— Да, я понимаю. Тогда проверка на экстремизм ничего не дала, из текста песен много не выжмешь, действия конкретные нужны. А они после ареста Родиона Шадрина сидели тихо, — Илларионов хмурился. — Адвоката сразу себе крутого взяли. У Олега Шашкина в центре Москвы в Пыжевском переулке особняк — тоже в наследство достался от отца, там они и заседают. Что-то вроде военно-исторического клуба по интересам. Армейский магазин у них там для своих, много всякого барахла антикварного, киношники даже к ним обращаются. Вроде как никаких сейчас претензий к ним. Все чисто. Только вот было одно обстоятельство, очень необычное — еще два года назад.
— Какое? — спросил Гущин.
— Мы, когда стали их деятельность на экстремизм проверять, добились ордера на прослушивание телефонов и особняка в Пыжевском. ФСБ подключилось. Они все организовали, установили аппаратуру. Так вот… дня не прошло, как там все накрылось медным тазом с прослушиванием. Эти в Пыжевском, видно, сразу просекли и обратились к «чистильщику» — фирме частной. Те все им вычистили, установили мощную защиту — блокиратор на номера телефонов. В общем, сами понимаете… не могло все это не насторожить. Значит, есть какая-то причина, по которой они не желают, чтобы кто-то узнал, что там у них в этой «Туле» происходит.
— Слыхала? — спросил Гущин Катю уже в кабинете, куда они поднялись вместе с экспертом Сиваковым после лекции. — Сама своей волей туда в особняк в Пыжевском не вздумай соваться, к этому визиту надо хорошо, очень хорошо подготовиться. С умом!
— Я понимаю, Федор Матвеевич, я только подумала — может, Мальвина про «Туле» не случайно стихи прочла, возможно, есть какая-то связь, — Катя кивнула. — Я все думаю о том, о чем нам сейчас профайлер говорил.
— Вещественные доказательства, факты, улики, на которых арестовали Родиона Шадрина, свидетельствовали о его причастности к убийствам, — строго заявил эксперт Сиваков. — У меня тогда тени сомнений не возникло, и ни у кого не возникло. Мы все убеждены были, что те четыре убийства в мае совершил именно он. Но сейчас у нас пятое убийство, и совершить его Шадрин никак не мог. Возникает вопрос — с чем мы столкнулись? Если у нас имитатор, то насколько идеально можно сымитировать тот метод убийства, те приемы нанесения ран… оставить возле тела Виктории Гриневой те предметы… Об этих предметах вообще никто не знал, из дела уголовного это тогда изъяли. Но если принять версию имитатора, то получается, что ему все отлично известно. Что он был близок к Шадрину.
— А если это не Шадрин убивал? — осторожно, тихо, боясь даже глянуть на полковника Гущина, спросила Катя. — Если это ошибка? Если маньяк кто-то другой?
— Если ошибка… тогда возникает вопрос, почему настоящий убийца-маньяк два года не проявлял себя вообще никак? — Сиваков сунул в рот сигарету.
— Мог уехать куда-то, отлучиться, — сказала Катя. — Вот Феликс, например… двоюродный брат Шадрина…
— Что Феликс? — спросил Гущин.
— Он же находился за границей, мать сама об этом сказала. А отец, то есть отчим Шадрина… — Катя нащупывала путь в тумане версий и предположений, — его напугал арест, а потом они с семьей переезжали, прятались фактически, меняли фамилию. На все это нужно время. А сейчас у них в этом новом доме в Косино все устаканилось… Надо проверить и этих из «Туле» — может, и они куда-то уезжали. Федор Матвеевич, вы только не подумайте, я не хочу ничего плохого, только помочь, — Катя обернулась к Гущину, прижала руки к груди. — Но ведь эти вопросы все равно возникнут! А у меня из головы сейчас не идет то, что Вера Масляненко, тетка Шадрина, нам про улику сказала — вещь Терентьевой, мол, что ее могли подбросить в сумку! А это мог сделать лишь тот, кто с Шадриным общался. И потом анонимный звонок об убийце, о деньгах, разве это не подозрительно теперь? И еще — ведь Шадрина тогда вместе с его отчимом недалеко от места убийства Елены Павловой видели!
— Думаешь, они на пару с отчимом могли убивать? — спросил Гущин.
— Вы же сами об этом подумали, когда профайлера спросили, возможно ли, что убийца женат!
— У первой жертвы Софии Калараш мы нашли ДНК именно Родиона Шадрина в сперме, — сказал Сиваков. — И порезы, которые я изучаю сейчас на телах, такие же, как его татуировка.
— Но порезать Гриневу, как и убить, он не мог, — это сказал полковник Гущин. — Вам не кажется, что пришло время съездить к нему, проверить, как он себя чувствует в тюрьме после Орловской больницы.
Глава 24 О любви
Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй стоял напротив Машеньки Татариновой — она ждала стеклянный лифт, чтобы вознестись на четвертый этаж «МКАД Плаза» для проверки прихода по экстренному вызову электриков в секцию «Все для дома», где перегорели предохранители на щитке.
Так она сама объявила Олегу Шашкину. И улыбнулась. Лифт опустился — прозрачная кабинка.
— Ну ладно, мне работать надо, некогда. Пока, Олег.
— Пока… то есть подожди, — Олег Шашкин удержал ее за руку.
Машенька глянула на него снизу вверх — толстый… какой жирный… щеки залились багровым румянцем, и даже бритая макушка сейчас красная как помидор.
Лифт наполнился посетителями торгового центра и вознесся.
— Я это… я хотел спросить… может, сходим сегодня куда-нибудь вечером, когда ты закончишь работу?
— Куда? — удивилась Машенька. — Тут же все начнет закрываться.
— Не все, тут есть круглосуточные — и кинотеатр, и кафе. Или хочешь, поедем куда-нибудь?
— Куда? — снова спросила Машенька, улыбаясь. А сама подумала: куд-куда-а-а это я поеду с тобой, толстый? Ты жирный. Ты потный. Ты красный как рак. Фу, ты такая проза, Олег… ты такой отстой.
— Да куда угодно. Хочешь, в клуб ночной — любой. Хочешь, в «Пушкин» — ресторан, хочешь, в отель «Украина».
— В отель?? — Машенька изогнула брови, вырвала руку сразу.
— Нет, нет, я не то имел в виду… там у них ресторан крутой на верхотуре, вечером всю Москву видно, Кутузовский. Москва-Сити, небоскребы. У меня есть деньги. Я давно тебе хотел сказать — у меня ведь до фига бабок, — Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй заторопился, потому что лифт — черт стеклянный, снова начал снижаться.
— Правда? Ты что, богатый?
— Да, у меня куча бабок.
Лифт опустился, открыл двери.
— А мне что за дело до твоих денег? — спросила Машенька капризно, однако в лифт не вошла, пропустила и на этот раз.
Наставила ухо — слушать.
— Ну, я подумал… я бы мог купить тебе что-то… да все, что угодно, что хочешь, — Олег Шашкин наконец-то перестал мямлить, заговорил увереннее, выпрямился, стал выше ростом и словно еще толще. Прямо человек-гора. Или человек-слон.
— Зарабатываешь так много?
— У меня от отца бабки остались. Полно. Если хочешь… если только захочешь — на Мальдивы могли бы слетать. Вдвоем.
Лифт где-то там, наверху.
Машенька окинула Олега Шашкина оценивающим взглядом.
— Ты милый, — сказала она.
От этого он залился краской еще гуще.
— Может, пойдем кофе выпьем? — спросил он.
— Мне надо работать, извини.
— Но вечером… вечером ты согласна? Чтобы это… со мной… куда только захочешь, куда пожелаешь…
Машенька смотрела куда-то мимо него. Внезапно щеки ее тоже порозовели.
— Да, хорошо… то есть нет, извини, я сегодня не могу, у меня урок верховой езды, и матери надо помочь. Все, пока, увидимся потом. Я пошла. Ты правда милый, Олег.
Лифт опустился. Но Машенька и в этот раз проигнорировала его. Она чуть ли не бегом спустилась к фонтану, украшавшему первый этаж «МКАД Плаза», и нырнула в толпу.
Все произошло так неожиданно, что Олег Шашкин по прозвищу Жирдяй сначала опешил. Затем устремился следом.
Он на кого-то налетел по пути, чуть не сбил с ног. Он искал в толпе покупателей рыжую головку Машеньки.
Он ничего и никого не видел, не замечал — лишь эту маленькую изящную рыжую женскую головку — такую пустую, такую коварную, такую прекрасную на точеной нежной шее. Лишь эти искрящиеся лукавством и кокетством глаза цвета фиалок, лишь эти губы, которые так хотелось смять, подчинить себе поцелуем.
Машенька Татаринова пропала в толпе, исчезла, словно и не рождалась никогда на свет.
Олег Шашкин заметался по первому этажу «Плазы», заглядывая поочередно во все магазины, возвращался к стеклянным лифтам, кружил возле фонтана.
Он никак не мог понять, как это она слиняла от него в тот самый момент, когда он вдруг заговорил про деньги… что у него много денег, действительно много… После таких фраз девушки обыкновенно оставались на месте, словно их гвоздями прибили, а эта убежала от него, и так быстро, что он не догнал ее, потерял… Почему она убежала? Если ее не интересуют деньги, то что же ей нужно?
И внезапно, уже потеряв надежду увидеть ее сегодня снова, Олег Шашкин заметил Машеньку у самых дверей кондитерского магазина «Царство Шоколада», что на первом этаже торгового центра возле супермаркета «Азбука вкуса».
Машенька, запыхавшись, столкнулась в дверях «Царства» с высоким темноволосым парнем, одетым как-то совсем чудно. И Олегу Шашкину показалось, что она сделала это намеренно — налетела на него, сделав вид, что споткнулась, толкнула своей упругой прекрасной грудью, дав сразу почувствовать, ощутить себя.
Парень обернулся. На нем было что-то вроде черного пальто — это в мае-то! И высокие сапоги, словно он тоже ездил верхом в той долбаной конной школе на долбаных кобылах. А под пальто у него черный бархатный жилет и какой-то нелепый белый кружевной платок вокруг шеи обмотан — так показалось в тот момент Олегу Шашкину.
А лицо напудрено, этот тип красился! У Олега Шашкина потемнело в глазах.
Парень сказал что-то и улыбнулся, Машенька ответила, покачала головой, потом кивнула, зарделась румянцем как майская роза.
Затем они вместе вошли в бутик «Царство Шоколада», остановились у прилавка.
Олег Шашкин, хоронясь за киоском с бижутерией, наблюдал за ними через витрину. Парень кивнул небрежно продавщицам и забрал с открытого прилавка небольшую подарочную коробку шоколада, перевязанную алой лентой. Он протянул ее Машеньке Татариновой. Та снова отрицательно покачала головой, потом кивнула… взяла подарок, еще сильнее зардевшись румянцем.
Олег Шашкин уже готов был войти в «Царство» и выбить все дерьмо из накрашенного придурка, как вдруг тяжелая рука легла ему на плечо.
Он оглянулся и увидел Дмитрия Момзена.
О своих поездках в торговый центр у МКАДа Олег Момзену не докладывал. А тот не спрашивал никогда. Но вот, оказывается, очутился тут рядом в самый острый момент.
— Остынь.
— Я…
— Брось, — Момзен смотрел на витрину «Царства Шоколада». — Нравится девчонка?
— Нет… я просто…
— Это та, что мы чуть не сбили в парке вместе с коняшкой?
— Да… то есть я тут случайно оказался…
— Брось, — повторил Момзен и улыбнулся — той широкой дружеской улыбкой, которая всегда действовала на Олега Шашкина хорошо, успокаивая, убеждая во всем. — Ну и что ты?
— Хотел ее пригласить куда-нибудь.
— А что она?
— Я сказал, что у меня… то есть у нас деньги, в средствах не нуждаемся, — не отвечая на вопрос прямо, сообщил Олег Шашкин.
— Кошельком похвалился перед девчонкой? — Момзен смотрел сквозь витрину. — Вот с этим, — он коротко кивнул на парня в черном пальто с кружевами, — деньги не помогут. Денег и тут куры не клюют. Значит, понравилась тебе она?
— Да, понравилась, — Олег Шашкни выпрямился. — А что?
— Ничего. Раз нравится — бери.
Олег Шашкин молчал.
— Я сколько раз тебя учил — бери, само в руки не свалится. Рыженькая… рыженькие редкость, такой еще не было. Бери, что смотришь?
Олег Шашкин кусал губы.
— Так сильно нравится?
Олег Шашкин повернулся и побрел прочь от «Царства Шоколада» — мимо фонтана, мимо стеклянных лифтов.
— От любви и от мечтодни неприятности, — Момзен не отставал от него ни на шаг. — Я всего один раз сделал попытку влюбиться, дай бог памяти, в каком же это году… в каком столетии, — он усмехнулся. — Тоже вот как ты молодой идиот, а девка оказалась психованной дурой. Это был настоящий ад, к счастью, очень короткий, недолгий ад, а то бы я ее, конечно, убил.
Олег Шашкин впервые, возможно, не слушал, о чем это там толкует его учитель и наставник по жизни. Он прокручивал в голове недавнюю сцену — как они стояли с Машенькой у лифтов, как говорили, как она реагировала. Она увидела этого типа в толпе и побежала за ним, как собачонка за хозяином. В этом нет никаких сомнений — она бросила его, Олега, ради этого хлыща в черном. И налетела на него в дверях магазина нарочно и толкнула своей грудью, своими упругими маленькими холмами.
Маленькие теплые упругие холмы под кофточкой…
Глаза цвета фиалок…
Рыжие волосы — тонкие и душистые, рассыпавшиеся по обнаженным плечам…
Тело белое, как китайский фарфор…
Широко раздвинутые ноги — сладкая бесстыдная поза полного подчинения…
Олег Шашкин закрыл глаза. Почувствовал, как рука его сжимает что-то тяжелое и острое — солдатское ружье со штыком или тот самый офицерский палаш, нет, самурайский меч…
Он ощутил приступ дурноты и одновременно приступ острого голода — живот скрутило в спазме. Из дверей «Макдоналдса» донеся запах жареных гамбургеров.
Глава 25 Ритм
Все возникло перед глазами Кати в реальности как дежавю после просмотра той памятной записи на диске: кабинет для допросов во внутренней тюрьме Петровки, 38 — довольно мрачного места, от посещений которого всегда остается осадок в душе.
В кабинете для допросов несколько человек — могучего вида оперативник-конвоир в дверях, эксперт Сиваков, полковник Гущин, еще один оперативник за столом с протоколом, а на привинченном стуле под светом яркой лампы — тот, кого Катя видела только на видеозаписи и о котором столько слышала все последние дни.
Родион Шадрин.
Катя в кабинет для допросов не входила. Стояла на пороге, буквально пряталась за широченной спиной опера-конвоира. Полковник Гущин и эксперт Сиваков привезли ее сюда на Петровку, 38, и она была им благодарна, что они взяли ее с собой. Что скрывать и лукавить — ей хотелось взглянуть на Родиона Шадрина «вживую».
И вот она увидела его. За два года, проведенные в психбольнице, он постарел. Если это, конечно, можно сказать о молодом парне. Он и на пленке выглядел гораздо старше своего возраста, а теперь ему можно было дать на вид чуть ли не сорок. Все такой же худой. Все такой же бледный, одутловатый, словно лицо его покусали комары, и укусы эти и припухлости так и остались с ним навечно. Он был в спортивных штанах, клетчатой рубашке и спортивной куртке — все вещи очень чистые, но источающие тот особый запах больницы — смесь лекарств, дезинфекции и еще чего-то неуловимого, но сильного, по чему мы сразу определяем: так пахнет только больница.
На него не надели наручники. Он сидел, сгорбившись, положив руки на стол.
Не барабанит, — отметила про себя Катя. — Видно, отучили…
— Здравствуйте, Родион. Вы помните меня? — спросил полковник Гущин.
Шадрин не отреагировал, не ответил. Только руки — Катя внимательно следила за его руками — напряглись, пальцы спружинились, словно он слышал не ушами, а этими своими худыми нервными руками.
Катя подумала: он так старо сейчас выглядит, что просто невозможно представить его рядом с такой молодой матерью, как Надежда Шадрина-Веселовская, пусть она и родила его несовершеннолетней девчонкой, в пятнадцать. Он абсолютно не похож на мать. И все-таки кого-то он напоминает… и сейчас, когда он вот такой, это сходство…
Но тут Катя сама себя оборвала: какое еще сходство? Что ты выдумываешь? Смотри, слушай, наблюдай, ты за этим сюда явилась — за личным опытом, а не за выдумками.
— Я разговаривал с вашим лечащим врачом, Родион, — сказал полковник Гущин, — нам известно, что в больнице вы подверглись нападению других заключе… то есть других больных, которые вас избили. По какой причине произошло нападение?
Та-та-та… пальцы Родиона Шадрина коснулись стола.
— Так по какой же причине? Может, потому, что другие больные боятся вас из-за того, что вы совершили?
Родион Шадрин начал тихо барабанить — сразу очень быстро, четко, но в сложном рваном ритме.
Нет, не отучили его там, — подумала Катя. — Это все при нем. Но зачем Гущин спрашивает его и задает такие вопросы? Пытается вот так до него достучаться? Но когда он барабанит, достучаться невозможно.
— Врач сказал, что при нападении вы не защищались, не давали отпор, — Гущин встал напротив Шадрина, заслонив его своей толстой фигурой от Кати. — Мне хотелось бы знать почему?
Длинная дробь, плечи, локти Шадрина оставались неподвижными, лишь его кисти двигались, он уже стучал по столу не пальцами, а ладонями, словно барабанил в тамтам.
— Вы же можете разговаривать, когда этого хотите, Родион. Я знаю, что вы общались в семье со своими родителями и со своими родственниками тоже — с теткой, со своим двоюродным братом, с вашими приятелями по рок-группе. Вы ведь общались с ними со всеми.
Стук, стук, стук, та-та-та…
— Вы ведь разговаривали с ними, а не перестукивались. Два года большой срок, Родион, есть время для раздумий. Вы ничего не хотите нам сказать?
Стук, стук, стук, стук…
— А я подумал, вы, возможно, захотите нам сообщить вещи, которые, так сказать, остались да кадром тогда, два года назад.
Стук, стук, стук, стук, стук…