— Мой брат?
— Ну да, Родион, — Катя подумала: если дворничиха сказала правду, то он тебе вовсе и не двоюродный, а единокровный брат.
— «Туле»? Да, я знаю, — Мальвина кивнула. — Казалось мне, сижу я под водою… Зеленый край за паром голубым… Но я искал ведь не воспоминаний, которых тщательно я избегал, а дожидался случая… Когда зеленый край за паром голубым…
Внезапно Мальвина умолкла. Взор ее был устремлен куда-то в дальний край цеха — туда, назад.
— Зеленый пар за краем голубым… за граем…
Робот в очередной раз перевернул чан с кипящим шоколадом, и коричневая река медленно потекла по желобам в формы, точно лава из жерла вулкана.
Глаза Мальвины расширились, на лице появилось выражение беспредельного ужаса, словно она увидела там, в глубине цеха, что-то невообразимо жуткое.
— Мальвина, что с вами? — спросила Катя и увидела, что полковник Гущин, будто завороженный этим странным взглядом, быстро обернулся.
Катя тоже хотела посмотреть, что там, среди этих поточных автоматизированных линий.
Однако лицо Мальвины приковало ее взгляд. Лицо исказила дикая гримаса, словно все черты перекосил мгновенный паралич. Рот широко раскрылся, распялился, как будто она собиралась истошно кричать, но не смогла издать ни звука, лишь со странным свистом и хлюпаньем втянула в себя пропитанный ароматом шоколада воздух.
Ее глаза… В них промелькнуло что-то, и они тут же помертвели от беспредельного ужаса.
И так же неожиданно черты лица разгладились. Это было то же самое лицо и одновременно другое. Катя поклясться в этом была готова — те же черты — лоб, щеки, нос, глаза, темные волосы, но…
Губки сложились бантиком, в глазах появилось невинное выражение любопытства, детской непосредственности и абсолютной наивности, если не сказать больше — какого-то младенческого идиотизма.
Мальвина улыбнулась светло и произнесла:
— Все хорошо.
Катя чуть не упала. Гущин… он никак не мог понять, что происходит. Он даже снова оглянулся, ища в цеху невесть откуда взявшегося тут ребенка. Потому что «все хорошо» сказал именно ребенок — девочка лет семи, которая страшно шепелявила.
Мальвина коснулась пальцем руки Кати и спросила:
— Ты кто?
— Мальвина, что с вами? Вам плохо? — хрипло спросил Гущин.
— Мальвина ушла. Ее тут нет.
— То есть куда… вы что это шутить с нами вздумали…
— Федор Матвеевич, подождите секунду, — Катя разглядывала стоявшее перед ней существо. — Я Катя. А ты кто?
— Я Ласточка, — прошепелявила девочка.
— Тебя зовут Ласточка?
— Да.
— А кто тебя так зовет? Мальвина?
— Нет. Да. Все. Они все.
— Она что, спятила моментально? — тихо спросил у Кати Гущин.
— Я не знаю, — ответила Катя тоже шепотом. — Но это точно не Мальвина, вы послушайте, как она разговаривает.
— Мальвина ушла, — повторил ребенок. — Она испугалась.
— Кого она испугалась? Тебя?
— Нет, — девочка засмеялась.
Этот смех… детский смех в шоколадном цеху — громкий, заразительный, такой озорной…
Внезапно он затих. Слышалось лишь бульканье шоколада в чанах и шипение растекающейся шоколадной жижи.
— Хочу конфет, — произнесло существо.
Катя полезла в сумку и достала карамельку, она всегда носила с собой фруктовые леденцы. Протянула. Заметила, что рука дрожит — так в зоопарке мы протягиваем лакомство странному непредсказуемому зверьку, который может и полакомиться из ваших рук, и откусить всю руку.
— Шоколадных, — уточнила Ласточка. — Ой, тетя пришла.
В дверях цеха темперирования застыла высокая фигура точно в таком же зеленом комбинезоне с капюшоном.
Вера Сергеевна Масляненко спросила:
— Что тут происходит?
— Это вы нам объясните… ваша дочь… она как-то очень странно себя ведет, — Гущин с трудом нашел нужные слова.
Вера Сергеевна поднесла руку ко рту.
— О боже… это опять… это опять случилось…
— Я Ласточка, — пропел ребенок. — Все хорошо, я Ласточка.
— Да, да, Ласточка моя, ты моя Ласточка, — голос Веры Сергеевны дрожал. — Ты моя девочка…
— Ласточка, а где сейчас Мальвина? — спросила Катя.
— Не надо с ней говорить, она не в себе, я ее сейчас уведу, — Вера Сергеевна подошла к дочери. — Не видите, она не в себе. Я потом вам все объясню. Сейчас ей лучше уйти.
— Подождите, — сказал Гущин и кивнул Кате, — спрашивай, что хотела.
— Ласточка, все хорошо, — Катя старалась говорить очень спокойно, хотя давалось это с трудом, — а где сейчас Мальвина?
— Ее нет. Она ушла, — ребенок повторил то же самое, но уже капризно, с вызовом.
— Куда она ушла? Она тут, на фабрике?
— Я не знаю. Но это хорошо, что она ушла.
— Почему?
— Потому что так нужно.
— Но Мальвина вернется к нам?
— Да. Только это плохо.
— Почему плохо, Ласточка?
— Потому что он ищет ее.
— Кто он?
— Андерсен.
— Сказочник? Ты любишь сказки?
— Нет. Андерсен. — Ребенок обвел их невинно веселым взором. Потом личико его стало печальным. — Он вас убьет. Он вас всех убьет.
— Почему он нас убьет?
— Потому что он всех убивает.
— За что?
— Он плохой. Бойтесь его.
— Андерсена сказочника?
— Да, — ребенок вздохнул. — Я всегда прячусь.
— Ты видела его?
— Да.
— А Мальвина видела его?
— Я не знаю. Я его боюсь. Я прячусь. Не отдавайте меня ему.
— Мы не отдадим, Ласточка…
— Не отдавайте меня ему! Только не пускайте его сюда-а-а-а!!!! — Ребенок начал плакать, затем плач перешел в рыдания взахлеб.
— Прекратите, видите же, она не в себе! Ласточка, девочка моя, — Вера Сергеевна, оттолкнув Катю, ринулась к Мальвине, обняла ее крепко, словно пытаясь объятиями заглушить эти рыдания, наполнившие цех темперирования. — Все хорошо, все хорошо… тебя никто не обидит… ну тихо, тихо… успокойся.
— Он не может жениться, он злой… очень злой поэтому!!!
— Ласточка, что ты сказала? — воскликнула Катя. — Где ты видела Андерсена, когда? Сегодня, тут, на фабрике?
Вера Сергеевна одной рукой крепко прижала дочь к себе, а другую руку подняла, словно щитом защищаясь, словно умоляя…
В цеху темперирования стало очень тихо. То есть по-прежнему работали все автоматизированные поточные линии. Но никто из них даже не замечал сейчас этого фонового шума. Царила могильная тишина.
— Мама, мне душно, ты меня задушишь, что ты в меня так вцепилась.
Это сказала Мальвина.
Руки Веры Сергеевны бессильно упали. Мальвина медленно стащила с головы зеленый капюшон. Обернулась.
Лицо ее снова было прежним. И говорила она нормально, как обычно. Только по лицу ручьем тек пот. Темные волосы промокли, слиплись от влаги.
— Что вы на меня все так смотрите? — спросила она.
— Вам было нехорошо, — тихо сказал Гущин. — Сейчас вам уже лучше, да?
— Голова гудит. Мама, я же говорила, мне не стоило приезжать сюда, тут так пахнет, так нестерпимо воняет!
Она снова смотрела туда — в дальний конец цеха.
Катя обернулась — там стоял Феликс. Никакого защитного комбинезона на нем — черный сюртук с кружевным жабо, замшевые сапоги, бархатный жилет — костюм антикварного гота среди современных поточных линий кондитерского цеха смотрелся невероятно, словно шоколадную фабрику посетило привидение из прошлого.
— Сынок, хорошо, что ты приехал так быстро, — сказала Вера Сергеевна. — Помоги сестре, позаботься. Это опять случилось.
Она повела Мальвину туда, к нему. Он обнял сестру за плечи. Катя наблюдала за ним.
Все оказалось очень просто — в дальнем конце цеха — тоже дверь: раздвижная. Феликс приложил к датчику магнитную карту.
Когда они ушли, Вера Сергеевна сказала:
— Я вам должна объяснить. Только не здесь. Пойдемте в мой офис.
Глава 31 Семейные тайны
В офисе, куда они перешли из цеха темперирования, Вера Сергеевна первым делом услала куда-то с поручением своего секретаря. Затем плотно закрыла дверь. Потом достала из ящика пачку сигарет и закурила.
Катя думала о том, куда так внезапно появившийся в цеху Феликс увел свою сестру — в другой офис, в туалет или успел уже увезти с фабрики.
— Думаете, мне легко жить со всем этим? — хрипло спросила Вера Сергеевна, жадно глотая сигаретный дым. — Родной племянник объявлен маньяком-убийцей. Моя дочь, старшая… моя гордость… вы сами только что все видели.
— Что с ней такое? — спросил Гущин. — Это и на припадок не похоже, и не косила она вовсе, не притворялась. Это прямо какой-то другой человек вдруг возник. Девочка. Я своими ушами слышал. Вашей дочери около тридцати, а это был ребенок маленький совсем. И внешне она изменилась — не знаю как, но она стала какой-то другой даже внешне. Походка, жесты… это был ребенок.
— Диссоциативное расстройство идентичности, — сказала Вера Сергеевна.
— Что, простите?
— Раздвоение… расщепление личности. Слышали про такое?
— Только в кино. Я считал — это все выдумки.
— Я тоже так когда-то думала, — Вера Сергеевна закурила сигарету. — Мальвина родилась, когда мне было девятнадцать. Я была замужем, мы жили счастливо с Валерой, моим мужем. И наша девочка родилась в полном порядке. Все было хорошо. Она отлично училась. Всегда считала образование главным, хотя ни я, ни отец особо не настаивали. Она изучала иностранные языки, литературу, всегда хотела преподавать. Но однажды… случилось вот это. Появилось это создание. Ласточка…
— Это случилось с Мальвиной уже во взрослом возрасте? — осторожно спросила Катя.
— Да. Как гром среди ясного неба. Не было ни болезни, ни какого-то душевного потрясения… Эта вторая личность появилась словно ниоткуда. Словно бес какой-то вселился, — Вера Сергеевна всхлипнула. — Мы с мужем не знали, что и думать. К нашим врачам обращаться не стали. Мы повезли Мальвину в Швейцарию. Там ее смотрели врачи, поставили этот вот диагноз — диссоциативное расстройство идентичности. Редкий случай в психиатрии. Объяснили, что это не сумасшествие, не шизофрения, это просто раздвоение личности. Как в такое можно поверить мне, матери? Как с этим прикажете жить? Это дочь моя любимая, плоть моя, кровь моя… Я люблю ее, мою дочь, ее характер, ее душу, ее привычки, даже ее недостатки я люблю. Я ведь ее мать. И вдруг возникает эта… я не знаю даже, как это назвать… эта маленькая тварь, эта чертова Ласточка…
— Мальвина помнит о появлении Ласточки? — спросила Катя.
— Вы же видели, она ничего не помнит. Я не знаю, куда она сама девается… то есть я хотела сказать, куда исчезает при этом ее настоящая личность, ее первое я… Психиатры в Цюрихе нам с мужем что-то объясняли, я не помню, муж во всем этом пытался хоть как-то разобраться. Я только плакала, я никак не могла смириться. А потом мой муж умер. И теперь все это обрушилось на меня. Весь этот домашний кошмар.
— Ваша дочь… то есть я хотел сказать, Ласточка, она упоминала кого-то по имени Андерсен. И речь шла о том, что он вроде как убийца, — сказал Гущин.
— Да, я тоже это слышала. Она вообще стала какой-то другой. Ласточка, не Мальвина, а эта маленькая дрянь. Раньше она много болтала о всяких пустяках, пела иногда. А сейчас она стала ужасной плаксой. И словно постоянно чего-то боится. Словно ее кто-то сильно напугал.
— А Мальвина что говорит?
— Я же вам объясняю, она ничего не помнит. Жалуется на головную боль, на усталость, на слабость.
Гущин помолчал, будто обдумывая произошедшее и сказанное. Катя тоже помалкивала, она еще не оправилась от шока.
Затем Гущин достал из кармана пиджака фотографию.
— Вера Сергеевна, вам знакома эта женщина?
Вера Сергеевна зажгла от старой сигареты новую. Ухоженное лицо ее со следами былой красоты сейчас осунулось.
— Это София, наша бывшая сиделка. Она из Молдавии. Ухаживала за моим мужем.
— Она жила в вашем доме?
— Приезжала, у нее был скользящий график — иногда дневные дежурства, иногда ночные.
— Вера Сергеевна, у нас есть сведения, что она не просто ухаживала за вашим мужем.
— Если вы не понимаете, то вы должны понять, — сказала Вера Сергеевна.
— Я понимаю, но лучше вам все объяснить самой.
— Мой муж умирал от рака. Я исполняла любое его желание, лишь бы как-то продлить… облегчить ему существование… Черт возьми, он ждал смерти, вы знаете, что это такое? Нет? А я знаю, потому что все происходило на моих глазах. Мой муж медленно умирал. И я ничем не могла ему помочь. Я была готова на все. Да, он хотел женщину, ему казалось, что с женщиной не так страшно… понимаете, не так страшно ждать смерти. Он всегда был очень пылок и любвеобилен. До самого конца. Я наняла для него Софию. За деньги она была готова делать все, что он пожелает и сможет в постели.
— Для Родиона вы ее тоже наняли?
— Да, и для моего племянника тоже. Он помогал нам как мог, ухаживал за моим мужем. Он мужчина. Несмотря на свою болезнь, он был и остается мужчиной. Надя меня просила что-то сделать… Сонька, то есть София, не возражала. Она была жадной бабой, и до мужиков, и до денег.
— Вам известно, что София Калараш, ваша сиделка, стала первой жертвой Родиона Шадрина?
— Мне Надя… сестра говорила об этом. Она ведь с делом уголовным знакомилась как законный представитель Роди. Но я не верила. Мой племянник не способен убить.
— У нас есть сведения, что Родион вам не просто племянник, — сказал Гущин.
Лицо Веры Сергеевны пошло красными пятнами.
— Что вы хотите этим сказать?
— У нас есть сведения, что он сын вашего мужа от вашей младшей сестры Надежды.
— Да кто вам такое сказал???!!!
Она закричала это так, что…
Но возмущенный крик как-то быстро заглох.
Полковник Гущин и Катя ждали.
— Ладно, — сказала Вера Сергеевна, раздавила окурок сигареты прямо о столешницу офисного стола, не утруждая себя поиском пепельницы. — Ладно. Не знаю, кто проболтался. Но если вы не понимаете, вы должны постараться понять и это.
— Я постараюсь, — серьезно сказал полковник Гущин.
— Наша с Надей мать пила. Она работала костюмершей на «Мосфильме». Законченная алкоголичка. Ее пьяную сбила машина. Мне тогда только исполнилось восемнадцать лет, Надьке было восемь. Я стала для нее матерью, я пошла работать туда же, на «Мосфильм», в художественный цех. Потом мне предложили сниматься в кино, так, несколько эпизодов… сочли мою внешность подходящей. Там я встретила Валерия. Помните восьмидесятые, полковник, что это было за время? О, люди тогда уже начали делать свой бизнес. Валерий делал бизнес на видеокассетах. Фильмы, подпольный видеопрокат за деньги, покупали и перепродавали видеомагнитофоны. Он был широко известен в Москве. Вокруг него всегда полно толклось народа — актеры, все эти пьяницы… Они занимали у него деньги без отдачи. Потому что он в деньгах купался уже тогда. Когда я встретила его, он купался в деньгах, понимаете? «Мерседес», квартира на Кутузовском, огромная дача в Малаховке. Это сейчас нам странно слышать про все это. Кажется таким жалким. А тогда это считалось пределом мечтаний, богатством, капиталом. Он захотел меня, и я… я выскочила замуж за него пулей. Я не помнила себя от счастья. Он стал мне и мужем, и отцом, он ведь был старше меня почти на шестнадцать лет. Надя жила с нами, он заботился о ней. Потом у меня родилась Мальвина. А затем… Это моя вина. Но мне было тогда всего двадцать четыре, еще дура дурой… Хотелось какого-то рожна, хотя и так все в руки плыло. Валерка был ненасытный в постели. А Надька подросла, стала так хорошеть… Короче, это я виновата, я позволила… Однажды на Новый год мы напились все в ресторане и потом поехали на дачу. Затопили камин и все втроем легли в одну постель. Я была пьяной, Валера тоже и моя младшая сестра… Надьке было всего четырнадцать, но она хотела секса не меньше, чем мы. Короче, она залетела с первого раза. Да, она забеременела от Валерки, моего мужа, он не соображал, что делает… И я не соображала, я все это поощряла. Казалось — вот она свобода во всем, долой условности. Потом только, когда мы поняли, что Надька беременна… О господи, это моя вина! Я всю жизнь перед ней виновата. И за то, что Родиоша вот таким родился. Мы с мужем заботились о ней и о мальчике тоже. Когда поняли, что Родиоша неполноценный, что у него врожденный аутизм… еще больше заботились. Надя жила с нами. А когда она стала совершеннолетней, Валера нашел ей подходящего мужа.
— Романа Шадрина? — спросил Гущин.
— Да, Рому. Он служил шофером у моего мужа уже тогда, всегда был предан ему всей душой. Он принял Надю как жену и полюбил. Родиошу принял тоже, он его усыновил с разрешения Валеры. Мы помогали им материально всегда.
— Поэтому так щедро помогаете и сейчас?
— Я очень виновата перед Надей. А Родиоша плоть и кровь моего мужа, которого я обожала.
— Поэтому вы не верите в его виновность? Именно потому, что он сын вашего мужа?
— Да.
— Или у вас есть какие-то иные причины для сомнений?
— Он сын моего мужа. Он мне дорог.
После паузы полковник Гущин произнес:
— Я признателен вам за откровенность, Вера Сергеевна. Попрошу завтра к четырем часам приехать вместе с дочерью в Главк в Никитский переулок. Я вызову специалиста из Института Сербского.
— Психиатра? — Вера Сергеевна так и вскинулась.
— Да, психиатра. Он побеседует с Мальвиной в вашем присутствии.
Глава 32 Отходы
Роман Ильич Шадрин-Веселовский в это утро по дороге из дома на кондитерскую фабрику остановил машину возле мусорных контейнеров у шоссе на въезде в поселок Черное озеро.
Он открыл багажник и вытащил два больших аккуратно завязанных мусорных мешка, плотно набитых, и, оглянувшись по сторонам, бросил их в контейнер.