«Я жил один в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал…» — гнусавил он себе под нос, и зрелище это было настолько жалким, что, не будь Петр Афанасьевич «при маскараде», пожертвовал бы несчастному железный рублик. Прочно укрепившись в районе трех вокзалов, Петр Афанасьевич решил наконец, что пора обзавестись и знакомствами. Григорий был наиболее подходящей кандидатурой, так как другие бомжи после инцидента с милицией обходили Егорова стороной. Он подсел к нему и предложил сигаретку. Естественно, без фильтра, «Приму». Они покурили, познакомились, разговорились. Говорил, правда, больше Григорий. Петр Афанасьевич искренне проникался народным горем и состраданием. Его даже посетила мысль протолкнуть в Думе закон о государственной опеке в отношении бомжей и нищих. Внимательный и нежадный бомж Петя сразу приглянулся Григорию, и он поделился с ним остатками водки, чуть меньше половины поллитровки. Петр Афанасьевич, употреблявший вообще-то исключительно коньяк, и то далеко не всякий, проглотил свою порцию с некоторым отвращением. Но потом ощутил внутреннее тепло и внезапное полное расположение к Грише, как ласково он стал именовать своего нового знакомца. Подсчитав выручку, он с удивлением обнаружил, что сограждане набросали ему больше полтинника, а точнее, пятьдесят шесть рублей двадцать семь копеек. И это всего за два часа! Можно было покутить и угостить приятеля. С заметно приподнявшимся настроением Петр Афанасьевич смотался за чекушкой и бутылкой пива. И они с Гришей, покинув на время свои рабочие места, уединились в том самом закоулке, где не так давно Егорова пытались избить. Теперь, чувствуя за собой надежное прикрытие, он уже не боялся приставаний со стороны местных бомжей. А после распитой водочки, отшлифованной пивком, и вовсе выпятил грудь, решив взять под свою защиту милого его сердцу Гришаню. Они немножко попели, скинулись еще на одну чекушку, и потом Петр Афанасьевич с трудом помнил, как его доставляли домой.
Наутро оказалось, что весь свой заработок он успешно пропил. Но он не жалел.
— Черт с ними, с этими показателями и соревнованиями, — махнул он рукой, глядя на свое отражение в зеркале ванной.
Не считая легкой головной боли, его наполняло странное и неизвестное ранее чувство свободы и радости. И еще до зуда в ладонях хотелось побыстрее увидеть Гришу.
То, что они сняли квартиру рядом с «тремя вокзалами», подруги держали в тайне. По очереди они водили в нее своих клиентов, без особого труда исчезая из поля зрения контролеров. Лариса долго не могла прийти в себя от первого раза. Когда она решилась взаправду попробовать с клиентом за деньги, то долго настраивала себя, ведя его в их уютное гнездышко. Парень попался молодой и симпатичный, но очень уж нетерпеливый. Она сказала, что примет сперва ванну, но, едва успела раздеться и стать под душ, продолжая настраивать себя на интимную близость с подвернувшимся незнакомцем, как тот вломился к ней, говоря, что сгорает от нетерпения. Он взял ее прямо в ванной, жестко и сильно. Лора сперва слабо сопротивлялась. Но потом завелась и сама. С удивлением она обнаружила, что получила глубокое удовлетворение от такого грубого секса. И когда он так же грубо бросил ее на кровать, уже не прислушивалась к собственным ощущениям, а полностью отдалась переполнившей ее вдруг страсти. Опустошение наступило после, когда клиент, расплатившись пятисотенной купюрой, ушел. Лора долго стояла под душем, пытаясь смыть с себя грязь, которая, как ей казалось, плотно облепила все ее тело. На расспросы подруги отвечала неохотно, больше пожимала плечами. Во второй раз было уже морально легче. Она поняла, что заводится с пол-оборота. И ей это уже начало нравиться. С дражайшим супругом Лора такого не испытывала. Потом был кавказец, измотавший ее так, что она больше не смогла выйти в этот день на рабочее место. Что только он не проделывал с ее телом! А она покорно исполняла все его прихоти. И даже когда он потянул ее голову вниз, она с готовностью припала к низу его живота, чувствуя в себе прилив новых сил и ненасытное горячее желание. Прошло совсем немного времени, и Лариса словно переродилась, считая, что истинное ее Я — Лора, привокзальная проститутка Лора, которой нравится, когда ее берут грубо и жадно, берут незнакомые мужчины и парни, которых она, скорее всего, никогда больше не увидит. Она уже не была пассивной наблюдательницей, она сама бросалась в атаку, доводя партнера и себя до дикого экстаза. Но скоро ей было мало уже и этого. Она хотела испытать что-то новое. И очень обрадовалась, когда на ее неожиданное предложение Светлана ответила согласием…
Двоих клиентов они привели в квартиру через месяц их натуральной активной деятельности в качестве проституток. Попробовать вчетвером — вот в чем состояло желание Лоры, которое подруга охотно поддержала. Квартира была однокомнатная, но широкая двуспальная кровать позволяла осуществить любой полет фантазии. Клиенты казались людьми довольно приличными, что уже само по себе было необычно. Но когда выяснилось, что они командировочные, все стало на свои места. После часа активной любви и скачки, измотанные и ошарашенные полученным удовлетворением, подруги, обнявшись, лежали в кровати. Мужчины ушли, оставив купюры на тумбочке. Светлана, поглаживая высокую Лорину грудь, томно вздохнула и нараспев произнесла:
— Вот придурки, даже свои кошельки не проверили.
— Ты это о чем? — не поняла Лора, особо и не стараясь вникнуть в суть подружкиных слов.
Рука Светланы заскользила вверх по ее бедру, и она закусила нижнюю губу от нахлынувшего блаженства.
— Да я немножко почистила их, — пояснила подруга.
— Что?!
Лора резко поднялась на локтях, повернулась, придавливая под себя подбиравшуюся к ее паху руку Светланы. Та вскрикнула, попыталась выдернуть руку.
— Больно же! Ты чего это?
— Что ты сделала?
— Да ладно тебе. Ну не удержалась. Бес попутал…
Светлана навалилась на Лору, укладывая ее обратно на спину, потянулась губами к ее губам. Трепещущий и горячий язык проник между Лориных зубов, и она не удержалась, растаяла и с жадностью ответила на поцелуй подруги. Их тела сплелись в один клубок, в ход пошли руки, и, когда обе забились в сладкой судороге, нагло и бесцеремонно ожил звонок входной двери. Набросив халатик, с раздражением на лице Светлана пошла открывать. Спустя мгновение в комнату вошли их недавние клиенты. В сопровождении трех милиционеров.
Все последующее Лора помнила как в тумане. Ей было необычайно стыдно и мерзко одновременно. Украденное подругой очень быстро отыскалось под кроватью. Это были две стодолларовые купюры и электронная карта банкомата. Лору разобрала злость.
— Что ж, девчонки, поедем с нами в участок, — заявил, ухмыляясь, молоденький старлей.
— А позвонить можно? — поинтересовалась Светлана, доставая из сумочки мобильник.
— Навороченные нынче шлюхи пошли! — вскинул брови один из милиционеров.
— Звони, — разрешил старлей. — Но потом я твою игрушку на время конфискую.
Светлана кивнула, сделала один короткий звонок и передала ему трубку.
— Дарю.
Старлей улыбнулся, спрятал мобильник в нагрудный карман и поторопил:
— Одевайтесь живо, у нас и без вас вызовов хватает. — И, уже обращаясь к потерпевшим, добавил: — Вы тоже с нами. Составим протокол, напишете заявление.
— Может, вы выйдете, пока мы оденемся? — спросила из-под одеяла Лора.
— Не цацы, пошевеливайтесь! — отрезал третий милиционер, не сводивший с натянувшей до подбородка одеяло Лоры блестящих глаз.
Светлана подала пример. Сбросила на пол халатик и, демонстрируя свои телеса, начала не спеша одеваться. Лора неуклюже выбралась из-под одеяла, пробежала до стула, где лежала ее одежда, и быстренько в нее втиснулась. Стыд прошел. Осталась закипавшая внутри злость. И досада. На Светлану, лопухнувшуюся с этой мелочовкой, на себя (правда, неизвестно по какой причине) и на этих молоденьких милиционеров, внаглую пялившихся на ее голое тело. В местном отделении их заперли в «обезьяннике» вместе с какими-то потасканными женщинами неопределенного возраста и еще одной девицей, явно их профессии. Но через двадцать минут явился все тот же старший лейтенант и выпустил обеих под завистливый рев остальных сокамерниц.
— Не знаю, что вы за ягодки, — сказал он, — но приказано отпустить вас на все четыре стороны. Вот так вот!
Светлана прицокнула языком и отвела руку старлея, протягивавшую ей мобильник.
— Я же обещала. Дарю.
Он хмыкнул, провел их к выходу и на прощание пожелал:
— И не балуйтесь больше… Ведь такие шикарные девочки!
— А ты думал! — не выдержала Лариса и демонстративно вильнула задом. — Может, еще встретимся.
Старлей рассмеялся им вслед.
…Когда Петр Афанасьевич не нашел на прежнем месте Гришу, на него навалилась глубокая грусть. Бесцельно побродив по привокзальной площади, он все же просидел с полчаса у перрона, выпрашивая у отъезжающих и прибывающих сограждан грошики. Насобирав немного мелочи, он не выдержал и направился к торговавшей пирожками и беляшами Клаве, которую знал со слов Гришани.
Светлана прицокнула языком и отвела руку старлея, протягивавшую ей мобильник.
— Я же обещала. Дарю.
Он хмыкнул, провел их к выходу и на прощание пожелал:
— И не балуйтесь больше… Ведь такие шикарные девочки!
— А ты думал! — не выдержала Лариса и демонстративно вильнула задом. — Может, еще встретимся.
Старлей рассмеялся им вслед.
…Когда Петр Афанасьевич не нашел на прежнем месте Гришу, на него навалилась глубокая грусть. Бесцельно побродив по привокзальной площади, он все же просидел с полчаса у перрона, выпрашивая у отъезжающих и прибывающих сограждан грошики. Насобирав немного мелочи, он не выдержал и направился к торговавшей пирожками и беляшами Клаве, которую знал со слов Гришани.
— Увезли Григория сегодня утром, — сообщила Клава.
— Как увезли? Куда? — Петр Афанасьевич пребывал в полной растерянности.
— Известно куда! В морг!
Известие это произвело на Петра Афанасьевича шокирующее действие. Он буквально остолбенел с выпученными, как у лягушки, глазами.
— Ну че пялишься? — гаркнула Клава, отпуская покупателю тощенький пирожок. — Избил кто-то давеча вечером. Вот он ночью и кончился прямо под забором. В собственной луже.
Петр Афанасьевич уныло потащился к входу в метро. Но все же уловил брошенную ему в спину фразу:
— Пил бы со своими, не помер бы.
Он отнес ее на свой счет, сразу догадавшись, что Клава имела в виду. Местные бомжи конечно же видели, как накануне он выпивал и братался с Гришей. Вот и сорвали свою злость на несчастном нищем. Внутри у Петра Афанасьевича начала закипать тихая ярость. Откупорив прихваченную из дому бутылку «смирновки», он отпил прямо из горлышка приличную порцию. Передернул плечами, но закусывать не стал. Он принес ее специально для Гриши, чтобы угостить душевного нищего качественным продуктом. А тут… Тихая ярость начинала требовать отнюдь не тихого выхода…
На очередном собрании членов клуба «Березка», когда торжественно вручали денежные премии и призы победителям в «трудовом соревновании», Петр Афанасьевич уже обдумывал свой план мести. Кому-то из знакомых вручили конверт с десятью тысячами у. е. и традиционную рубашку-косоворотку. Деньги эти собирались из взносов членов клуба, и в последнее время между участниками выходов «в народ» шла жестокая борьба за право стать победителем, каждый из кожи вон лез, чтобы наклянчить побольше мелочи. Петру Афанасьевичу было даже смешно: собрались не бедные люди, а ради десяти штук долларов штаны на себе рвут. Он, конечно, понимал, что это все азарт, деньги тут совершенно ни при чем. Но лично его это уже не интересовало. У него появился собственный интерес. Нелепая и жестокая смерть Гриши произвела на Петра Афанасьевича впечатление настолько сильное, что он уже не мог думать ни о чем другом, кроме как о мерзких бомжах, забивших до смерти ни в чем не виновного человека. Они отняли у него ту небольшую часть хорошего, что он увидел в этих опустившихся людях, растоптали, уничтожили, оплевали. Да, для них они есть и будет залетным чужаком. Но при чем здесь Григорий? Получается, достаточно выпить с чужаком, чтобы тебя замордовали до потери пульса и оставили умирать под забором как собаку? Вот этого Петр Афанасьевич никак понять не мог. И не хотел понимать…
В свой следующий «выход» он захватил из дому обычный кухонный нож и старую кожаную перчатку. Незаметно переложил все это в сумочку с пустыми бутылками еще в мастерской Дмитрия Абрамовича, когда переодевался. И на «рабочее место» прибыл, можно сказать, во всеоружии. На месте были все, кроме Зонтика. А Петр Афанасьевич справедливо полагал, что если и бил кто-то Гришу более всех, так это Вован, который и в отношении его первым распустил руки. Поэтому именно Вован стал той целью, которую Петр Афанасьевич наметил себе. Он даже знал, как именно и когда разберется с ним. Дождавшись одиннадцати часов, он незаметно нырнул за угол Ленинградского вокзала, в тот закоулок, в котором его пытались избить. И, спрятавшись за мусорными баками, стал ждать. Вован появился минут через сорок, уже прилично накачавшийся, и пристроился у стены, с тихой руганью пытаясь расстегнуть ширинку. Петр Афанасьевич дождался, когда тот издаст вздох облегчения, но закончить ему опустошать мочевой пузырь он давать не собирался.
— Ты бил Гришу? — процедил он сквозь зубы, подкравшись к Вовану и встав у него за спиной.
Тот от неожиданности икнул и, не переставая делать свое дело, повернул лицо. Петр Афанасьевич лихорадочно накручивал себя, чтобы, не дай бог, не струсить в последний момент. Он вспоминал, как на этом же месте получил под дых, представлял, как измывались над Гришей. Энергия ярости вливалась в сжимавшую нож руку, подкатывала к голове. А Вован стоял с омерзительной ухмылкой на пьяном лице и сверлил его изумленными глазами.
— Ты че тут? — выдавил бомж и подмигнул: — Хочешь небось? — И демонстративно потряс своим «хозяйством».
Это явилось последней каплей. Заполнившая Петра Афанасьевича волна злобы выплеснулась через край. Он ударил сильно и коротко. Вован вскрикнул, еще не понимая, что произошло. Схватился за бок. Петр Афанасьевич ударил еще раз, под левую лопатку, туда, где должно было быть сердце. Вован захрипел, пустил слюни и, навалившись лбом на стену, сполз по ней в собственную лужу. Петр Афанасьевич бросил рядом с ним нож, перчатку и спешно ретировался.
Лариса откинула с лица непослушную мокрую прядь волос, припала губами к груди лежавшего рядом с ней мужчины. Он тихонько застонал, запустил руки в ее волосы. За последний час они прилично измотали друг друга, но ее ненасытному второму «я» хотелось продолжения. Она пустила в ход все уловки и приемы и когда наконец добилась своего, Алексей рывком опрокинул ее на спину и навалился сверху… Потом они лежали, обнявшись и лениво лаская друг друга. Лариса чувствовала себя по-настоящему счастливой. Она все-таки завоевала этого молодого красавца милиционера, того самого, что забирал их со Светланой в отделение за мелочовую кражу. Она, как в настоящем детективе, выследила его и затянула к себе в постель. Но для этого пришлось еще и снять специально другую квартиру, заверив Алексея, что с проституцией она прочно и навсегда покончила… Знал бы он, кем является она на самом деле! Эта игра и возбуждала Ларису, и огорчала одновременно. Она давала себе отчет в том, что долго так продолжаться не может. Рано или поздно он узнает о ней правду. А пока она действительно завязала с игрой в проститутку и наслаждалась близостью с человеком, который был ей симпатичен. Светлана продолжала старые игры, выходя неизменной победительницей при подсчете заработанных сумм. Она оттягивалась на полную катушку, даже не обидевшись на подругу, когда та заявила, что временно прекращает свою «трудовую деятельность». Светлана даже отнеслась к этому с пониманием: любовник-милиционер — это тоже что-то оригинальное и возбуждающее. Поэтому, когда Алексей спросил о ней, Лариса насторожилась:
— С чего это ты вдруг Светкой интересуешься?
— Да не подумай ничего такого! — улыбнулся он. — Просто вчера в районе трех вокзалов нашли труп проститутки. А еще раньше, там же, — местного нищего и бомжа. Нищего, правда, забили до смерти, а вот бомжа и прос… девушку, в общем, зарезали.
— Ну? — Лариса продолжала сверлить его глазами, ожидая дальнейших пояснений.
— Вот я и говорю: предупредила бы свою подругу, не случилось бы с ней чего.
И тут до Ларисы наконец дошло. Весь ужас возможной беды реально возник у нее в воображении. Настолько реально, как будто несчастье уже случилось, и случилось именно с ее лучшей подругой.
— Спасибо, дорогой, — поблагодарила она и поцеловала Алексея в губы. — Я обязательно ей передам.
И, взобравшись на него, накрыла еще одним долгим поцелуем. Он притянул ее к себе, и Лариса ощутила вновь просыпающееся желание. Мелькнувший было вопрос: как долго продлится ее тайное любовное счастье — без следа растаял в сладком тумане. Главное то, что сейчас. А сейчас ей хорошо. За окном прозвенел трамвай. Но они не обращали внимания на такие мелочи.
В милиции были в растерянности, а потому и в ярости. И сразу по двум причинам. Во-первых, неизвестно кому и зачем понадобилось убивать в районе метро «Комсомольская» местных проституток и бомжей. Опера ломали головы, но ничего путного предположить не могли. Во-вторых, хозяин клуба «Березка» пригрозил, что перестанет оказывать «материальную помощь» работникам органов, коль скоро они не изловят разгуливающего в местах развлечения членов его клуба маньяка. А начальство, естественно, надавило на подчиненных. Те сбивались с ног, но результаты пока что были нулевыми. Обо всем этом Петр Афанасьевич Егоров прекрасно знал. Но ему, мягко говоря, было глубоко плевать на проблемы милиции и директора «Березки». У него имелась своя проблема — Зонтик. По последним сведениям, выведанным им у пирожочницы Клавы, Зонтик на время перебрался к корешку из Мытищ. А поскольку Петр Афанасьевич пришел к выводу, что именно Зонтик является заводилой у привокзальных нищих и бомжей, то смерть Гриши была непосредственно на его совести. Вот почему Зонтик по праву занял второе место в его черном списке…