— Я не знаю никакой стафы! Что такое стафа? Я не знаю, честное слово! Объясните же!
— Молитва, заклинание, пароль… то, что отопрет щит. Ты должна была получить ее, когда коснулась щита. Это она — стафа — показалась тебе белой звездой. Это она чуть не убила тебя.
— Но я не знаю…
— Ульфур!
— Не надо! Я же не могу вспомнить того, чего не знаю! Этого нет во мне! Ну чем я могу доказать?! Ну, влезьте мне в мозги, режьте меня — ребят-то зачем?..
— Ты мне еще нужна. Ульфур, давай. Один… два…
Ульфур смотрел мне в переносицу. Глаза у него были желтые, волчьи. И я знал, что ничего не успею. Он быстрее. Еще я знал, что сейчас умру, как пять минут назад умер Илья, и больше ничего не будет. Это была совершенно деревянная мысль. А еще пришли слова, которые я беззвучно бормотал, едва шевеля губами и не отдавая себе отчета в том, что они значат. Если бы я хоть что-то соображал, я бы удивился, как легко они складываются.
Меня нет, я прозрачен, как стеклышко Я лечу высоко над страдой Я скользнул через узкое горлышко И пролился студеной водой Я прилип тополиной пушинкою К темной волчьей косматой спине Я растаял случайной снежинкою Ив глаза ты глядишь — не мне По ту сторону микрофона раздался какой-то шум, вскрик, удары, шуршание, скрежет. Потом вернулся голос:
— Пять.
Ульфур вскинул руку с пистолетом — и, продолжая смотреть на меня, выстрелил в Хайяма…
Потом они повернулись и ушли. Дверь закрылась, и стало почти темно.
Здесь у меня спасительный провал в памяти. Я не помню, кто как себя вел, что говорил и что делал. Ну, сами представьте себя на нашем месте… хотя это, наверное, невозможно. Вот только что рядом с тобой случилось две смерти, два убийства, но убили друзей, убили не тебя… скажи честно, ты сможешь сдержать радость? Облегчение хотя бы? Убитые сразу оказались где-то далеко-далеко…
Нет, кое-что я все-таки помню. Помню, что Илья умер сразу, потому что крови под головой было совсем мало, а Хайяму пробило шею, и он истек кровью, и Артур пытался ему что-то пережать, заткнуть… он сам был потом весь в крови с головы до ног. Я помню Патрик, которая сидела под стеной, сжав колени локтями и пытаясь ладонями закрыть себе и уши, и глаза, и рот… я ее тронул, и она дернулась, как от удара током. А Валя была как-то нечеловечески спокойна, только все время отрицательно покачивала пальцем: я что-то забыла, я что-то забыла, но я обязательно…
Потом я, Джор и Артур отнесли убитых в дальний конец коридора, а когда вернулись — Вика, рыдая, пыталась какой-то тряпкой стереть кровь с пола, и я почему-то закричал на нее: не смей этого делать! Не знаю почему. Она смотрела на меня круглыми глазами и даже не истерила, настолько непонятным был для нее мой поступок. А я откуда-то знал, что если мы сейчас сотрем следы, то потом ничего не вспомним. Откуда я мог это знать?..
Нет, ерунда. Ничего я не знал. Просто сам этот жест: побыстрее затереть, уничтожить следы смерти наших товарищей — показался мне… нет, слова не подберу… то ли трусливым, то ли хамским… в общем, неправильным.
А может, мне просто хотелось наорать на Вику.
Из-за этого мы снова чуть было не подрались с Артуром.
В общем, все было плохо. И могло стать только хуже.
Тут еще погас свет…
Вспомнил: когда Вика терла пол, она проклинала Маринку за идиотское упрямство, она жизнями нашими готова пробросаться, партизанка, сволочь… И я то ли не расслышал слов, но понял, что Вика опять взялась себя по-гадски накручивать, то ли как раз расслышал, взбеленился, но наорал про другое — про то, что меня хуже всего взбесило: парни еще коченеть не начали, а их уже стирают с доски. К тому же Хайямовой курткой…
Маринка тем временем лежала в отключке. При этом она странным образом видела саму себя — как бы из-под потолка, видела сидящего в задумчивости Волкова, видела стены и видела то, что находится за стенами, — смутно, но видела. Она даже сумела рассмотреть путь наружу: через соседнюю маленькую комнатку, потом по лестницам, потом подземный бункер с рядами клеток, потом снова лестница, но уже вверх — и усеченная бетонная пирамида выхода с тяжелой наклонной дверью…
— Хватит, — поднял голову Волков. — Хватит, я сказал!
Он ударил ладонью по стальному столу так, что тот загудел, как колокол. Щит, закрепленный на нем под раструбом ультрафиолетового прожектора, добавил в гудение свою ноту.
Лиловая мерцающая искра, которая все это время металась по лабиринту — а лабиринтом, очень сложным, была почти вся выпуклая поверхность щита, на какое-то время остановилась, как бы прислушиваясь к происходящему.
(«Ты знаешь, что это?» — «Нет». — «Это душа моего отца». — «Как она попала сюда?» — «В момент смерти; это очень злое и подлое колдовство, я не хотел бы о нем говорить». — «Что же с ним случилось, с вашим отцом?» — «Ему отрубили голову — этим самым щитом, острой кромкой. А потом ему отрубили ноги и сожгли, чтобы он не смог выйти из могилы. Очень практичный оказался ход: когда я спустился в Нижний мир, я не смог вывести отца, хотя нашел его и даже почти говорил с ним…» — «Почти говорил? Это как?» — «Побываешь в Нижнем мире — поймешь. Если ты мне поможешь, я тебя научу».)
— Вставай, — сказал Волков. — Время уходит. Тебе оно нужнее, чем мне.
Маринка поднялась. Тело было чужое.
— Ты действительно не знаешь стафы, — сказал Волков. — Это удивительно, но это правда. Тогда у нас остается единственный выход: ты отправляешься в Весиалюэ, к колдуньям. Узнаешь у них заклятие и приносишь мне. Тогда можете все убираться к мамочкам. Если не приносишь, то ровно через сутки я прикажу начать убивать этих твоих приятелей — скажем, по одному в час. Причем каким-нибудь веселым способом. Прикажу отдавать их волкам. Что скажешь?
— Что такое Весиалюэ? — мрачно спросила Маринка.
— Преддверие Похьйоллы, если тебе это что-то говорит. Место за краем, но все-таки очень близкое к нашему миру. Туда можно попасть просто по рассеянности…
— Туман?..
— Да-да. Умница. Туман образуется там, где граница истончается до толщины волоса.
— Понимаю, понимаю… Почему я? Почему не кто-то из ваших подручных?
— Потому что ты, деточка, — очевидная потомственная колдунья. Изобразишь возвращение заблудшей — они и растают. Ах да, я не сказал: Весиалюэ населена исключительно ведьмами. Бабье царство. Тебе понравится.
— Как я его найду?
— Дам проводника.
Маринка медленно кивнула, как будто прислушиваясь к тихому голосу внутри себя.
— Мне нужно взять кого-то из своих, — сказала она.
— Зачем?
— Не знаю. Чувствую.
— Интересно… Да, похоже, я всецело прав относительно тебя. Ты колдунья по рождению, и ты становишься колдуньей по сути. Тебя мамочка ничему такому не учила?
— Наоборот, — сказала Маринка. — Запрещала.
— Что ж, тоже способ. Даже более эффективный, пожалуй… Хорошо, одного возьми. Это должен быть мужчина?
— Кажется… кажется, да. Да.
— Выбирай.
— С которым мы… с которым нас…
— Неплохой выбор. Шарп!
Так я оказался перед Волковым. Он какое-то время смотрел на меня, как большой ученый на таракана, представляющего ограниченную научную ценность.
— Любопытно, — сказал он некоторое время спустя. — Очень любопытно… А что, молодой человек, если тут у нас все закончится хорошо — не хотел бы ты поработать у меня? Не как эти… — Он качнул головой в сторону Шарпа и пары выворотней, которые меня привели. — На хорошей интеллектуальной и очень интересной работе? За очень приличные деньги?
— После того, что?.. — начал я. Честно говоря, Волков меня ошеломил этим предложением. Едва ли не больше, чем ошеломило все остальное, вместе взятое.
— А почему нет? — удивился Волков. — Я, в отличие от остальных крупных работодателей, всего лишь ничего не скрываю от нанимаемых. Предпочитаю полную ясность и открытость. Со мной любого может ждать что угодно, кроме разочарования… Впрочем, я не тороплю. Вернетесь — вернемся к теме. Не вернетесь — ну, что поделаешь. Судьба.
И, повернувшись к Шарпу, сказал:
— Сделаешь все, чтобы вернулись.
Я ждал, что Шарп ответит как-то по-военному — «так точно» или «слушаюсь», но он только мрачно кивнул.
(Запомнить: в комнате одновременно было четверо — Маринка, Волков, Шарп и я. Охранники топтались за дверью. И не было ни одного момента, когда кто-то выходил. Или вошел и незаметно остался. И вниз мы все спустились так же — вчетвером. Только потом Волкова позвал какой-то длинный в белом халате, и он точно ушел, а мы остались, Шарп, Маринка и я…)
Вылетели на том маленьком вертолете, «робинсоне»; сначала, конечно, пришлось подождать, когда его выволокут на руках на площадку, поставят на место лопасти, заправят. Пришла девушка-пилот в круглом оранжевом шлеме и в темно-серой куртке из какой-то металлизированной синтетики, отливающей по изгибам то фиолетовым, то зеленым.
— Ин-те-ресно… — пробормотала Маринка, глядя на нее.
Шарп услышал.
— Да, Икка — наша беда и выручка. Универсальная девушка, на все руки. Но только на руки, к сожалению…
— Я уже поняла, что с ней что-то неладно, — сказала Маринка. — Но что именно?
— Да просто мертвая, вот и все, — сказал Шарп. — Шеф из нее душу вынул.
— Э-э? — не смог сформулировать я.
— В прямом смысле. Вынул и спрятал. Теперь она — его вещь. Очень удобно, и я бы от такой не отказался…
— Типа зомби?
— Зомби делают из мертвецов, — тоном усталого наставника сказал Шарп. — А это — вещь. Переделана из живой. Причем из ведьмы, что особо удобно.
— Э-э?.. — теперь не могла сформулировать Маринка.
— Удобно, что она может мотаться через границу свободно. Вон, мои волки — сдохнут, нам — мозги взъерепенит, а ей — хоть бы хны.
— Мозги — что?
— Ну, некоторое время мы будем не вполне в себе. Это они специально так сделали, чтобы, если кто случайно туда-сюда шастанет, все сваливал на перегрев и перепой. На самом деле ничего страшного, надо просто знать, что ты не в себе, — и контролировать.
— Мы же вроде уже?.. — Я показал рукой, что границу какую-то мы пересекали и туда, и обратно. — И ничего.
Нет, вы на ней постояли, на границе. На нейтральной полосе. «А на нейтральной полосе цветы — чрезвычайной красоты!» — вдруг пропел он на удивление мелодично. — Когда пересечем, почувствуете. Ничего не бойтесь, я с вами. А высадимся, держитесь ко мне поближе и все делайте, как я скажу. Там иной раз реакция может понадобиться…
20
Было не то чтобы пасмурно, но солнце скрывалось за дымкой, и ничто не отбрасывало теней. Невозможно было понять ни какой час, ни куда мы летим.
(Я сказал, что у нас отобрали все — и часы, и мобильники, и мой несчастный компас? Но почему-то оставили фотоаппарат и диктофон. Еще нет? Ну вот, сказал. Может, собирались потом прослушать, посмотреть… не знаю.)
Кабина «робинсона» — это такой пузырь из прозрачного пластика, дающий полный обзор во все стороны. Сидишь, как на жердочке посреди вселенной…
Икка вела машинку невысоко над деревьями, а иногда, когда позволяла местность, спускалась совсем низко, так что сосны оказывались вровень с нами, справа и слева. Внизу сначала была просто тайга, та же, по которой мы так давно — в прошлой жизни — блуждали, а потом началось что-то чудовищное, какое-то месиво громадных камней, косо вздыбленных обломков плит, бурелома; деревья — все — были искореженными, со страшными лапами, грозящими небу… Часто-часто мелькали крошечные озера, многие соединялись между собой узкими водяными усиками, а иногда перемычки угадывались по дорожкам высоченной осоки. Да, наверняка местность внизу была совершенно непроходима.
Потом впереди возникло странное марево. Я один раз видел такое в горах, когда оказываешься на высоте облаков, но самих облаков нет, а солнечные лучи преломляются и дробятся на границе воздушных слоев. Больше всего это похоже на игру света на тонком-тонком льду, но только призрачнее и текучее. Ледок, который образовался не на поверхности воды, а на бескрайнем полотнище из невидимого шелка…
Вот что-то подобное и развернулось вдруг на полгоризонта. Оно поджидало.
Шарп оглянулся и прокричал:
— Приготовьтесь! Ща болтанет!
И через пару десятков секунд, когда марево своим краем стало забираться под вертолет, — таки да, болтануло.
Я смотрел в тот момент на Маринку — и, честное слово, впервые в жизни видел, как у человека в буквальном смысле глаза выпрыгивают из орбит. То есть, конечно, это была иллюзия, галлюцинация или что там еще — но на миг глаза ее действительно сделались размером с яблоки и повисли перед лицом. Она вскрикнула и прижала их руками — и, наверное, вернула на места, потому что когда отняла руки, то никакого ужаса уже не было, все было нормально… ну, почти нормально. Безумные были глазки, если честно.
Я, наверное, так поражен был этим, что не заметил, как мир перевернулся. Вертолет летел теперь вверх поплавками под мерцающей дымкой, а внизу вдруг образовалась исполинская туманная воронка с черным отчетливым кругом в центре, и этот круг был бездной. Я вцепился одной рукой в край сиденья, а другой придерживал Маринку, потому что она, похоже, не понимала, что происходит, что может упасть и исчезнуть в бездонном полете, размахивая от счастья руками. Она хохотала, как от щекотки.
Потом верх и низ вернулись куда положено, но совершенно определенно поменялось правое с левым. Я раньше сидел слева, Маринка справа… а сейчас все было наоборот. Какой рукой я пишу? — Вот этой… или этой? Сердце… вообще не бьется. Замерло и дрожит, но где? — Точно посередине…
Шарп оглянулся. Лицо его было составлено из двух. Помните классический тест-картинку: кого вы видите, старуху или молодую девушку? Так вот, и здесь было то же самое. Только не старуха и девушка, а молодой романтик и усталый злодей. Романтик смотрел вперед и только краем глаза на меня, злодей уставился в упор. Я изобразил полуулыбку- полу оскал. Шарп оскалился ответно.
Вертолет наклонился и стал описывать круг. Потом еще и еще. Икка явно искала что-то. Нашла. Сбросила скорость, и вертолет медленно пошел вниз. Радужное марево вблизи стало тем, чем, наверное, и было изначально: туманом. В нем образовалась вмятина от струи ротора. Мы спускались. Вмятина превратилась в дыру с темной рябящей водой на дне. Потом туман сомкнулся над нами. Темнее не стало. Но стало… иначе. Не знаю как. Но иначе. Мы приводнились.
Берег оказался неподалеку — каменистый, не подойти. Для Шарпа это не было препятствием: он вытащил из под ног зеленый сверток, дернул за веревочку — и бросил сверток вниз, между поплавками. Тот быстро развернулся и превратился в приличных размеров лодку. Шарп спрыгнул в нее первым, потом велел мне спуститься и замереть на корме, потом принял Маринку. Бросил на дно небольшой рюкзачок. Места хватило бы еще на одного-двух пассажиров. Я думал, что сейчас откуда-нибудь появятся весла, но вместо весел Шарп вытащил из кармашка на борту лодки пульт с тянущимся проводом. Под дном почти неслышно заворчало, и лодка поплыла прочь, оставляя вертолетик покачиваться на волнах.
— А сесть на сушу мы не могли? — спросил я.
— Не — а. — Он покачал головой. — Тут такая суша… нога человека не ступала и не ступит. На ту сторону поплывем.
— Вертолет будет нас ждать?
— Как скажу, так и будет. С чего вдруг интерес прорезался?
— Не люблю зависеть от привходящих, — сказал я. — Как я понимаю, вы тоже тут… не хозяин. И далеко не заходили. А нам вернуться надо. Кровь из носу.
— Без меня Икка вас все равно не повезет. Шеф ей так и сказал. Поэтому на побег можете не рассчитывать. Вот без тебя, пацан, ей разрешено обратно лететь, а без меня или девушки — нет, никак. Шеф, он сквозь землю видит, его на кривой так не объедешь.
— Что же он — сквозь землю видит, а крипту не нашел? — спросила Маринка, не оборачиваясь.
— Уела, — сказал Шарп и довольно заухал.
Мы плыли около часа — по внутренним часам, которые могли вести себя как угодно, хоть отматывать время назад. Вокруг был туман — но не сплошная пелена, в которую мы погрузились с дедом Терхо, а с приличной видимостью — при таком тумане машины на шоссе даже скорость особо не снижают. Вода в озере была гладкой, но почему-то матовой. Я даже специально перегнулся через борт, чтобы увидеть свое отражение, — и не увидел.
Как Шарп ориентировался, я не знаю. Ни разу не видел, чтобы он посмотрел на компас или навигатор. Но приплыли мы, похоже, ровно туда, куда он целился, — на маленький песчаный пляжик между двумя мангровыми зарослями из гигантской осоки в воде и каких-то неимоверных, выкрученных во всех суставах, поросших мхом и мочалом ив по берегам.
Сразу запахло прелью. Не гнилью и не тиной, а именно прелью — как от кучи листьев, долго простоявшей под дождем. И еще немножко грибами.
— Ну вот, — сказал Шарп довольным голосом. — Теперь пешочком немного, и мы, можно сказать, у цели…
Мы выгрузились, Шарп затянул лодку на берег, перевернул и сунул под склонившиеся ветви. Она тут же слилась с фоном.
— Теперь, ребятки, слушайте дядю внимательно. — Он сцепил пальцы и качнулся с пяток на носки и обратно. — Мы на земле Весиалюэ, а это значит, что тут ничему нельзя верить. В первую очередь глазам. Поэтому идите строго за мной, желательно след в след, а прежде чем ступить ногой, пробуйте землю колом. На каждом шаге. Даже в том месте, куда перед вами двое уже наступили, и ничего. Это понятно? Идти будем медленно и солидно. Может быть такое, что вдруг накатит страх. Перед чем угодно. Еще может сильно поманить или поблазнить. Здесь главное — не дергаться, замереть сусликом и мне сказать. Ну или хотя бы пискнуть. Потому что если куда-то побежите… тут вам и хана.