— Ну что, очухалась? — спросила Ольга, едва войдя в комнату и даже не успев поздороваться. Или она и не собиралась этого делать? — Можно Анну Семеновну отменить?
— Какую Анну Семеновну? Здравствуйте, — проговорила Мадина.
— Да, привет. Сиделку. Она через два часа должна прийти. Но, по-моему, ты уже и без нее обойдешься.
— Конечно! — воскликнула Мадина. — Здесь что, сиделка была? Но зачем?
— Ну не мне же было за тобой ухаживать, — усмехнулась Ольга. — У меня ни опыта, ни, извини, желания. А сама ты себя обслуживать не могла. Ты хоть соображаешь, что чуть на тот свет не отправилась?
— Но почему?.. — снова глупо пробормотала Мадина.
— Какой-то хитрый грипп. Где ты его подхватила, непонятно. Что-то вроде испанки, — объяснила Ольга. — Читала про такую болезнь? В Гражданскую войну была. Ну да, ты наверняка читала. У тебя же тут книг и книг!
За полгода, которые Мадина прожила в квартире на Чистых Прудах, она в самом деле успела собрать здесь целую библиотеку. Она не привыкла жить в отсутствие книг и чувствовала себя без них неуютно, поэтому чуть не каждый день ходила за ними в книжные магазины на Лубянке, или на Тверской, или на Новом Арбате, да и из дому кое-какие, особо любимые, привезла, ту же «Волшебную гору», например.
— Извините… — пробормотала Мадина. — Я в ближайшее время уеду.
— Да ладно, — махнула рукой Ольга. — Не забивай голову ерундой. Приходи в себя. Куда тебе спешить? Или у тебя где-нибудь дети по лавкам плачут?
— Нет, — невесело усмехнулась Мадина. — Никто у меня нигде не плачет.
— Ну и прекрасно. Отдыхай.
— Но… — начала было Мадина.
— Без «но», — тоном, не терпящим возражений, заявила Ольга. — Об Аркашкиной недвижимости беспокоишься? Не стоит волнений. Ни недвижимость, ни он сам.
То, что она говорит о своем муже безразлично-насмешливым тоном, не могло обмануть Мадину. Она видела, что Ольга вовсе не так равнодушна ко всему произошедшему, как хочет показать. Ее самообладание вызывало уважение.
Как бы там ни было, а освободить жилплощадь в ближайшее время все равно не представлялось возможным. Хоть выздоровление и началось, но происходило оно не быстро. Только назавтра после того, как к ней вернулось сознание, Мадина смогла сама пройти в дальний закоулок, где была оборудована кухня, и заварить себе чаю. А есть ей захотелось вообще лишь через два дня, но зато захотелось так сильно, что она ела не останавливаясь, будто не в себя; так назвала это Ольга.
Та приезжала каждый вечер и каждый вечер привозила еду. Когда Ольга в первый раз втащила в квартиру два битком набитых пакета, Мадина попыталась отказаться и даже возмутиться. Но эта ее попытка не произвела на Ольгу ни малейшего впечатления.
— Брось глупости, — сказала она. — От гриппа не померла, так от голода помереть собираешься? Так сильно по любовнику страдаешь?
— Не так сильно. — Мадина невольно улыбнулась Ольгиной бесцеремонности. — Даже совсем не страдаю.
— Отрадно. Значит, голова на место встала.
— Да она у меня вообще-то никогда с места и не сходила, — пожала плечами Мадина. — Я имею в виду, когда я…
Тут она все-таки смутилась. Бестактно ведь было напоминать Ольге о том, что муж был ей неверен.
Но Ольга, кажется, относилась к этому иначе.
— Про тебя мне все понятно, — сказала она. — Да и что уж ты такого сделала? Мужчина видный, богатый, щедрый, неженатый — почему нет? Вот он в этой ситуации — подлец. Но ты к этому отношения не имеешь.
— Почему же? — пробормотала Мадина. — Все-таки имею.
— Не имеешь, — жестко отрезала Ольга. — Это была его личная подлая фантазия. И он ее осуществил.
— Какая фантазия? — не поняла Мадина.
— Иметь красивую и умную любовницу. При наличии красивой и умной жены. В том-то и подлость!
Все-таки она разволновалась в этом разговоре. И самообладание ей изменило. Мадина сидела на кровати, а Ольга в другом конце комнаты, в кресле возле стеклянного столика. И даже с немаленького расстояния, на котором происходил их разговор, видно было, как сверкнули каким-то сильным чувством ее яркие синие глаза и алым огнем полыхнули щеки.
— Конечно, у него и раньше бывали романы, интрижки, просто перетрах на бегу. — Ольга встала, нервно заходила по комнате. — О некоторых я знала. Но не придавала этому значения. Ну не дура же я, понимаю, что, если мы с ним в восемнадцать лет поженились, не может такого быть, чтобы за всю остальную жизнь ему не захотелось новых сексуальных впечатлений. Но каждый раз это были вот именно новые впечатления, понимаешь? Просто — но-вы-е! — в этом была их суть. То девочки-припевочки, то секретутки, то просто откровенные проститутки, чуть не уличные… Однажды негритянка даже была, он к ней в Лондон пару раз летал — экзотики захотелось. Но все это было разнообразие впечатлений, больше ничего. И я это понимала и даже, скажу тебе, уважала. В конце концов, каждому хочется разные возможности в этой жизни попробовать, и глупо же себе в этом отказывать. Зачем — чтобы потом жалеть? Но когда ты появилась…
— Он не был в меня влюблен, — твердо сказала Мадина. — Если бы был, я почувствовала бы. Не был. Он просто… Да, вы правы: ему просто нравилось иметь при себе красивую и умную женщину. Это он так говорил, что я красивая и умная, — поспешила добавить она.
— Не он говорил, а так оно и есть, — кивнула Ольга. — Так и есть, и сразу видно. Это меня и возмутило. Ладно бы влюбился! Или, я же говорю, разнообразия бы захотел. Но он ведь… Просто решил продублировать ситуацию. Годы-то идут, я скоро из строя выйду. Ума, может, не убавится, но красоты со временем убавляется точно, а там и вовсе следа от нее не останется. А у него пожалуйста — новая женщина про запас есть! Точно такая же, как прежняя. Уверена, именно так он и рассуждал. Аркадий же обо всем, что не бизнес, готовыми конструкциями думает. Как кирпичи складывает, — усмехнулась она. — Поочередно — сначала один кирпич, потом второй, потом третий. Одновременно не умеет.
— Да. — Мадина тоже невольно усмехнулась. — Он однодум.
— Как-как? — заинтересовалась Ольга. — Однодум?
— Ну да, — кивнула Мадина. — В романтическом варианте это будет: я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть. А в житейском — то, о чем вы говорите.
— Где он тебя только отыскал? — задумчиво проговорила Ольга. — Он и в местах таких не бывает, где такие женщины водятся.
— Он меня встретил в лифте. — Мадина почувствовала, как жесткая усмешка искажает ее лицо. — И перехватил у менее удачливого мужчины, который, как я теперь понимаю, имел на меня те же самые виды. Даже не у менее удачливого, а просто у менее богатого. Тот ему меня уступил, чтобы не осложнять себе жизнь соперничеством.
Вся эта картина в самом деле была ей теперь совершенно ясна. Как будто прокатилось золотое яблочко по серебряному блюдечку и показало ей все, что раньше почему-то не было для нее очевидным.
— Между прочим, зря ты об этом переживаешь.
Ольга остановилась посреди комнаты и внимательно посмотрела на Мадину.
— О чем — об этом?
— О том, что мужики оказались подонками. Согласна, столкнуться с этим неприятно. Но приходить от этого в шок глупо. Люди вообще не очень-то совершенны, такая уж, видно, их природа. Неужели у тебя не было случая в этом убедиться?
— Было… — медленно проговорила Мадина. — Был у меня такой случай.
— Вот видишь. И ничего, пережила ты как-то этот твой случай, правда? И сделала правильный вывод — нашла удобного любовника.
Мадина слегка вздрогнула: очень уж жестко, без обиняков Ольга обозначила ее отношение к Аркадию. Но ведь оно в самом деле было именно таким, это отношение…
— Вот и в дальнейшем не страдать надо, — так же жестко произнесла Ольга, — а сделать правильные выводы и начать относиться к мужчинам адекватно. Как они того заслуживают.
— Я не знаю… — проговорила Мадина. — Я ничего уже не понимаю…
— Пока не понимаешь. Просто от болезни еще не отошла. Так что подкрепляйся чем бог послал. И выздоравливай. А на здоровую голову и относиться ко всему этому станешь иначе.
С этими словами она вышла — не прощаясь, как вошла — не здороваясь. Один из оставленных ею пакетов скособочился, и из него выпал кусок твердого итальянского сыра. Мадина вздрогнула от громкого стука, с которым он ударился о пол. К собственному удивлению, после разговора с Ольгой она чувствовала не смущение, не неловкость или стыд, а только одно: зверский голод. Как будто этот разговор, сам Ольгин голос с его не терпящими возражения интонациями содрали с нее какую-то липкую пелену, очистили ее от всего, что казалось существенным и важным, но в действительности было наносным и поверхностным.
Она подняла с полу сыр, понюхала его, зажмурившись от удовольствия, и, торопливо перебрав содержимое пакета, отрезала большой кусок колбасы и стала есть его жадно, без хлеба.
Она подняла с полу сыр, понюхала его, зажмурившись от удовольствия, и, торопливо перебрав содержимое пакета, отрезала большой кусок колбасы и стала есть его жадно, без хлеба.
Это был первый разговор с Ольгой, после которого Мадина почувствовала себя обновленной, освобожденной и способной к совершенно другой жизни.
Второй такой разговор состоялся, когда она окончательно выздоровела. Ольга, приезжавшая к ней каждый день, чтобы поболтать о том о сем, или расспросить о ее прошлом, или обсудить какую-нибудь новую книгу, которую она же Мадине и привозила накануне, — на этот раз явилась для того, чтобы вытащить ее куда-нибудь прошвырнуться.
— Но мне не очень хочется, — отказалась было Мадина.
Вообще-то она уже не чувствовала в обществе Ольги ни малейшей неловкости. Просто ей действительно не хотелось на люди. Шума не хотелось, какого-нибудь неизбежного общения, возможно, новых знакомств, ведь у Ольги явно немало каких-нибудь светских приятелей… Мадина покосилась на томик Пушкина, раскрытый на середине.
— Успеешь начитаться, — проследив ее взгляд, заявила Ольга. — Пушкин никуда от тебя не денется. А сидеть тут, как сова, больше незачем.
Не то чтобы Мадина была безропотной или бесхарактерной. Просто у Ольги характер был такой, что спорить с ней не представлялось возможным.
— И куда мы поедем? — вздохнула Мадина.
— Ко мне в галерею.
— В какую галерею? — не поняла она.
— В обыкновенную, где картинки. И инсталляции.
— У тебя своя галерея? — наконец сообразила Мадина.
— Именно. Галерея современного искусства. И сегодня у меня как раз вернисаж. Есть один художник, слегка сумасшедший, но это уж как водится. Вот его выставка и открывается. Он объекты разные необычные на природе делает, а потом их фотографирует. Тебе интересно будет.
Тут уж Мадине в самом деле стало интересно. Настоящая художественная галерея! И не Третьяковка, в которой все так незыблемо, что и на сантиметр ничего сдвинуть невозможно, а какая-то совсем другая, неизвестная, непонятная. Все это сразу взбудоражило ее любопытство, и она оделась мигом, как солдат в казарме.
— Прилично, — окинув взглядом ее узкую черную юбку и черную же, всю какую-то острую, резкую блузку из плотного шелка, оценила Ольга. — Черное в любом случае эффектно. Правда, чересчур как-то правильно все это. Продуманность слишком заметна. Ничего, со временем научишься посвободнее одеваться. И поэротичнее, кстати. На тебя же все равно все мужики оглядываются, — объяснила она. — Ну так не стесняйся щекотать им нервы, они этого только и хотят.
Когда Мадина вышла из подъезда, у нее закружилась голова. Немудрено: из-за болезни она провела дома больше месяца! А на улице тем временем наступил слякотный ноябрь. Небо лежало даже не на крышах домов, а прямо на крышах машин, и пространство дворов было так плотно забито серым туманом, что казалось душным.
Ольгина машина являла собою самое яркое пятно в унылом городском пейзаже — это была алая «Мазда».
— А как называется твоя галерея? — спросила Мадина, когда они уселись в машину.
— «Ольга» и называется. Без затей, как киоск. — Ольга чуть заметно улыбнулась. — Так Аркадий когда-то назвал. Он мне ее и подарил. Сто лет назад, на тридцатилетие… — Она сидела за рулем, не поворачивая ключ, и невидящим взглядом смотрела в покрытое туманной пылью ветровое стекло. — Я же на искусствоведа выучилась. А он у нас в классе был двоечник, и отец у него на ЗИЛе работал и пил по-черному. Никто не понимал, как это я, отличница, девочка из хорошей семьи, за него замуж пошла, да еще сразу после школы. Но я безумно была влюблена, с восьмого класса, и никакого мне дела не было, кто там чего про нас понимает или не понимает. Мы с ним комнату снимали на Люсиновской, я в МГУ училась, а он в котельной работал, больше никуда мальчишку без образования не брали. Потом его в армию загребли. Ну а когда вернулся, то как будто другой человек стал — оборотистый, предприимчивый. Фирму свою открыл, строительством занялся. И не успела я оглянуться, как он в такую гору пошел, что только дух захватывало. Все на меня уже смотрели с завистью и в лицо не стеснялись говорить, какая я с детства, оказывается, была прозорливая — надо же, сумела разглядеть… кто бы мог подумать… Идиоты! Как будто мужчин из окошечка в готовом виде выдают. Детей вот только бог нам не дал… В общем, к тридцатилетию забрал он меня из Третьяковки, я там после университета работала, и вручил мне эту «Ольгу». Такой вот был подарок — перемена участи. Так он мне тогда сказал — так оно и вышло.
Мадина вспомнила, как Аркадий сказал ей в тот, первый день: «Я думаю, вы хотите перемены участи». И предложил идти с ним.
Ей стало до тошноты противно от этого воспоминания. Она испытывала неодолимое отвращение к Аркадию и особенно к тем его словам, потому что они были подлейшим предательством вот этой вот женщины, которая невидящим взглядом смотрела теперь сквозь стекло с ползущими по нему каплями тяжелого ноябрьского дождя, и все ее самообладание не могло ей помочь.
«Он же и в самом деле запасной аэродром себе готовил! — дрожа от отвращения, подумала Мадина. — Еще одну такую же женщину, только помоложе. Предусмотрительное ничтожество…»
— Все, хватит соплей! — Ольга легонько стукнула ребром ладони по рулю и повернула ключ зажигания. — Все когда-нибудь кончается. Или, по меньшей мере, меняется. Не могли же отношения с человеком всю жизнь сохраняться на одной ноте. Заведу себе любовника, и все наладится.
Настроение, с которым Мадина ехала в галерею, было испорчено. Но от того, как прошел вечер в этой галерее, оно поправилось так, что она этого даже не заметила. Оно словно бы тонко перенастроилось, ее настроение, и, выходя вечером из ярко освещенных стеклянных дверей с ярко же сияющей надписью «Ольга» над ними, Мадина чувствовала если не воодушевление, то все же легкий душевный подъем.
— Понравилось тебе? — спросила Ольга.
Она собиралась еще остаться, чтобы продолжить празднование выставки Тима Котлова, и вышла только проводить Мадину.
— Ага, — улыбаясь, кивнула та. И добавила: — Знаешь, я ведь никогда не видела живых художников.
Наверное, эти слова прозвучали очень уж наивно — Ольга расхохоталась.
— Ну и как они тебе? — спросила она сквозь смех.
— Смешные. Но довольно искренние, по-моему.
— В раздолбайстве своем искренние безусловно, — согласилась Ольга. — А в таланте — кто как. Среди этих, что сегодня собрались, совершенно искренних нету, все играют, кто больше, кто меньше. Но результат, как видишь, получается небезынтересный.
— Мне фотографии понравились, — вспомнила Мадина. — На которых ноты на проводах сидят.
На фотографиях, выставленных Тимом Котловым, были запечатлены электрические провода, у столбов которых он закрепил скрипичный и басовый ключи. Потом на проводах расселись птицы, и зрелище получилось необычное: природа будто бы записала какую-то свою мелодию. К тому же оказалось, что мелодию вполне гармоничную — так сказали про нее музыканты.
— Да, ничего фотографии, — кивнула Ольга. — И объекты, должно быть, симпатичные. Тим звал посмотреть, да у меня тогда настроения не было. Он сейчас еще одну инсталляцию готовит. Каких-то гигантских животных сооружает, что ли. И где-то в чистом поле их собирается выпустить, и они вроде бы от ветра двигаться должны. Ну, сделает — посмотрим. Подожди, сейчас такси придет.
— Зачем такси? — удивилась Мадина. — Я и на метро отлично доеду. И вообще…
— Ну? И что же вообще?
Ольга прищурилась. Взгляд ее стал жестким.
— Я уеду, — твердо сказала Мадина. — Спокойно соберу вещи и уеду. И это уже не будет красивым жестом — просто вернусь в Бегичево. Я там родилась, тридцать лет прожила, и…
— И теперь надеешься второй раз войти в ту же реку? — насмешливо спросила Ольга. — Это кто сказал? Геродот?
— Гераклит, — машинально ответила Мадина.
— Ну, неважно, кто сказал. Главное, что войти в нее невозможно. И ты сама это прекрасно знаешь. Посмотри! — вдруг произнесла она с такой сильной, такой непонятной в этой своей силе интонацией, что Мадина невольно огляделась. — Посмотри! Все светится, сверкает, сияет, кровь начинает играть, будто в нее шампанского влили! — Она повела вокруг себя рукой, как Василиса Премудрая, из рукава которой волшебным образом являлось озеро с лебедями. — И для кого все это, а? Нет, ты скажи, скажи! Почему все это должно доставаться каким-нибудь дурам, которые ничего, кроме пары ярких тряпок или блестящих камешков, не только осознать, но даже разглядеть не способны? Это все должно быть твоим, — решительно заявила она. — Ты имеешь на это право.
— Но какое же у меня право? — пролепетала ошеломленная Мадина. — Откуда оно у меня?
— От природы. От Бога, если тебе так больше нравится. Оно тебе дано вместе с умом и красотой.