— Но какое же у меня право? — пролепетала ошеломленная Мадина. — Откуда оно у меня?
— От природы. От Бога, если тебе так больше нравится. Оно тебе дано вместе с умом и красотой.
Отблески сверкающих над галереей огоньков мелькали у Ольги на лице. Наверное, это они придавали ему странное, тревожное, вдохновенное выражение. Или не они?..
Это было выражение очень сильной, очень глубокой уверенности в каждом своем слове. И Мадина невольно поддалась этой уверенности.
— Но ведь… — начала было она.
— Квартира, в которой ты живешь, теперь оформлена на меня, — оборвала ее Ольга. — Я этого потребовала, а Аркадий ради искупления вины был на что угодно готов, не только на такую ерунду. Так что освобождать жилплощадь тебе теперь незачем.
— Но что же я буду делать? — все же сказала Мадина. — В библиотеке работать? Я не хочу. А больше я ведь ничего и не умею.
— По уму, так ты вообще не должна работать, — усмехнулась Ольга. — Ты должна читать книжки, вести неторопливые беседы с приятными людьми, сидя где-нибудь на солнечной веранде, путешествовать и размышлять о прекрасном. И ты опять-таки имеешь на это право просто по своим врожденным способностям. Не так уж много на свете людей, которые такими способностями обладают. Но жизнь, к сожалению, устроена не по уму. Поэтому до тех пор, пока не появится на горизонте мужчина, готовый тебя содержать… — Заметив Мадинин протестующий жест, Ольга поморщилась. — Ну что ты распрыгалась? — сказала она. — Да, тебя должен содержать мужчина. Не вижу в этом ничего постыдного. Они для того и существуют со своими глупыми деньгами, чтобы содержать таких женщин, как ты. Между прочим, они и сами ничего против этого не имеют. Да они таких чмошниц содержат, что тебя сам Бог велел! В общем, пока не появится соответствующий мужчина, можешь работать у меня в галерее.
— Как это? — изумленно спросила Мадина. — Кем?
— Какая разница, как мы это назовем, — пожала плечами Ольга. — Придумаем что-нибудь. Будешь организовывать диких художников в человекоподобное сообщество. Выставками будешь заниматься, прессой, мало ли чем еще.
— Но я же не умею! — воскликнула Мадина. — Я ничему такому не училась, я этого не знаю!
— Неужели? — усмехнулась Ольга. — Ничего, научишься. Дело нехитрое, можешь мне поверить. То, что они считают искусством, штука вообще сомнительная. За редким исключением — чистейшее шарлатанство. Но тебе в этом разбираться не придется. Я же говорю: ты будешь организовывать процесс. Потому что у меня, Мадо, интерес ко всему этому пропал. — Эти последние слова она произнесла совсем другим тоном: нисколько не воодушевленным, наоборот, усталым и простым. И добавила: — Но надо же занимать в этой жизни какое-то место. А новое для себя отвоевывать — запал уже не тот. Так что галерею закрывать я не собираюсь. А собираюсь передать часть дел тебе. Наконец-то такси! — вдруг воскликнула она, взглянув Мадине за спину. — Надоели душеспасительные разговоры. Я уже до костей промерзла. Езжай, переваривай впечатления. Завтра подробности обсудим.
И, торопливо помахав рукой на прощанье, Ольга скрылась за стеклянными дверьми своей сверкающей галереи.
В ту ночь Мадина долго не могла уснуть. Волнение, недоумение, любопытство — вся чувственная палитра, которая создается широко распахнутым будущим, переливалась в ее сознании. Даже тревога, которая в этом смешении чувств присутствовала тоже, была заманчива.
«Конечно, это нетрудно, — вспоминая сегодняшний вечер, думала Мадина. — Ольга права: художники всё выдумывают о том, что делают. Ну, может, не совсем всё, но больше половины точно. Эта елка из водопроводных труб! — Она вспомнила незамысловатое сооружение, установленное у входа в выставочный зал; ржавые трубы, из которых оно состояло, были скреплены ржавой же проволокой. — Фотографии, те, с нотами на проводах, правда, были оригинальные. Но ведь только оригинальные, не больше».
Эта мысль ее успокоила. Вернее, придала уверенности в собственных силах.
«Да и во всем остальном Ольга права, — думала она дальше. — Я же понимаю, почему колеблюсь. Потому что считала, что жизнь стоит на твердых основах, я с детства такую только жизнь и видела, и думала, другой она не бывает, не должна быть. А она оказалась совсем другая. Ничего в ней незыблемого нет. Любовь, близость, не то что близость даже — соединенье полное… А потом — „я к этому не готов, и я этого не хочу“. А потом и вообще — ничего „этого“ и нет, оказывается. Не судьба. Так к чему же цепляться за прежние призрачности? Пусть все будет, как она сказала! Как там она сказала? Читать книги и беседовать с приятными людьми на солнечной веранде? Да, пусть все так и будет».
Мадина улыбнулась решительности своих мыслей. Как будто эта мифическая веранда уже приветливо открывалась перед нею в ярких солнечных лучах! А не лепился к оконным стеклам мокрый снег позднего ноября.
Под мелькание заоконного снега веки ее стали потихоньку тяжелеть, смыкаться.
«Да-да… — медленно проплыло у нее в голове. — Да, так… И вот…»
И вот они с Ольгой ехали по омытой утренним дождиком, по-летнему пустой Москве, машина легко несла их к выезду из города, и не было у Мадины в сердце ни тревог, ни сомнений.
Ничего в нем не было, в ее сердце. Оно было пусто и свободно.
Глава 8
Гольфом Ольга увлеклась недавно. Мадина ее увлечения не разделяла, но в гольф-клуб с ней иногда ездила. Причина была в одном: общение с безбашенными художниками, среди которых теперь проходила ее жизнь, в больших количествах утомляло, и хотелось общения совсем другого, размеренного, даже респектабельного. Правда, Ольга утверждала, что респектабельность бывает в Англии, а среди родных осин — только ее имитация, но Мадина считала, что если никто рядом с тобой не напивается в хлам, не пристает к окружающим с требованием немедленно восхититься его гениальностью, не грозится отрезать себе ухо, как Ван Гог, то и это уже немало.
Она довольно быстро разобралась в укладе богемной жизни, и нельзя сказать, чтобы этот уклад показался ей совершенным. Забавным — да, но не более.
А здесь, в гольф-клубе «Ноговицыно», царил совсем другой жизненный уклад.
Вдалеке неторопливо ходили по изумрудной траве фигурки в белом, гулко стучали клюшки, бегали по полю мальчики, подающие игрокам мячики; как-то они назывались по-английски, эти мальчики, но Мадина их название позабыла.
Среди далеких белых фигурок бродила по полю и Ольга. А Мадина сидела под белым зонтиком за одним из белых же столиков, которые стояли на клубной веранде, и пила освежающую смесь трех цитрусовых соков со льдом. Чувствовала она при этом такой покой, какой, наверное, могла бы чувствовать лишь в нирване, если бы являлась последовательницей Будды.
Единственной помехой этому покою, и помехой досадной, был Костик. Он сидел напротив Мадины за столиком и допивал уже неведомо который стакан виски со льдом. Льдом Костик, впрочем, не увлекался: как только очередная порция виски подходила к концу и в рот ему попадал холодный шарик, он брезгливо кривился и выбрасывал лед из стакана в траву.
Самое неприятное заключалось в том, что при этом Костик отнюдь не молчал. Выпив, он всегда становился разговорчивым, и, зная это, Ольга отправляла его домой уже после второй рюмки. Но сейчас она была занята игрой, и Мадине приходилось выслушивать его пьяную болтовню.
Ничего она выслушивать, конечно, не стала бы, если бы Костик не был Ольгиным любовником. Как она терпит этого откровенного альфонса, стриптизера из ночного клуба, было Мадине непонятно. Но с Ольгой она своим недоумением не делилась. Может, она держит его при себе назло мужу, с которым не разошлась и даже не рассталась, а может, просто от безысходности; этого Мадина не знала. И с чего она стала бы указывать Ольге, каких мужчин ей выбирать в любовники?
— Вот ты считаешь, я альфонс, — пьяно растягивая гласные, произнес Костик. — Да, в результате — альфонс.
— В результате чего? — вздохнула Мадина.
Она надеялась, что он, может быть, задумается над ответом и замолчит хотя бы на минуту.
Но надежда не сбылась.
— В результате отношений, — туманно пояснил Костик. — Но сам процесс отношений я воспринимаю иначе, да-а, иначе… Они имеют философскую подоплеку. — Он взглянул на Мадину обволакивающим сценическим взглядом, который, видимо, считал обольстительным. Умная фраза про подоплеку, неизвестно где им подхваченная, тоже считалась частью обольщения. Мадине стало противно. — Вот представь, Мадо. Все эти богатые женщины дают мне деньги, которые берут у своих богатых мужей. А те предпринимают огромные, да, о-гром-ны-е усилия, чтобы эти деньги получить. Воруют, нефть добывают, руководят промышленными империями… И что получается? — Костик торжествующе поднял вверх палец. — И получается, вся эта гигантская работа делается для того, чтобы я мог ни в чем себе не отказывать! Скажи, грандиозно?
— Заткнись, а? — сказала Мадина. — Меня сейчас вытошнит.
— Так пожалуйста, поблюй! — Костик обвел рукой вокруг себя. — Тут же природа.
Кроме природы, вокруг присутствовали и люди, хотя и немногочисленные, — сидели за столиками и в шезлонгах, негромко разговаривали, так же негромко смеялись. Как все-таки досадно, что Костик портил своим присутствием такой хороший, такой солнечный день!
Наверное, так думала не только Мадина. Во всяком случае, ей показалось, что мужчина, сидящий в одиночестве за соседним столиком, смотрит на нее с сочувствием.
— Ну сама рассуди, Мадо. — Костик никак не хотел умолкнуть; его пьяный голос неприятно впивался в уши. — Почему я должен стесняться? Да, я хочу жить красиво. А кто не хочет? Все хотят. Особенно такие, как я. — Он сделал паузу, видимо ожидая от Мадины расспросов, но, не дождавшись, продолжил: — Родился я в городе Мирном. Знаешь, что такое город Мирный в Республике Саха (Якутия)? Правильно, лучше тебе этого не знать. Никому я этого знать не пожелаю. И что я должен был в той жизни делать? На руднике пахать и водку жрать в ночь с пятницы на понедельник? Не-ет… — Он снова поднял палец, пьяно им покачал. Потом передвинул свое кресло почти вплотную к Мадининому и проговорил ей прямо в ухо: — Лучше в Москве стриптизером работать, правильно? По крайней мере, кругом женщины с достатком, без поддержки не останешься. А для души — отдельная песня.
Сразу после этих слов Костик опрокинул в горло остаток виски из своего стакана и повертел коленкой — так, что она прижалась к Мадининой. Этого ему показалось мало — он сделал еще какое-то волнообразное движение и прижался к Мадине уже всей ногой, от щиколотки до бедра. Одновременно он положил руку ей на плечи и, как-то по-особенному извернувшись, впился в ее губы мокрым от виски поцелуем.
Все это он проделал так ловко и быстро — сказалась стриптизерская практика, — что Мадина даже не успела уклониться. Впрочем, ожидать, пока Костик нацелуется, она тоже, конечно, не стала — оттолкнула его от себя с такой силой, что он с грохотом свалился на мраморный пол веранды вместе с белым креслом.
— Ты что, дура?!
Костик вскочил, потирая ушибленный бок. Вид у него был такой возмущенный, словно его оскорбили в самых чистых чувствах. Мадина тоже резко встала.
— Конечно, дура, — зло бросила она. — Иначе не стала бы всяких уродов слушать.
От Костиковой пьяной расслабленности не осталось и следа. Глаза его сузились, лицо побелело. Он шагнул к Мадине и, дыша ей в лицо тяжелым спиртным духом, процедил сквозь зубы:
— Ты, сучка, выбирай выражения. А то ведь и по морде можно получить.
Мадина тут же влепила ему пощечину. Ей никогда не приходилось давать кому-нибудь пощечины, и она даже никогда не воображала ситуацию, в которой это могло бы произойти, но сейчас хлестнула Костика по щеке так, словно делала это не раз.
Неизвестно, приходилось ли ему пощечины получать. Но он тоже повел себя так, словно это случалось с ним не однажды. И словно он находился не на сверкающей белым мрамором веранде элитного клуба, а на каком-нибудь заплеванном пятачке перед танцплощадкой в городе Мирном. Издав горлом глухой рычащий звук, Костик мгновенно выбросил вперед кулак и ударил Мадину в лицо.
Ей просто повезло. Повезло, что он был уже порядочно пьян. Иначе удар пришелся бы точно, а не просвистел мимо виска; Мадина не сумела бы уклониться, даже если бы сообразила, что это надо сделать. А так — Костиков кулак задел только ее ухо.
Но и этого оказалось достаточно. Ей показалось, что в голове у нее разорвалась граната. От боли слезы брызнули из ее глаз фонтанами, и Мадина вскрикнула так, что второе ухо у нее заложило от собственного вскрика.
На ее крик обернулись все посетители клуба, сидевшие на веранде. Наверное, эта сцена выглядела так отвратительно, что они замерли, не понимая, что происходит.
— Огребла? — прошипел Костик. Лицо у него было уже не просто белое, а бело-зеленое. — Поговори еще!
Мадина хватала воздух ртом, не в силах произнести ни слова. Обычно все, что она делала, делалось ею обдуманно. Но сейчас все произошло так быстро, что она не понимала, как ей быть. Не понимала, как ей жить после такого унижения!
Но прежде чем она успела сообразить, что ей делать вообще и что делать именно сейчас, Костик вдруг начал валиться в сторону, как будто его ударило боковым ветром. Но это не ветер был, конечно — откуда может взяться такой ветер в ясный августовский день? — а сильный толчок в плечо.
Мужчина, который сочувственно посматривал на Мадину из-за соседнего столика еще в то время, когда она вынуждена была выслушивать пьяную исповедь, теперь стоял рядом с Костиком. То есть не совсем рядом: он стоял, а Костик лежал на полу веранды и пытался подняться, но тщетно, потому что два ражих парня прижимали его к полу, не давая этого сделать. В парнях нетрудно было опознать телохранителей.
— Что он вам сделал?
Мужчина повернулся к Мадине. Тон у него был сочувственный.
— Н-ничего… — пробормотала она; ухо болело нестерпимо. — Мы просто поспорили.
— Да? — усмехнулся он. — С трудом представляю, о чем бы с ним можно было поспорить. Извините, но я слышал ваш разговор. Не прислушивался, а просто вы беседовали на повышенных тонах. Ну что, отправить его отсюда малой скоростью?
Он произнес все это с таким видом, как будто только от него зависело, как повернутся события.
«Да так оно и есть вообще-то, — подумала Мадина. — Охранники-то его».
— Так как? — повторил он свой вопрос. — Вам тоже кажется, что его присутствие здесь не обязательно?
Ответить, что ей так не кажется, было бы глупо. Конечно, она хотела, чтобы Костик немедленно исчез куда подальше. Что и говорить, этот ее неожиданный защитник умел правильно формулировать вопросы! Он не навязывал свою волю, но незаметным образом делал так, что его желания начинали соответствовать желаниям окружающих. И, кажется, эта особенность его общения относилась не только к вот этой вот истории с Костиком.
Мадина поняла это как-то сразу, с первой минуты. И когда поняла, то посмотрела на него с интересом.
Он был довольно молод — лет тридцати пяти, наверное, — невысок, подтянут, спортивен. Глаза у него были умные, и от такого очевидного ума в глазах все его лицо имело внимательное и незаурядное выражение. Одним словом, он являл собою образец идеального мужчины.
— Да, — сказала Мадина, глядя ему в лицо с интересом, который она не считала нужным скрывать. — Было бы хорошо, если бы он мне больше не надоедал.
— Вообще? — уточнил тот.
— Вообще он не имеет ко мне отношения, — пожала плечами Мадина. — Так что мне все равно, что он будет делать. А вот сегодня, именно сейчас, — в самом деле было бы неплохо избавиться от его общества.
— Отлично. — Ее собеседник повернулся к охранникам, которые продолжали удерживать Костика на полу — тот, впрочем, правильно оценил свое положение, поэтому биться-рваться перестал, — и негромко распорядился: — Николай, отвезешь его куда требуется.
— В ментовку? — уточнил один из охранников.
— Не стоит возни, — поморщился его босс. — Просто по месту жительства. Только объясни ему популярно, что возвращаться сюда не надо.
Все это он говорил так, словно Костика при разговоре не было вовсе.
— Есть, — кивнул Николай.
Его начальник тут же отвернулся от него и посмотрел на Мадину все тем же внимательным взглядом. Что ей сразу понравилось: в его взгляде видно было вот именно одно лишь внимание, без того оценивающего выражения, которое обычно появлялось во взглядах мужчин сразу же, как только они смотрели в ее сторону. Тем более если это оказывались такие мужчины, как он, — такие, которые могли мимоходом распоряжаться чьим-то поведением и даже, возможно, судьбой.
Мадина проводила взглядом Костика. Тот безропотно шел рядом с телохранителем Николаем. Впрочем, трудно было себе представить, как он стал бы роптать против такого здоровенного шкафа.
— Не беспокойтесь, — услышала она. — Его доставят домой в целости и сохранности.
— Меня его целость и сохранность совершенно не интересуют, — пожала плечами Мадина. — Но он приятель моей подруги, и я беспокоюсь, вдруг она будет недовольна.
— Вы ей сумеете все толково объяснить, и она не станет о нем беспокоиться.
— Откуда вы знаете, что я сумею все объяснить толково? — засмеялась Мадина.
Он тоже улыбнулся — не широко, а полуулыбкой. Как Джоконда.
— Это не вызывает сомнений, — заметил он. И представился: — Меня зовут Игорь.
— Очень приятно. А меня Мадо.
— Звучит необычно. По-французски.
— Возможно, — с такой же загадочной полуулыбкой, какая только что мелькала на его губах, ответила Мадина.
— А как вы относитесь к французскому вину? Я обратил внимание, что вы пили только сок.