Я не могла удержаться: плакала, когда по радио передавали эту арию. Плакала и в этот вечер, потому что мы вернулись из оперного, где опять слушали «Искателей жемчуга» Бизе, и я не могла сдержать слез, то ли от любви, то ли от красоты, то ли от всего вместе. Я просто не могла с собой справиться, потому что, когда Надир пел:
голос его дрожал от безнадежности потери, как будто силился подсказать мне, что я все потеряю, все. Но я этого не понимала. Я только один раз оглянулась на маму – и увидела, что на ее щеке блеснула слезинка. Мама тоже плакала! Ну, подумала я тогда, значит, мне можно не стесняться, можно плакать.
Почему я не оглянулась на отца? Возможно, его глаза тоже были влажны от слез прощания, от слез предчувствия прощания…
Когда мы уходили из театра, когда уже вышли в вестибюль, я сказала родителям, что обронила перчатку, и вернулась. Подбежала к гардеробщице – там их несколько было, в раздевалке-то, ну, я выбрала ту, лицо у которой вроде бы подобрей было, и спросила ее, увидит ли она сегодня еще раз Игоря Владимировича Порошина.
Она так хитро на меня посмотрела и говорит:
– А что?
А у меня и слова с языка нейдут. Стою, как дурочка, как школьница, которая не приготовила урока, – и молчу.
– Ну ладно, – сжалилась она надо мной. – Давай свою записочку.
– Ой, – так и ахнула я, – откуда вы знаете?
– Да, милая, – говорит она, – думаешь, ты одна такая? Каждый вечер такие записочки нам всем передают, а еще сколько в театральном подъезде оставляют!
– Что вы говорите?! – Я так и помертвела. А потом подумала: ну а как же, как же иначе, когда он по Свердловке к трамваю идет, за ним целый шлейф поклонниц тянется. Конечно, не я одна такая умная: записочку написать.
– А он их читает, записки эти? – спросила я дрожащим голосом.
– Надо быть, – по-старинному ответила гардеробщица. – Надо быть, читает. А что бы не читать? Небось мужчине всегда приятно, когда ему в чувствиях изъясняются. Вот только отвечает ли кому – тут я тебе ничего не скажу. То есть я так думаю, что ответа тебе не дождаться. Ну сама посуди, когда ему письма писать? Опять же – человек он женатый…
– Как женатый?! – ахнула я.
– Да как все, – хмыкнула гардеробщица. – Как все люди. Жена у него в Ленинграде живет, она балерина, говорят, если Порошину на новый сезон контракт возобновят, так и она сюда приедет. Сколько ж можно жить по гостиницам да в столовках желудок портить, заживут, как все люди!
Дальше я не слышала. То есть не слушала. Ушла, чуть живая от горя.
Женат! И записок десятки. И он на них не отвечает. И жена скоро приедет.
В моей голове все смешалось в кучу. Даже не знаю, как там, в театре, я удержалась от слез, как не показала родителям своего горя. А они меня уже ждали: остановили такси, хотели быстрей до дому добраться. Отец собирался завтра с утра на работу пораньше уйти.
Но ушел он ночью…
Ну вот, я начала рассказывать об этом. Как перестали бить вахрушинские ходики, так воцарилась тишина. То есть сначала у меня до одури звенело в ушах, а потом стало тихо, и я порадовалась, что можно еще спать и спать… аж шесть с половиной часов… и тут я услышала, как в наш двор въехала машина. Свет фар мелькнул на миг и погас, я слышала только рокот мотора, потом и он умолк. Опять стало совершенно темно и тихо, непроглядно темно и убийственно тихо.
В это мгновение скрипнула кровать родителей. Это встал отец. Подошел к окну. И сказал:
– Ниночка, это за мной.
Мама слетела с постели, босиком пробежала к нему, и раздался ее шепот, полный такого ужаса, которого я больше никогда в жизни не слышала:
– Да там же темно! Ничего не видно!
– Не сомневайся, – сказал отец, неотрывно глядя в ночь. – Это они.
* * *
Алена подошла к телефону и вызвала такси. Да, машина нужна ей прямо сейчас. Поедем на Донецкую, потом, возможно, обратно. Да, хорошо, она будет ждать звонка от диспетчера.
Перезвонили быстро, и через несколько минут Алена уже сидела в новеньком белом «Форде». У этой фирмы все машины были белые. Этим цветом, новизной и оранжевыми щитками на крыше они выделялись среди прочих нижегородских такси, разномастных, порой старых и неприглядных. Фирма, кстати, так и называлась: «ННТ» – «Наше новое такси».
– Номер дома на Донецкой какой, моя-то? – спросил таксист, и Алена сокрушенно вздохнула. Среди множества лингвистических нижегородских приколов было и это обращение. Моя-то – вот так, именно так. Без уточняющих существительных. Просто местоимение.
У Алены эти слова вызывали приступы сардонического смеха. Иногда очень даже не к месту. Скажем, Андрей, один из постоянных ее кавалеров – самый постоянный и самый влюбленный, – как-то раз шепнул, обнимая ее, нависая над ней, двигаясь в ней:
– Моя-то…
Не передать, какой нежностью был наполнен его голос! Может быть, это значило: милая, любимая, ненаглядная. Но Алена поскорей потянулась к Андрею, обняла и принялась целовать, чтобы он, не дай бог, не догадался, не узнал, что ее сдавленные стоны не имеют никакого отношения к страсти: это был с трудом сдерживаемый смех.
И таксист, главное, туда же! Однако Алена чуть успокоилась. И мигом поняла, что ей делать.
– Слушайте, как вас зовут?
– А что такое, моя-то? – полуобернулся таксист.
– Хочу вас кое о чем попросить.
– Да и проси, моя-то. Леша меня зовут.
– Алексей, понимаете, я еду… ну, я еду на свидание к мужчине.
– Ишь ты, – со странным выражением протянул таксист, не прибавив на сей раз сакраментального обращения.
– Да, но я… – Алена запнулась. – Понимаете, мой любовник… он женат. Жена за ним страшно следит, прямо жить не дает.
– А ты замужем, моя-то?
Опять! Ладно, перетерпим!
– Нет.
– Ну, была бы замужем, небось тоже за своим следила бы и проходу не давала. Все замужние женщины такие, моя-то.
– Ну, наверное, – неуверенно пробормотала Алена, вспоминая годы своего брака. Не следила она за мужем, вот ничуточки! Да и за собой не слишком следила, если на то пошло. Как говорил один знакомый, надо было лимон жевать, когда из школы танцев возвращаешься, а она улыбалась во весь рот… Впрочем, все это дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. – Но знаете, у меня есть подозрения, что эта самая жена выследила ту квартиру, ключ от которой мой любовник у своего друга выпросил. И я, честно, боюсь туда идти. Вдруг она там где-нибудь на лестнице прячется, бросится на меня… А свидание пропускать не хочется. Слушайте, вот я вам за поездку сколько должна?
– Двести. – Он глянул на счетчик.
– Получите еще столько же, если подойдете к квартире 58, это на пятом этаже, и позвоните туда. Ничего не объясняйте, просто посмотрите, кто вам откроет, ну и на лестнице внимательней поглядывайте. Хорошо?
– Эх, моя-то, ну зачем тебе какой-то женатик понадобился! – пылко воскликнул таксист. – Вот я, к примеру, холостой! И никаких проблем!
– Ну, знаете ли, сердцу не прикажешь, – непреклонно проговорила Алена. – Так сходите наверх?
– Ну, для тебя я на все готов, моя-то! – И он, ухмыляясь, выбрался из машины.
Алена забилась в угол заднего сиденья, оглядывая тесный неуютный дворик. Никто не топчется у подъезда. Никто не следит за такси. Из окон увидеть ее, сидящую в машине, невозможно.
Черт, что он так долго не возвращается? Хотя нет, только что ушел. Сколько времени нужно, чтобы подняться, позвонить в квартиру, дождаться, чтобы открыли – или не открыли, – и спуститься? В лестничном пролете в среднем девять ступенек. У каждого этажа – два пролета. Пять умножить на два и еще на девять, получается девяносто ступенек, это даже Алена способна сосчитать, хотя она с математикой на «вы», и даже на «Вы» – с большой буквы. Ну, предположим, шофер будет подниматься три минуты. Спускаться – тоже. Итого шесть. Ну, четыре минуты потоптаться на этаже. Итого десять. А во сколько он ушел-то? Алена не засекла время, вот балда!
Ага, возвращается ее разведчик! Алена приготовила гонорар. Летят денежки, как листья с тополей! С другой стороны, счастлив тот, для кого они – деньги, понятное дело, а не тополя и не листья! – всего лишь средство, а не цель. Алена, значит, счастлива? Ну, видимо, да…
– Ну что?! – спросила, изо всех сил изображая нетерпеливую влюбленную. – Он там? Или она?
– Нету там никого, ни его, ни ее, моя-то, – ответствовал разведчик. – Заперта дверь. Сколько я ни стучал – звонок не работает, – никто не открыл.
– А вы хорошо стучали? – придирчиво спросила Алена.
– Ого! – обиделся разведчик. – Дверь ходуном ходила. Вообще не понимаю, как в наше время можно с такой дверью жить, видать, как эту «хрущобу» построили, так и не меняли замков. Если б я захотел, я б ее запросто вот этим ключиком открыл, которым свой шкафчик в гараже открываю, – он вынул из кармана связку и показал плоский простенький ключ, – или вообще ногой вышиб бы. И я тебе вот что скажу, моя-то, – он сочувственно поглядел на Алену, – брось ты этого мужика, обманул он тебя. Я там пока стучал, вышла одна тетка с шавкой.
– Кто? – изумилась Алена.
– Ну, типа дама с собачкой, соседка. Сначала она меня за работника домоуправления приняла и стала жаловаться, что чердак протекает…
– За работника домоуправления?! – нервно хихикнула Алена.
– Ну да, – покачал головой таксист, видимо, не постигая, как можно этак ошибиться, – у них там чердачное окно, люк, понимаешь, моя-то, оказался открыт, ну она и решила, что я пришел ее протекающий потолок чинить. Наивная такая, ну прямо вот разбежались в домоуправлении потолки ей чинить! Ну а потом она так распыхтелась, что чердак открыт! Конечно, кому приятно, когда каждый-всякий может у него над головой шляться. И стала на меня этак подозрительно поглядывать. Ну, я наврал, мол, такси по этому адресу вызвали, а не выходят, и я, мол, пошел искать того, кто заказывал.
– Батюшки! – восхитилась, причем от души, Алена. – Да вы и Штирлиц, и Пал Андреич Кольцов в одном лице!
– А то, – скромно кивнул разведчик. – Наша работа всему научит. Ну ладно, насчет твоего дела… Знаешь, что эта тетка с шавкой мне сказала? Никто тут уже больше года не живет, квартиру продают, но слишком дорого просят, да и вообще, ее прежний владелец умер от сердечного приступа, а слух прошел, будто его ограбили да убили, поэтому дурная слава о квартире ходит, людей отпугивает.
– Боже ты мой! – ужаснулась Алена.
– Вот именно, – кивнул таксист. – Это вон куда твой хахаль тебя приглашал, ты прикинь, моя-то! И нет его там, и никого нет, и покойник на этой квартире висит, может, привидения там вовсю шляются… Ну что, пойдешь мои слова проверять?
– Боже упаси! – снова ужаснулась Алена. – Нет, поехали домой.
Выехали со двора. Алена приглядывалась изо всех сил, но никаких признаков слежки не заметила. Однако слова об открытом чердачном люке не шли из головы, и было ей до невозможности неуютно.
– Слушай, моя-то, – задушевно начал таксист, въезжая в ее двор. – Я тебе уже говорил, что неженатый? И встречаться есть где… а зарабатываем мы сейчас совсем даже неплохо!
«Что ж ты с меня тогда деньги взял за разведку?» – цинично подумала наша героиня, однако выразила на лице вовсе даже не насмешку, а глубокую печаль:
– Ой, погодите, у меня на сердце так тяжело… не могу я сейчас ни о чем и ни о ком думать!
Таксист понимающе кивнул:
– Но смотри, надумаешь, моя-то, – звони, меня Леха зовут, я уж говорил. Фамилия – Пчелкин. Телефончик вот, – он проворно намарал номер на обороте таксопарковской визитки, подал ее Алене и проговорил с надеждой: – А может, моя-то, свой телефончик скажешь, а?
– Ох, я сейчас не могу… – Алена махнула рукой и выскочила из машины, не забыв, впрочем, сунуть таксисту плату за проезд, которую он, ничуточки не замешкавшись, принял.
Моя-то моя, а табачок все же врозь…
Алена быстро пошла к подъезду, однако не успела взойти на крыльцо, как ее поразила пугающая догадка. А что, если это была не простая ловушка? Что, если за ней все время следили, и лишь только она уехала на такси, полагая себя самой хитрой, кто-то влез в ее квартиру и сидит там, подкарауливает ее возвращение?
Глупости. Сигнализация сработала бы. И откуда у злоумышленников могут быть ключи? Пришлось бы ломать дверь, а это очень даже непросто!
На всякий случай она перезвонила с мобильного на пульт отдела охраны, назвала свой кодовый номер и спросила, не срабатывала ли сигнализация в такой-то квартире по такому-то адресу.
– Нет, у вас все в порядке, – ответили ей.
От души немножко отлегло, Алена поднялась на крыльцо, достала было ключ от подъездного замка, но отдернула руку: а вдруг ее поджидают в подъезде?! Есть там пара закоулков, в которых запросто можно спрятаться и выскочить внезапно…
Она растерянно оглянулась: что делать?!
– Леночка, подожди, не закрывай дверь! – окликнули ее в эту минуту, и Алена, оглянувшись, увидела свою соседку с четвертого этажа, Нину Ивановну, которая, тяжело переваливаясь (она была чрезвычайно грузна), поспешала через двор.
Имя это – Леночка – Алена терпеть не могла хотя бы потому, что именно так ее называл бывший муж. Нина Ивановна была жуткая зануда. При этом она пару раз сообщала Алене весьма ценные сведения – просто потому, что была в курсе всех соседских дел, как настоящих, так и имевших место быть в прошлом. И сейчас она появилась, надо признать, как нельзя более кстати! Поэтому Алена с готовностью отозвалась:
– Ой, здрасте, Нина Ивановна, как вы поживаете, как здоровье? Давайте я вашу сумочку поднесу!
Она прекрасно понимала, на что себя обрекает…
Поскольку Нина Ивановна была тяжела на ногу и одышлива, поднимались они со скоростью двух престарелых черепах. И Алена злорадно думала, что если ее даже кто-то на площадке подстерегает с топором, у него топор успеет затупиться до того момента, когда жертва до своего убивца дойдет.
Ну да, иногда ей был свойствен такой черный, непроглядно черный юмор…
Алена донесла сумку Нины Ивановны до дверей ее квартиры – соседка, конечно, понять не могла, что это прорвало на общительность вечно замкнутую и неразговорчивую, вечно куда-то спешащую писательницу Дмитриеву. Заодно Алена обозрела подходы на тех-этаж и к чердаку. Там было пусто. Но все же, когда дверь Нины Ивановны закрылась, Алена на цыпочках поднялась на техэтаж и подергала замок, висевший на чердачной двери. Был в ее жизни случай, когда этот замок просто висел, создавая видимость, а за этой видимостью многие опасности скрывались.[15]
На сей раз, однако, замок оказался заперт самым натуральным образом. И Алена смогла наконец выдохнуть. Но беспокойство не оставляло ее. И мучило искушение позвонить-таки Льву Иванычу…
Позвонить-то можно. Но что сказать ему? Мол, парень, который, предположительно, украл ее текст и воплотил его в жизнь, предположительно же заманил ее в пустую квартиру, где, снова предположительно, он живет, но он там, опять же предположительно, не живет…
Ничего за эту бредятину, кроме злобной насмешки, от Муравьева не дождешься. И заслуженно. Это все темные, смутные, монохроматичные, не побоимся этого слова, догадки. Что же это за парень такой швыдкий оказался, который вовлекает Алену в такие странные игрища? Эти его ники… Конечно, форумские ники выбираются самым произвольным образом. И судить по ним трудно. И все же что-то в них есть, вернее, может быть… Вряд ли этот парень – художник, однако почему он взял ник Врубель? Может быть, его настоящая фамилия – Воробьев? И он не чужд изобразительному, так сказать, искусству? А запросто, кстати, может такое быть… Но кто такой Дальтон? И в какой связи находится с Врубелем?
Алена села за компьютер. Боже мой, каких высот в сыскном деле достигли бы Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро, окажись у них компьютеры! То есть преступления бы как орешки щелкали!
Алена погладила процессор по верхней панели, как по голове. Это был ее оперативный отдел, доктор Ватсон и армия мальчишек с Бейкер-стрит в одном лице.
– Ну давайте, ребята, работайте, – сказала она ласково и набрала в «Google» два слова в поисковой строке: «Дальтон» и «Врубель».
И… и через несколько мгновений уткнулась глазами в статью, которая называлась: «Дальтонизм».
Боже ты мой… это кем же надо быть, чтобы не догадаться…
Аленой Дмитриевой, детективщицей нужно быть, вот кем!
Впрочем, ничего особенного, зря она себя бранит. Чтобы догадаться, нужно знать. Ну откуда Алене было знать, что первое точное описание цветовой слепоты дал в 1794 году английский химик Джон Дальтон, поэтому данным аномалиям было дано название «дальтонизм», которое с тех пор, вот уже 214 лет, используется в медицине?
Не представляла она также и того, что и сам Дальтон тоже страдал аномалией зрения, но даже не подозревал об этом и прожил в блаженном неведении 26 лет. Но вот однажды он был приглашен на званый ужин и решил сшить себе камзол благородного серого цвета. Однако все знакомые упрекали его за то, что он напялил камзол такой кричащей расцветки. Дальтон был поражен, узнав, что все, кроме него, видят ярко-бордовый цвет. Так Джон узнал о своей болезни, а также вспомнил, что еще двое детей в семье бедного ткача Дальтона – его предка – страдали цветовой слепотой и тоже не видели ничего красного.
«Сетчатка снабжена 132 миллионами рецепторных клеток, играющих роль светочувствительных элементов, – читала Алена неотрывно, как авантюрный роман. – 125 миллионов палочек обеспечивают восприятие света и контрастность изображения, а семь миллионов колбочек улавливают все цветовые нюансы. Полная цветовая слепота тоже проявляется как семейное отклонение и встречается у одного человека из миллиона. Но в некоторых районах мира частота встречаемости наследственных заболеваний может быть больше. Так на одном из островов среди 1600 жителей было зарегистрировано 23 больных с полной цветовой слепотой – результат случайного размножения мутантного гена и частых родственных браков».