— Что с тобой? — спросил он после паузы.
— Все в порядке. Иди куда шел, — резко ответила она, но серебристые глаза в ответ опасно сузились. Когда он сделал два шага к ней и вырвал из рук коммуникатор, Лиска поняла, что не стоило выбирать такой тон, но было поздно. Брови Мешшеха слегка поползли вверх, едва он пробежался глазами по тексту.
— Про тебя? — коротко спросил он, наклонив голову, откладывая коммуникатор в сторону. Лиска стала задыхаться и вскочила:
— Это не твое дело! — закричала она, вне себя от злости: ну почему, почему такое случилось, что именно Мешшех застал ее в момент такого дикого унижения?
— Оставь меня в покое! Убирайся вон! — закричала она снова, едва набрав воздуха между криками.
Горианец вздрогнул и изменился в лице — его ноздри слегка раздулись в ответ на ее истерический крик, а глаза опасно сузились:
— Не смей на меня орать, землянка, — прорычал он, наклонившись над газетным столиком, разделявшим пространство между ними. — Я не виноват, что твой жених решил рассказать газетчикам о твоем непотребном поведении, но где-то я его даже понимаю.
Последние слова Мешшех почти прошипел ей в лицо, и в его интонации явственно звучало такое отвращение, что Лиска потеряла контроль над собой. Ярость едва не взорвала ей голову, и она опомнилась только от боли в руке и звонкого хлопка, с которым ее ладонь впечаталась в его щеку. И только увидев, как сильно горианец поменялся в лице, она осознала, что только что совершила ужасную ошибку.
Виер.
Обнаружив землянку в числе своих пациентов, эс-Никке едва удержался от стона. Это произошло всего неделю спустя после крайне неприятного разговора с Сезаром и расторжения помолвки, и все, о чем он мечтал — это не видеть больше ни одной земной женщины. Желательно, никогда.
Его давило муторное, тянущее чувство вины. Он почти довел Лиску до психической травмы из-за невнимательности, и Сезар в беседе намекнул, что он допустил опасную небрежность. Кроме того, Виер испытывал недовольство собой из-за того, что не попытался поговорить с ней и извиниться, в том числе за неудавшуюся помолвку. Но ему так не хотелось больше встречаться с эс-Хэште, что даже крылья в его дом лететь не могли.
Вместо этого он встретился с друзьями и напился сяши в честь расторжения помолвки, почти до беспамятства, а потом просто вычеркнул из памяти землянку, надеясь никогда к этому не возвращаться.
И вот — пожалуйста, новая встреча с инопланетянкой всего восемь дней спустя. Этого, конечно, следовало ожидать, ведь он один из лучших хирургов клиники Сезариата, а именно в ней Величайший обещал землянам оплатить операции. Но Виер надеялся, что взрослые землянки все же не решатся — на его взгляд, вживление крыльев в возрасте старше десяти лет несло в себе неоправданные риски, и он не любил браться за такие эксперименты.
В смотровую Виер вошел, готовясь к тяжелому разговору с еще одной упрямицей вроде Лиски, но обнаружил маленькую фею с кудрявыми волосами и кротким взглядом. Она держала за руку опекуна, полного тревоги — неизвестно, кто из них выносил идею о приходе в клинику, но перепуганными выглядели оба.
Девушке он не смог не послать телепатическую улыбку — настолько она была симпатичной, большеглазой и любопытной, словно ребенок. Из ее медкарты Виер уже знал, что ей двадцать три, но выглядела незнакомка не больше, чем на шестнадцать. Юный вид ей придавали и вьющиеся темные локоны, и пушистые ресницы, и пухлые розовые губы.
— Ну, рассказывайте, зачем же вам крылья, — мягко сказал Виер после того, как поздоровался с обоими.
— Я очень долго думала, — тихо сказала девушка. — Я читала, что это тяжелая операция, и что есть риск… но знаете, мне с детства снилось, что я летаю, и я очень этого хотела, только не знала, что можно. Я хочу попробовать. И работа…
— Марии предложили работу в Сезариате, — вклинился ее опекун. — Она занималась переводами на Земле, и ее опыт очень важно использовать при переводе земной литературы на горианский. По сути, она пока единственная, для кого целых два земных языка родные, и кто может этим заниматься вместе с нашими переводчиками.
Виер вздохнул и зажал свои виски ладонями, потерев их. Все оказалось хуже, чем он рассчитывал: это не прихоть. А значит, отговорить вряд ли удастся.
— Ладно. Давайте, я посмотрю, — сказал он, и пре-сезар девушки решил выйти из смотровой, а землянка по имени Мария легла на стол. Снимать ей ничего не требовалось — горианский линос с открытой спинкой давал достаточно обзора, и Виер наклонился над ней, осторожно прощупывая позвоночник сверху донизу. В целом ее спина производила удивительно здоровое впечатление, что его даже расстроило: под предлогом искривления можно было бы развить серьезную дискуссию о необходимости пересадки.
Но ее позвоночник выглядел почти идеально, мышцы находились в нормальном тонусе, и придраться ни к чему он не смог. Виер убрал руки, преодолевая желание еще раз, просто так, дотронуться до чистой сливочной кожи, намного более светлой, чем у горианок.
— Садись, — сказал он и еще раз задержал взгляд на темных кудряшках: он не предполагал, что вьющиеся темные волосы на фоне светлой кожи могут выглядеть так сексуально. Возможно, если бы ему в невесты досталась эта землянка, вместо Лиски, все могло бы получиться гораздо лучше, внезапно подумал он. К тому же, Мария вела себя намного спокойнее и даже сейчас молча ждала, что он скажет — это вызывало симпатию.
— Твоя спина здорова, но я еще раз хотел бы объяснить, — даже более мягким тоном, чем с обычными пациентами, заговорил с ней Виер. — Это тяжелая многочасовая операция с тяжелым длинным восстановительным периодом, это занимает несколько недель, до двух месяцев. И даже если все получится идеально, крылья будут расти еще года три, а потом тебе много месяцев или даже лет придется учиться летать.
Мария кивнула, кротко глядя на него своими темными глазами. Виер снова вздохнул:
— И риски. Я должен рассказать тебе о рисках. Самый большой — это инфекция. Иммунитет у тебя не такой сильный, как у детей, а разрезы во время операции большие, и заживают долго, поскольку должны срастаться с инородной тканью. Крылья не стерильны — это живая ткань. Мы, конечно, берем анализы, но вероятность инфекции остается высокой. Кроме того, может начаться отторжение, и в самом плохом случае ты останешься без крыльев с поврежденными мышцами спины. Тогда до конца жизни возможны периодические боли при любых видах физической нагрузки, и останутся большие шрамы.
— Я читала, что это бывает редко, — робко заговорила землянка.
— У детей редко. У взрослых воспаление тканий — тридцать процентов всех случаев.
— Но ведь его можно вылечить.
— Если успеем. Если не начнется отторжение. Много «если» — риск высок, — решительно сказал он, несмотря на разочарование на ее лице. Он не имел никакого права успокаивать ее сейчас.
— А еще какие риски?
— Самый серьезный — подхватить несколько инфекций. Это, действительно, бывает очень редко. Но если вдруг это случиться, нам придется бороться за твою жизнь, — пояснил Виер, отводя глаза.
— Сколько таких случаев? — тихо спросила она.
— Мало. Тысячные процента. Такое случается раз в десять лет, не чаще.
— И пациента тогда хоронят? — спросила она еле слышно.
Виер посмотрел ей в глаза:
— Подумай еще раз. Тебе придется подписать документы, снимающие с клиники ответственность за подобные вещи.
Упрямая девчонка со сливочной кожей и огромными глазами вернулась на следующий же день, и Виеру пришлось готовить ее к операции. Он назначил ей курс специальных препаратов через капельницу, и сам не заметил, как стал просиживать рядом по пятнадцать-двадцать минут каждый день, разговаривая на горианском, мягко поправляя ошибки, расспрашивая о том, как идет ее адаптация на Горре и как она решилась на переезд на Земле.
Мария улыбалась ему доверчивой, детской улыбкой, рассказала, что чувствовала себя очень одиноко и без особых колебаний согласилась, когда ей предложили такую волшебную возможность.
— Правда, я сначала очень испугалась, — призналась она, опуская пушистые ресницы. — Все казались такими огромными и страшными… ну, знаешь, у вас на лицах почти нет эмоций…
— Знаю, — Виер послал телепатическую улыбку. — Но теперь ты ведь привыкла?
— Да, — закивала она и улыбнулась ему.
От ее улыбок у него дух захватывало. Он невольно сравнивал с Лиской, и удивлялся, как ему нравится в Марии все то, что в бывшей невесте раздражало, все эти земные штучки: улыбаться во весь рот, краснеть, и еще интригующий акцент — часами бы слушал, и даже в голову не пришло включать переводчик. Как бы трудно ни было понимание, сколько бы ошибок она не делала — он бы слушал и слушал.
Дней через пять ее анализ крови показал, что к операции она готова — оставалось лишь назначить время и оформить все бумаги. Пре-сезар Марии постоянно маячил поблизости, все больше выказывая нервозность, и Виеру иногда хотелось треснуть его чем-нибудь по голове: почему не отговорил ее?
Сам он пытался сделать это каждый день: так рисковать здоровьем ради крыльев ему казалось недопустимым, хотя земляне, конечно, были не первыми, кто решался на операцию во взрослом возрасте.
В день операции Виеру пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы не просидеть с ней всю капельницу, но он чувствовал необходимость сосредоточиться. Поэтому он зашел лишь под конец, чтобы подержать ее за холодную руку несколько секунд и сказать, что все будет хорошо. Ее переживания, наполненные страхом, здорово били по нервам: блоки Мария ставить еще не могла, и невольно выплескивала вовне все эмоции.
Когда она погрузилась в сон, он и еще два врача в операционной вздохнули с облегчением. А потом время словно остановилось, начиная с первого разреза скальпелем. И не шло, пока они все не закончили.
Когда Мария очнулась после операции посреди ночи, Виер первым оказался рядом. Ее пре-сезар, сам бескрылый, улетел домой на транспортере, чтобы переодеться, медсестер дежурило мало, и он вызвался посидеть рядом.
— Можно попить? — слабым голосом попросила она, с трудом открыв глаза, и он помог ей сделать несколько глотков воды через трубочку: она лежала на животе, и так ей предстояло лежать еще много дней.
— Как ты себя чувствуешь? — очень тихо спросил Виер, борясь с желанием погладить по голове.
— Нормально. У меня ничего не болит, — прошептала она и закрыла глаза.
— И не должно. Ты под обезболивающим, еще сутки, — объяснил он. — Операция прошла хорошо, ты в порядке.
— Спасибо, — улыбнулась она.
С тех пор он заходил к ней каждый день — дважды, трижды. Даже когда была не его смена, даже в выходные. Виер сам понимал, что это уже ни на что не похоже, и ее пре-сезар косился на него с недоумением, хотя пока ничего не говорил. Но главное, что Марии эти визиты очень нравились, и она каждый раз спрашивала, когда он придет снова. Они говорили обо всем на свете — о книгах, которые она переводила, о его операциях и пациентах, о земных и горианских обычаях и различиях между ними.
Через неделю он начал чувствовать, что эти разговоры с землянкой составляют центр его вселенной, а все остальное менее важно. Работая, он не мог дождаться того момента, когда сможет снова сидеть рядом с ней, держать ее за руку, подавать ей воду, кормить маленькими кусочками фруктов и печенья, или супом с ложечки и снова разговаривать, разговаривать — обо всем, смеяться ее шуткам, веселить ее своими.
Все было просто прекрасно, пока однажды одна из медсестер смущенно не остановила его у входа в палату Марии:
— Доктор, простите, пациентка просила ее не беспокоить.
— В каком смысле?
Виер изумленно уставился на медсестру так, словно у нее на голове выросли рога. Она была новенькой, и он даже не помнил, как ее зовут, но даже для новичка она проявила неслыханную дерзость — не пускать врача в палату к пациенту. Это не объяснялось даже неопытностью.
— Я ее лечащий врач, — сказал он, больше даже развеселившись от глупости медсестры, чем рассердившись.
— Больше нет, — помотала головой девушка. — Дело в том, что ваша пациентка час назад обратилась к эсте эс-Арте с просьбой поменять врача и просила передать вам… вот.
В руках у медсестры дрожал листочек бумаги — записка? Сердце Виера пропустило удар. Он не мог даже представить, что могло послужить такой внезапной перемене настроения Марии и обращению к главному врачу, разве что она вдруг помешалась. Он взял записку из рук медсестры, прочитал и ничего не понял. Пришлось перечитать снова: «Как ты мог сделать такую гадость? Ты не тот человек, за которого я тебя принимала».
Ошеломленный, Виер направился к своему пре-сезару, чтобы получить разрешение поговорить с девушкой. Он все еще чувствовал себя так, словно его огрели лопатой по голове и был уверен, что произошло недоразумение, но его начальник встретил его таким взглядом, что стало не по себе.
— Закрой дверь, — негромко сказал Цельцис эс-Арте, едва Виер пересек порог его кабинета. — Садись.
А потом весь мир Виера раскололся на «до» и «после», когда эс-Арте протянул ему коммуникатор с газетной статьей — мерзейшей и самой жестокой из всех, какие он когда-либо читал. Написанной со ссылкой на него.
— Я этого им не рассказывал, — прохрипел он, когда дочитывал заметку.
— Надеюсь на это, потому что сомневаюсь, что такой неэтичный поступок был бы совместим с работой в этой клинике, — холодным, неприятным голосом отчеканил его шеф. — Будь добр, подними глаза. Надеюсь, ты с пониманием отнесешься к сканированию.
Лиска.
По мере того, как ее шок проходил, она смогла хотя бы немного осмыслить все события, произошедшие за последние минуты. И постепенно начала чувствовать землю под ногами. Ноги несли ее вперед, по садовой тропинке, правая рука крепко держалась за руку Немема, взгляд пусто смотрел по сторонам. О том, как она ударила Мешшеха, вспоминать не хотелось, но пришлось.
Лиска не могла поверить, что сделала такое — она в жизни никого никогда не била, если не считать времен детского сада. Все, что она знала о пощечинах, ограничивалось разными сценами в кино, и никак не входило в ее личный опыт. Ни один мужчина прежде не доводил ее до такого бешенства, как средний сын Дейке, но это вряд ли могло служить оправданием. По лицам Дейке и Немема, прибежавшим в гостиную на ее крики, Лиска поняла, что совершила серьезный проступок. Многие традиции горианцев упирались в контроль над эмоциями — повышать голос было крайне невежливо, а распускать руки — просто недопустимо.
— Отец, твоя невеста позволила себе меня ударить. Я прошу у тебя пре-сезариат, — процедил Мешшех прежде, чем Лиска могла бы объясниться. В его голосе слышались нотки ярости, и она инстинктивно шарахнулась туда, где стоял ее жених и Немем. Просит пре-сезариат? Он что, сумасшедший?
— Так, одну секунду, — рявкнул сыну Дейке, посмотрев в ее заплаканное лицо. Он положил ладони на ее плечи и заглянул в глаза.
Рывок увода — и тут же рядом никого, только они вдвоем в пустой гостиной.
— Дейке, я не хотела, — выдохнула Лиска, громко всхлипывая.
— Маленькая, я сканирую, пожалуйста, не мешай, — отрывисто бросил он в ответ. Его лоб прорезали две вертикальные морщинки. На пару минут воцарилась тишина, а потом Дейке наклонил голову:
— Я не понял, что ты такое прочитала там, — тихо спросил он.
— Виер рассказал журналистам про помолвку, — Лиска закрыла лицо руками и всхлипнула.
— О, дьявол. Что за человек, — процедил Дейке, опускаясь перед ней на корточки и крепко обнимая.
— Дейке, я не хотела бить Мешшеха, — жалобно пробормотала она.
— Я поговорю с ним.
Выпустив ее из увода, Дейке отправил их с Немемом в сад, а сам остался разговаривать со средним сыном.
И теперь, еле живая от страха, Лиска дожидалась конца этой беседы в полной тишине. Но ожидание затягивалось, и Немем наконец осторожно спросил, что произошло, и почему она в таком состоянии.
Тяжело вздохнув, Лиска попросила его коммуникатор и сама открыла на нем злополучную статью. Лоб Немема наморщился так же, как у отца, пока он читал, а потом она поймала его недоуменный взгляд:
— А почему ты бьешься в истерике из-за какого-то дикого вранья? — удивленно спросил он.
— Потому что там не все вранье, — через силу выдавила она. — Примерно половина.
— Тут и ссылка какая-то странная: не на Виера, а на его знакомого, который не раскрывает имени, — рассудительно продолжал Немем, продолжая изучать статью. — Ерунда какая-то. Лиска, не переживай, это скандальное издание, они все время пишут чепуху.
— Нем, завтра уже вся Горра будет знать, что это про меня. И про твоего отца будут гадости писать, — возразила она дрожащим голосом.
— Отец переживет, ему не впервой. Давай, успокаивайся, хватит уже, — немного строже, чем обычно, сказал Немем. — Зачем ты Мешшеху-то врезала, лучше скажи? Я так понял за завтраком, что у вас позиционные бои тут?
— Он на меня взъелся с самого начала, — пожаловалась Лиска. — Все время смотрит, как на идиотку, и гадости говорит. Я не понимаю, в чем дело.
— Неужто не понимаешь? — хмыкнул Немем, на которого ее жалобы почему-то не произвели ни малейшего впечатления.
Лиска часто заморгала и решительно помотала головой:
— Нет, не понимаю.
Немем снова хмыкнул и наклонил голову:
— Да просто нравишься ты ему, вот и все.
Глаза Лиски округлились, она запрокинула голову и звонко засмеялась, помотав головой: