Когда Майрон притормозил у знакомого дома, было уже темно. Свет в спальне на втором этаже — их общей с Брэдом детской — горел, и Майрон поднял голову. В глаза ему бросилась выцветшая переводная картинка, выпущенная местной пожарной охраной в начале президентского срока Картера. На картинке был изображен бравый, с выдающимся вперед подбородком пожарный, выносящий из горящего дома обессилевшего ребенка с длинными волосами. Теперь бывшая детская превратилась в рабочий кабинет.
Фары машины выхватили надпись на доме Насбаумов: «Продается». Майрон учился в школе вместе с их сыном Стивом, которого, впрочем, все называли либо Насом, либо Баумом, славным малым, который по-настоящему нравился Майрону, но с которым он почему-то так и не сдружился. Насбаумы принадлежали к тем первым семьям, которые поселились здесь, когда пустошь сорок лет назад превратилась в жилой поселок. Им здесь нравилось. Нравилось ухаживать за садом, сажать всякие овощи и неторопливо строить беседку позади дома. Они угощали Болитаров помидорами со своего огорода, и если вам не довелось отведать помидоров, выращенных в Нью-Джерси в августе, вы очень много потеряли. И вот теперь даже Насбаумы покидают эти края.
Майрон оставил машину на подъездной дорожке. Он уловил какое-то движение в окне. Отец, наверное, наблюдал за ним — вечный, ни слова не произносящий часовой. Когда Майрон был подростком, для него не устанавливали комендантский час, потому что, говорил отец, сын своим поведением показывает, что не нуждается в нем. Эл Болитар спал очень мало, так что, в какой бы час Майрон ни возвращался домой, он заставал отца бодрствующим. Отец был большим аккуратистом: перед тем как отойти ко сну, все следовало расставить по местам. Интересно, подумал Майрон, верен ли он до сих пор своим привычкам и как у него стало со сном, когда младший сын оставил дом вместе с Китти, да так и не вернулся.
Сьюзи больше нет. Майрон никогда не закрывал глаза на действительность, но в данном случае никак не мог заставить себя привыкнуть к тому, что случилось. Она вот-вот должна была перевернуть новую страницу в своей жизни — стать матерью. Он часто представлял себе те дни, когда здесь поселились его родители — отец трудился у себя на фабрике, мать была беременна. Он рисовал в воображении молодого отца, шедшего по бетонной дорожке, сложив, как обычно, на груди руки. Вглядываясь в недостроенный дом, он, наверное, думал о том, что в этих новых стенах будет жить со своей семьей, здесь поселятся их надежды и мечтания. И вот теперь, оглядываясь назад, спрашиваешь себя: осуществились ли они, или остались одни разочарования.
Скоро Майрон и сам женится. Детей у Терезы не будет. Это он знает. Он прожил всю жизнь, строя в воображении семью американской мечты — дом, обнесенный частоколом, гараж на две машины, дети (в среднем, по статистике, два и четыре десятых на семью), барбекю на участке, баскетбольное кольцо в гараже — словом, все как у соседей: Насбаумов, Браунов, Лайонов, Фонтерасов. И у Болитаров. Но всему этому явно не дано было осуществиться.
Мама, особо не раздумывая, правильно сказала, что дом надо продать. Ни к чему не следует привязываться слишком сильно. Он хотел, чтобы Тереза была дома, рядом с ним, поскольку в конечном счете, как ни избито это звучит, только любимый или любимая могут заставить забыть обо всем мире.
Майрон неторопливо брел по бетонной дорожке, погруженный в свои мысли. Может быть, поэтому он слишком поздно уловил опасность. А может, нападавший был умел и терпелив: притаившись в темноте, он выжидал, пока Майрон приблизится либо отвлечется на что-то и не сможет подготовиться к атаке.
Сначала вспыхнул свет. Двадцать лет назад отец установил перед домом детектор, реагирующий на движение. Родители не могли нарадоваться на свое приобретение, как будто это было открытие электричества или кабельного телевидения. Неделями они испытывали новый прибор — отец специально подходил или даже подползал к дому с разных сторон и с разной скоростью, выясняя, можно ли обмануть детектор. И когда всякий раз свет вспыхивал, сигнализируя о чьем-то приближении, родители заливались веселым смехом. Простые радости.
Вот и того, кто выскочил из кустов — кто бы это ни был, — детектор засек. Майрона ослепила вспышка, он услышал какой-то шум, порыв ветра, даже, кажется, слова. Он повернулся в ту сторону и увидел направленный на него кулак.
Нырнуть времени не было, перехватить удар — тоже. Оставалось действовать в соответствии с наукой: двигаться не против, а в одном направлении с ударом. Майрон отклонился, и это движение уменьшило силу мощного удара, явно нанесенного физически очень развитым человеком. На мгновение в глазах вспыхнули искры. Майрон потряс головой, пытаясь прийти в себя.
— Оставь нас в покое, — прорычал чей-то голос.
Следующий удар тоже пришелся в голову. Дабы прекратить избиение, оставалось только одно — упасть на спину. Что он и сделал, ободрав при этом кожу на затылке. Майрон собрался было откатиться в сторону, сгруппироваться для отражения очередного удара, но тут снова раздался шум, на сей раз с другой стороны. Кто-то открыл дверь в дом. И тут же прозвучал отчаянный крик:
— Майрон!
Проклятие. Отец.
Майрон собрался уже было крикнуть в ответ: «Стой где стоишь, мне ничего не надо, ступай в дом и позвони в полицию, но в любом случае, что бы ни происходило, не выходи во двор!» Но не успел — отец уже бежал в его сторону.
— Сукин ты сын! — орал он на ходу.
— Папа, не надо! — сумел-таки крикнуть Майрон.
Бесполезно. Сын в беде, и, как это всегда бывало и прежде, отец спешит на выручку. Все еще лежа на спине, Майрон попытался разглядеть своего обидчика. Это был рослый мужчина с крепко стиснутыми кулаками, но он допустил оплошность, повернувшись на звук голоса Эла Болитара. И тут же поразительным образом его облик изменился. Кулаки разжались, и весь он как-то обмяк. Майрон не тратил времени даром. Ногой он ударил противника в правую лодыжку и готов бы уже взять ногу в захват, рвануть на себя, порвать сухожилие, да мало ли что еще, когда увидел, что с другой стороны на него бросился отец — бросился в буквальном смысле, несмотря на свои семьдесят четыре года. Против этого здоровенного дылды у отца не было ни малейшего шанса, и скорее всего он сам это понимал. Только это не имело никакого значения.
Отец Майрона вытянул руки, как квотербек, встречающий крайнего нападающего. Майрон захватил ногу противника, но дылда даже не поднял руки, чтобы защититься, и Эл Болитар вцепился в него.
— Прочь от моего сына! — взревел отец, рванув на себя противника и падая вместе с ним на землю.
Майрон удвоил быстроту движений. Он встал на колени и замахнулся открытой ладонью, собираясь попасть негодяю в нос или горло. Отец в беде — нельзя терять времени. Необходимо вырубить этого типа как можно быстрее. Он схватил его за волосы, выволок на свет и буквально оседлал. Далее Майрон стиснул кулак и готов был уже врезать ему прямо в переносицу, когда свет упал на лицо нападавшего. Увиденное заставило Майрона на мгновение застыть. Нападавший повернул голову налево и обеспокоенно вглядывался в Эла. Лицо, черты — в них столько знакомого.
А потом Майрон услышал, как мужчина, которого он придавил к земле — да нет, не мужчина, еще подросток, — выдавил всего одно слово:
— Дедушка?
И голос был молодой, никакого рыка.
— Микки? — Отец сел на земле.
Майрон посмотрел на племянника; тот, в свою очередь, повернулся к нему. Взгляды их встретились, глаза точно такого же цвета, что и у него, и потом Майрон будет клясться, что испытал в ту минуту настоящее потрясение. Микки Болитар, племянник Майрона, сбросил с головы его руку и с трудом повернулся на бок.
— А ну-ка отпусти меня.
Отец все никак не мог перевести дыхание.
Майрон и Микки вышли из ступора и помогли ему подняться на ноги. Лицо его раскраснелось.
— Все нормально, — сказал отец, морщась. — Пустите меня.
Микки повернулся к Майрону. В Майроне было шесть футов четыре дюйма роста, и, судя по всему, Микки от него не отстанет. Малый был широкоплеч и плотно сложен — в наши времена все подростки поднимают тяжести, — и все-таки это был еще ребенок. Он ткнул Майрона пальцем в грудь.
— Держись подальше от моей семьи.
— Где твой отец, Микки?
— Я сказал…
— Что ты сказал, я слышал. Где твой отец? — повторил Майрон.
Микки отступил на шаг назад и посмотрел на Эла Болитара.
— Извини, дедушка, — произнес он, и голос его прозвучал совершенно по-детски.
Отец стоял согнувшись, упершись руками в колени. Майрон подошел поддержать его, но тот лишь отмахнулся. Выпрямился сам, и на его лице появилось выражение, похожее на гордость.
— Ладно, Микки, все понятно.
— То есть что это значит — понятно? — вскинулся Майрон. — Мне вот, например, совершенно ничего не понятно.
— Ладно, Микки, все понятно.
— То есть что это значит — понятно? — вскинулся Майрон. — Мне вот, например, совершенно ничего не понятно.
— Говорю, отваливай, оставь нас в покое.
Увидеть своего племянника впервые в такой ситуации — было в этом нечто ирреальное и захватывающее.
— Слушай, а почему бы нам не войти в дом и не поговорить обо всем спокойно?
— А почему бы тебе не отправиться куда подальше?
Микки бросил на деда еще один тревожный взгляд. Эл Болитар кивнул, как бы говоря: ничего, все в порядке, — после чего Микки просверлил Майрона тяжелым взглядом и скрылся в темноте. Майрон бросился было за ним, но отец остановил его.
— Пусть идет. — Лицо у Эла Болитара пылало, дышал он тяжело, но все же усмехался.
— С тобой все нормально, Майрон?
Майрон прикоснулся ко рту. Из губы сочилась кровь.
— Жить буду. Что это ты улыбаешься?
Отец посмотрел на дорогу, туда, где в темноте исчез Микки.
— У малого гормоны взбунтовались.
— Издеваешься?
— Да брось ты, — отмахнулся отец. — Ладно, пошли в дом, поговорим.
Они направились в гостиную на первом этаже. Сколько Майрон себя помнил, у отца всегда был «Баркалаунджер» — кресло-динозавр, ручки которого пришлось в конце концов склеивать скотчем. Теперь его сменил «Мультплекс-2», целое сооружение со встроенными рычагами для откидывания спинки и баром. Майрон купил его в магазине «Мебель со скидками от Боба», хотя поначалу колебался, стоит ли это делать, — уж больно раздражала радиореклама этого заведения.
— Честное слово, мне ужасно жаль, что все так вышло со Сьюзи.
— Спасибо.
— Ты хоть знаешь, что там стряслось?
— Пока толком не знаю. Пытаюсь докопаться. — Лицо отца все еще было красным от напряжения. — Тебе точно ничего нужно?
— Да нет, все в порядке.
— Где мама?
— Пошла куда-то с тетей Кэрол и Сади.
— Я бы выпил стакан воды, — сказал Майрон.
— Приложи к губе лед, а то распухнет.
Майрон поднялся на три ступени по лесенке, ведущей на кухню, прихватил два стакана, налил в них воды из роскошного графина. В морозильнике обнаружилось несколько упаковок со льдом. Майрон взял одну и вернулся в гостиную. Он протянул отцу стакан с водой и сел справа от него.
— Просто в голове не укладывается, — сказал Майрон. — Первый раз в жизни вижу собственного племянника, и он нападает на меня.
— И ты винишь его в этом? — спросил отец.
— А не следует? — Майрон выпрямился в кресле.
— Мне звонила Китти, — пояснил отец, — и рассказала, как ты подстерег ее в торговом центре.
— Ах вот как? — Впрочем, можно бы и догадаться.
— Да.
— И поэтому Микки налетел на меня?
— Разве ты не обвинил его мать в чем-то… — Отец запнулся в поисках подходящего слова и, так и не найдя, сказал просто: — Неподобающем.
— А она и вела себя неподобающим образом.
— Да? А что, если бы в том же обвинили твою мать? Как бы ты поступил?
Отец снова заулыбался. Он был явно в приподнятом настроении — то ли от адреналина, бросившегося в кровь после стычки, то ли от гордости за внука. Эл Болитар родился в бедной семье и вырос в кварталах Ньюарка, пользовавшихся дурной репутацией. В одиннадцатилетнем возрасте он начал работать у мясника на Малберри-стрит, а большую часть жизни был владельцем фабрики по производству нижнего белья в промышленном районе Ньюарка, рядом с Пассаик-Ривер. Кабинет его находился прямо над конвейерной линией, и через стекло он видел все, что происходит в цеху, а рабочие видели его. В ходе волнений 1967 года он пытался спасти фабрику от разграбления, но мародеры сожгли ее, и хотя впоследствии Эл Болитар отстроил предприятие заново, смотреть на своих служащих, да и на весь город, как прежде, он не мог.
— Так что подумай об этом, — продолжал отец. — Подумай о том, что сказал Китти. И представь себе, что то же самое кто-то сказал твоей матери.
— Моя мать — это тебе не Китти.
— И ты думаешь, это имеет для Микки хоть какое-то значение?
— Какого черта Китти передала ему мои слова? — покачал головой Майрон.
— По-твоему, мать должна лгать сыну?
Когда Майрону было восемь лет, он затеял потасовку с Кевином Уорнером прямо у начальной школы, где они оба учились. Родителям пришлось выслушать суровое внушение директора школы, мистера Селебра, разглагольствовавшего о том, что драться дурно. Вернувшись домой, мать, не говоря ни слова, поднялась наверх. А отец усадил Майрона на стул в той самой комнате, где они находились сейчас. Майрон думал, что его примерно накажут, но на самом деле отец просто наклонился к нему и сурово сдвинул брови.
— За драку тебе от меня никогда ничего не будет, — сказал он. — Если попадешь в положение, когда нужно отойти вдвоем в сторону и решить дело между собой, я и слова не скажу. Если считаешь, что нужно драться, — дерись. Никогда не пытайся уйти в тень. Никогда не отступай.
Вышло, однако, так, что в последующие годы Майрон как раз то и дело отступал, ведя себя «разумно», а правда — правда, объясняющая, вероятно, то, что его друзья именовали комплексом героя, — состоит в том, что, как бы больно тебя ни побили, отступление еще больнее.
— Вот об этом ты и хотел поговорить со мной? — спросил Майрон.
— Да. Ты должен пообещать мне, что оставишь их в покое. И не надо было — теперь ты и сам это видишь — говорить жене твоего брата то, что ты сказал.
— Мне просто хотелось потолковать с Брэдом.
— Его здесь нет.
— А где он?
— В Боливии, с какой-то благотворительной миссией. В подробности Китти посвящать меня не захотела.
— Может, там возникли какие-то проблемы.
— Между Брэдом и Китти? — Отец сделал глоток воды. — Может быть. Но это не наше с тобой дело.
— Ладно, но если Брэд в Боливии, что здесь делают Китти и Микки?
— Они возвращаются в Штаты и подыскивают место, где бы осесть. Варианта два: здесь или в Калифорнии.
Снова вранье, уверенно подумал Майрон. Китти просто водит старика за нос. Мол, скажите Майрону, пусть оставит нас в покое, и, возможно, мы поселимся где-нибудь рядом с вами. А иначе придется ехать в другой конец страны.
— С чего бы это вдруг? С чего это их понесло домой после столь долгих лет разлуки и именно сейчас?
— Не знаю, не спрашивал.
— Папа, я помню, что ты никогда не вмешивался в жизнь детей, но, по-моему, слишком уж ты отходишь в сторону.
— Пусть сами разбираются в своих делах, Майрон, — усмехнулся отец. — Разве, к примеру, я когда-нибудь говорил тебе, что думаю о Джессике?
Ну вот опять — никак не забудут его прежнюю возлюбленную.
— Постой, мне кажется, она тебе нравилась.
— От нее были одни неприятности.
— Ты мне об этом никогда не говорил.
— Не мое дело.
— А может, стоило бы, — возразил Майрон. — Может, это избавило бы меня от кучи переживаний.
Отец покачал головой.
— Я всегда горой за тебя стану, — он указал в сторону окна, как бы напоминая о том, что произошло несколько минут назад, — но лучший способ помочь — позволить совершать собственные ошибки. Жизнь, в которой нет места ошибкам, не стоит того, чтобы ее проживать.
— Выходит, пусть все идет так, как идет?
— Пока — да. Брэд узнает о твоем появлении — Китти скажет. Да и я уже послал электронное письмо. Захочет ответить — ответит.
Майрону вспомнилась еще одна картинка из детства: семилетнего Брэда в скаутском лагере задирают сверстники. Он сидит один на кромке старого софтбольного поля. Он только что сделал неудачную передачу, и партнеры, всей кучей, принялись издеваться над ним. Майрону захотелось присесть рядом, но Брэд, не вытирая слез, только рукой махнул — уходи, мол. В такие моменты чувствуешь себя настолько беспомощным, что, кажется, убить готов, лишь бы утешить. Он вспомнил и другой случай, когда Болитары всей семьей отправились в феврале в Майами на школьные каникулы. Они с Брэдом жили в гостинице в одном номере. Однажды, после целого дня, весело проведенного в «Питомнике попугаев», Майрон, уже ложась спать, спросил Брэда про школу, и брат вдруг сорвался, расплакался, сказал, что ненавидит ее и у него нет друзей. Майрон не знал, куда деться, сердце разрывалось от боли. Наутро, сидя с отцом на бортике бассейна, Майрон спросил, что делать. Ответ оказался прост:
— Не заговаривай с ним на эту тему. Не надо его огорчать. Пусть думает только о каникулах.
Брэд был нескладный, застенчивый, поздно развившийся мальчик. А впрочем, может быть, он просто рос в тени Майрона.
— Мне казалось, ты хотел, чтобы мы помирились, — сказал Майрон.
— Так оно и есть. Но не надо давить. Пусть сами во всем разберутся.
Отец никак не мог отдышаться после недавней стычки. Не стоит его расстраивать. Можно подождать до утра. И все же Майрон сказал:
— Китти на игле.