По словам Тендела, родители и братья той полюбившейся ему девушки (видно, все-таки поняли намек) поклялись никогда не отдавать свою дочь и сестру за этого безумного головореза. Видать, продолжал Тендел, они, не слишком доверяя своему дому и своей храбрости (тут жена его насторожилась, но оскорбление было недостаточно четким, и она промолчала) и зная о его неслыханной дерзости, припрятали свое чудище (нет, не поняли намека) у родственника, живущего в другом селе. Он был еще более дерзкий головорез.
— По их разумению, — добавил старый Тендел.
При этом жена его всем своим обликом выразила готовность дать отпор явно приближающемуся, но еще недостаточно приблизившемуся оскорблению ее рода.
— Но они, — сказал Тендел столь многозначительно, что теперь не только жена, но и гости с доброжелательным любопытством стали ожидать приближающееся оскорбление, однако Тендел и на этот раз его избежал, — не знали, что только я один держу в руках секрет этого человека.
Оказывается, именно этот родственник убил стражника два года тому назад и только один Тендел во всем Кенгурийском районе знал об этом. И этот человек не только не препятствовал ему, но, наоборот, помог тайно от своих родственников умыкнуть ее.
— Вот так она оказалась в моем доме, — закончил Тендел, — хотя толку от нее еще никто не видел. А теперь давайте выпьем, мои гости, а то я вас совсем словами заморил!
Гости, взглянув на жену Тендела, благодарно прошумели, показывая, что утверждение о ее бестолковом пребывании в доме Тендела полностью отвергается обилием выпивки и закуски на столе.
— В каждом деле есть свой ключ, — сказал Кязым, — и кто его держит в руке, тому он и служит.
— Истинно говоришь, Кязым! — закричал Тендел. — Ключ от этого человека я держал в своих руках, а они, дурье, этого не знали!
Жена Тендела, несколько отвлекшаяся окончанием истории женитьбы и оживившимся застольем, вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки.
— Уж дурнее тебя, — отпарировала она, — не то что в моем роду, в твоем роду нет!
— Молчи! Молчи! — закричал Тендел. — Жалко, что я тебе тогда спьяну в голову не попал!
Когда Кязым произносил свои слова, Теймыр опустил голову и больше за время пирушки ее ни разу не поднял. «Кажется, готов», — подумал Кязым.
Кязым перевел взгляд на Бахута. Он вспомнил, что Бахут во время рассказа старого охотника поерзывал, то сдвигая на затылок свою сванку, которую он снимал, только ложась в постель, то снова надвигая ее на брови. Это был верный признак, что Бахут сам хочет рассказать свою знаменитую историю. И хотя почти все, сидящие за столом, ее слышали, а некоторые неоднократно, Бахут явно хотел рассказать ее еще раз.
— Слушай, Тендел, — сказал Кязым, — учти, что Бахут от тебя сегодня не уйдет, если не расскажет, как продавал свое вино.
— Нет, зачем, кацо, — стал ломаться Бахут, — если все слышали, я не буду рассказывать, но если люди не слышали — другое дело.
— Давай, давай, Бахут, — крикнул старый охотник, — а я потом кое-чего добавлю к тому, что ты расскажешь!
Гости одобрительно прошумели, показывая готовность, выпив по стаканчику, послушать историю Бахута. Бахут сдвинул свою сванскую шапочку на затылок и, залучившись своими маленькими масличными глазками, приступил к рассказу.
— О да, — начал он грузино-мингрельским присловьем, приблизительно означающим: «Так вот…» — О да, мы встретились с этим Вахтангом позапрошлой зимой на поминках в Анастасовке. И там же договорились. Я ему даю двадцать ведер вина, а он мне привозит двадцать пудов кукурузы. Через три дня он приезжает на арбе, дело уже было к вечеру, и привозит мне кукурузу. Я открываю ворота и веду арбу к дому. О да, мы выгружаем четыре мешка и вносим в кухню. А потом вместе с моим сыном, втроем, выкатываем из подвала двадцативедерную бочку и, положив доски, вкатываем ее на арбу. И тут он уже хотел уехать, но я, на дурную свою голову, его удержал. Неудобно, человек первый раз пришел в мой дом и теперь, стакан вина не выпив, уйдет.
— Давай, — говорю и веду его на кухню, — попробуй вино, что ты купил. Может, я тебе кислятину продал.
— Нет, — говорит он мне неожиданно, — я не буду пробовать вино, которое ты мне продал.
— Почему? — удивляюсь я.
— Потому что, — говорит, — кукурузу, которую я тебе привез, ты не взвесил, значит, ты мине доверяешь. Раз ты мине доверяешь, значит, я тебе тоже доверяю. Вино, которое я купил, пробовать не буду, но другое вино, пожалуйста, выпьем.
Уах! Но у меня другого вина нет. Одна «изабелла». Было около десяти ведер «качича», но мы его давно выпили. Теперь что делать? Мы уже на кухне, и жена накрыла стол, а он требует другое вино. А другого вина у меня нет, и так отпустить его тоже стыдно. И я говорю:
— Хорошо, будем пить другое вино.
О да, мы садимся за стол и начинаем пить. И я вижу — вино ему нравится, хорошо идет. Он хвалит мое вино, мне тоже приятно, и мы так сидим, пьем, а мои домашние все ушли спать. И вдруг он мне говорит:
— Слушай, мне это вино очень понравилось. Давай заменим то, которое я купил, на это вино. Я всю жизнь любил такое вино.
Уах! Теперь что я ему скажу? У меня другого вина нет — одно вино. И я немножко так замялся, не зная, что сказать, а он это по-своему понял. Он понял, что я ему не хочу это вино продавать.
— Ты, — говорит, — не стесняйся, если это вино дороже. Я тебе еще кукурузу привезу, ради такого вина мне ничего не жалко!
— Слушай, — говорю, — дело не в этом. У меня сейчас нет другого вина.
Но я вижу — не верит и начинает обижаться.
— Зачем, — говорит, — ты для меня жалеешь это вино? Если в два раза больше стоит, в два раза больше дам!
— Слушай, — говорю, — дело не в том. Идем попробуй, если то вино, которое я тебе продал, хуже, тогда ты будешь прав.
И вот мы среди ночи идем к арбе. Слава Богу, кругом снег, все видно. Залезаем на арбу, я открываю бочку, вытягиваю шлангом вино, переливаю в банку и даю ему.
Про-бу-ет! Но вижу — не доверяет. Может, вино слишком холодное было, потому не понял, может, характер, еще не знаю. И он мне говорит:
— Ничего плохого про это вино не скажу, но то вино мне больше нравится. Я всю жизнь мечтал про такое вино.
Уах! Что теперь я ему скажу? Что?!
— Слушай, — говорю, — у меня другого вина нет. Было около десяти ведер «качича», давно выпили. Я тебя угостил этим вином, потому что неудобно было. Ты в мой дом пришел первый раз, и я хотел, чтобы ты стакан вина выпил в моем доме.
Нет, вижу, не доверяет и начинает цепляться.
— Значит, — говорит, — ты мне то же самое вино давал?
— Да, — говорю, — другого нет.
— Тогда, — говорит, — сейчас идем взвесим всю мою кукурузу!
— Зачем? — говорю.
— Потому что, — говорит, — ты не взвесил мою кукурузу, значит, ты мине доверяешь. А я попробовал твое вино — выходит, я тебе не доверяю. Если я тебе не доверяю, и ты мине не доверяй!
Уах! Сейчас среди ночи взвешивать его кукурузу? А у меня безмен только десять кило берет. Это сколько раз надо вешать?
Бахут оглядел застольцев, как бы прося войти в его бедственное положение.
— Тридцать два раза! — смеясь, подсказал ему Кязым.
— Тридцать два раза! За это время я совсем с ума сойду от него! И тогда я так соображаю — эту бочку он уже не возьмет через свое ослиное упрямство. Но у меня еще одна двадцативедерная бочка стоит в подвале. Думаю — лучше ту бочку выкатить, а эту вкатить, чем еще полночи возиться с его кукурузой.
— Хорошо, — говорю, — у меня в подвале, как ты видел, еще одна бочка стоит. Как раз то вино, которое ты пил! Хочешь — бери!
— Давай, — кричит, — ту бочку! Не жалей хорошее вино на хорошего человека!
Что делать? Теперь сына, значит, надо будить. Вдвоем вкатить бочку не сможем. Но сына будить тоже стыдно. Скажет — взрослые люди глупости делают. Но еще хуже будет, если сына разбужу, а этот попробует вино и опять скажет: ты мне не то вино даешь. Потому что в подвале тоже холодно, а он вкус холодного вина не соображает.
— Хорошо, — говорю, — идем в подвал. Я тебе даю ту бочку, но ты сначала попробуй вино.
Еле-еле в кухне нахожу свечку — проклинаю и жену, и этого Вахтанга, и эти поминки, где мы встретились. Идем в подвал, опять вытягиваю из шланга пол-литровую банку и даю ему попробовать. Про-бу-ет!
— О! О! О! — говорит. — Вот это вино я мечтал купить. Зови сына!
О да, потихоньку вхожу в дом и бужу сына. Молодой — крепко спит. Еле разбудил. Но правду тоже сразу сказать не могу — стыдно, кацо, стыдно!
— Бочку, — говорю, — сынок, надо на место поставить. Помоги!
— Что вы, — бурчит сын и одевается в темноте, — столько времени делали, если не могли сторговаться!
Мы выходим во двор и втроем скатываем бочку с арбы и вкатываем ее в подвал. И теперь начинаем выкатывать ту бочку, а сын ничего не понимает.
— Папа, — удивляется он, — что вы делаете? Это то же самое вино! Вы от пьянства совсем с ума сошли!
А этот проклятый Вахтанг, которого я, на свою голову, встретил на поминках, еще издевается надо мной.
— Ох, Бахути, — говорит, точно, как Кезым, говорит, — зачем ты сына, еще такого молодого, неправде учишь! Я против того вина слова не скажу! Но это вино как раз по моему вкусу!
Вижу, сын надулся, готов нас обоих убить. Кое-как вкатили эту бочку на арбу, и сын молча поворачивается и уходит.
О да, думаю, наконец, уедет этот проклятый человек. Провожаю арбу до ворот. И вдруг он не останавливается? Останавливается!
И только тут я понял, что на поминках ни о каком деле договариваться нельзя. Ты с человеком на поминках договариваешься о деле, а он приезжает к тебе домой и устраивает твои поминки.
— Слушай, — говорит, — выходит, что я твое вино попробовал, а ты мою кукурузу не взвесил! Значит, ты мине доверяешь, а я тебе не доверяю? Значит, ты ставишь из себя более благородный человек? Не выйдет! Идем взвесим мою кукурузу!
Уах! Я уже готов и эту бочку ему отдать, и кукурузу отдать, лишь бы он уехал! Но разве он согласится!
— Слушай! — говорю, все еще держу себя в руках, — вино — одно дело, кукуруза — другое дело! Если ты два-три литра моего вина выпил, это не значит, что я должен два-три кило твоей кукурузы скушать! Я и так на глаз вижу, сколько там пудов в мешках!
— Нет, — говорит, — выходит, ты мине доверяешь, а я тебе не доверяю. Или взвесим мою кукурузу, или забирай свое вино, а я заберу свою кукурузу!
Значит, снова сына будить?! Он убьет меня! Но Бахут не был бы Бахутом, если бы не придумал то, что придумал.
— Слушай, — нарочно спокойно говорю, — сейчас поздно. Мы оба устали. Завтра приедешь и взвесим кукурузу.
— Нет, — говорит, — зачем завтра приезжать, когда я сегодня здесь.
Ну, тут я ему показал. Безумному человеку надо через его безумность вправлять ум.
— Значит, ты мине не доверяешь! — кричу я ему от души. — Ты в моем доме принял хлеб-соль, и ты боишься в моем доме до завтра оставлять мешки! Ты думаешь, Бахут, как нищий, залезет в твои мешки, вытащит кукурузу, а завтра скажет, что там не хватает?! Ты плюешь на мой хлеб-соль!
О! О! О! Вижу — потух, как свечка.
— Что ты, что ты, Бахути, — говорит, — успокойся, ради Бога, разбудишь семью. (Сейчас вспомнил мою семью!) Ты мине доверяешь, и я тебе доверяю. Завтра приеду.
И так он уехал. Ни завтра, ни послезавтра, слава Богу, не приехал, но бочку через одного человека прислал. И с тех пор я на поминках ни о каком деле ни с кем не договариваюсь. И вообще я перестал ходить на поминки, кроме поминок по самым близким людям.
Так закончил Бахут свою историю.
— Я его видел, Бахут, — закричал Тендел, — месяц тому назад, как раз на поминках!
— Такого человека только на поминках и встретишь, — сказал Бахут, надвигая на глаза свою сванку.
— Я ему говорю, — продолжал Тендел: — «Что у тебя там с Бахутом получилось?» А он говорит: «Что получилось? Да то получилось, что Бахути меня напоил и вместо бочки «качича» подсунул бочку «изабеллы». А зачем мне за двадцать километров надо было ехать, чтобы купить «изабеллу»? «Изабеллу» я и у себя в деревне тоже мог купить».
— Найме! — сказал Бахут и дурашливо ударил себя руками по голове, как бы оплакивая самого себя.
— Я тоже его видел еще раньше! — крикнул один из застольцев под общий смех.
— Опять на поминках? — спросил Бахут.
— Нет, на базаре! — перекрикивая смех, продолжал тот, может быть, отчасти импровизируя. — И я, зная твою историю, спросил у него: «Что ты думаешь о Бахуте?» И он мне сказал: «Бахути неплохой человек. Хлебосольный человек. А то, что с вином получилось, — это я сам виноват. Если покупаешь вино, сперва попробуй из бочки, которую берешь, а потом пей с хозяином сколько хочешь. А я сперва выпил его «качич», получил кейф, а потом, конечно, не понял то вино, которое он мне продал. Если б он бочку айрана поставил на арбу, я бы ее тоже взял как вино. А так Бахути человек неплохой. Но одно плохое в нем есть: зачем он сына приучает неправду говорить?.. А так Бахути неплохой, хлебосольный человек был… Что-то я его давно не встречаю… Может, он умер? Тогда почему меня на поминки не пригласили?»
— Если Бог есть, — крикнул под общий смех Бахут, — я первый приеду на его поминки!
Выпив по последнему стакану за домашний очаг старого охотника Тендела, гости стали подыматься из-за столов. Тимур, выбрав удобное мгновенье, подошел и тихо сказал Кязыму:
— Поговорим.
— Ладно, — ответил Кязым, — только жену отправь вперед.
Светила луна, и ночь была ясной и тихой, когда они вышли на верхнечегемскую дорогу. На дороге стоял Бахут, ожидая Кязыма. Им было по пути.
— Ты куда? — спросил Бахут, внимательно вглядываясь в Кязыма, а потом так же внимательно в Тимура.
— Нам нужно поговорить, — ответил Кязым просто.
— Может, подождать тебя? — спросил Бахут. Он что-то почувствовал.
— Нет, — сказал Кязым, — ты иди домой, я тоже скоро вернусь.
— Ну как знаешь, — сказал Бахут, глядя вслед Кязыму, уходящему вместе с Тимуром. Высокая легкая фигура удалялась рядом с бритоголовой коренастой, долго белеющей чесучовым кителем.
— Что тебе надо? — тихо спросил Тимур, косясь на Кязыма. Сейчас они были одни на всей дороге. В лунном свете круглая бритая голова Тимура с теменью глазниц казалась страшноватой.
И вдруг Кязым вспомнил из рассказов людей, сидевших в тюрьме, что арестантов бреют. «Господи, — подумал Кязым, — если все правильно пойдет, его и брить не надо будет. А ведь он всю жизнь ходил бритоголовый, так что в любой год можно было сажать, а лучше всего сразу, семнадцать лет назад. Он уже тогда был бритоголовый», — мелькнуло в голове у Кязыма и погасло.
— Пойми меня хорошенько, — сказал Кязым, не глядя на Тимура, — если б моему брату не грозила беда, я бы за это дело никогда не взялся. Ты мне дашь пятьдесят тысяч, я выручу брата, и мы забудем об этом деле. Как видишь, я не лучше тебя, а какой ты, мы с тобой знаем оба.
— Ты сначала покажи свою карту, — выдавил Тимур.
— Моя карта у меня в кармане, — ответил Кязым и тут же поправил себя, — твоя карта у меня в кармане.
Тимур остановился на дороге и уставился на Кязыма своими темными глазами, и круглая бритая голова его в лунном свете казалась странной, потусторонней.
— Только без глупостей, — строго предупредил Кязым, глядя на Тимура. Он сунул правую руку в карман, вытащил ее, отвел в сторону и раскрыл ладонь. В ладони его сверкнул ключ от сейфа.
— Где взял? — с трудом выдохнул Тимур, не сводя цепенеющего взгляда с ключа, тускло поблескивающего в руке Кязыма.
— Я же говорил, что заходил к тебе, — сказал Кязым, внимательно следя за Тимуром.
— О! — рыкнул Тимур и, вцепившись ему в руку обеими руками, стал вырывать у него ключ. Он был все еще сильным человеком, но Кязым был сильней.
Несколько долгих секунд шла беззвучная борьба, и Кязым едва удержался от желания ударить левой рукой по ненавистному жилистому затылку Тимура, когда тот, не сумев расцепить его пальцев, стал пытаться зубами поймать кисть его руки.
— Я же говорил — без глупостей, — с брезгливым раздражением напомнил Кязым, отводя руку от зубов Тимура и поняв, что тот рано или поздно поймает его кисть своими челюстями, с такой силой вывернул ему руки, что тот, застонав, повалился.
Кязым, с трудом переводя дыхание, положил ключ в карман.
— Вставай, не маленький, — сказал он и, подхватив Тимура, поставил его на ноги.
Сейчас они молча стояли друг против друга, тяжело дыша. Кязым дышал тяжелей, хотя был моложе Тимура.
— А чем я буду уверен, что ты не донесешь? — сказал Тимур, выравнивая дыхание.
— Я же сказал, — помолчав и отдышавшись, ответил Кязым, — что я не лучше тебя. Как же я донесу властям, если деньги нужны мне для брата?
— Ладно, пошли, — сказал Тимур, и они снова двинулись по дороге. Поглядывая на круглую бритую голову Тимура, странную в лунном свете, Кязым напряженно думал, что тот еще может выкинуть. «Да, я сломал его, — думал Кязым, — но он и сломанный на все способен».
Они подошли к воротам дома Тимура.
— Вот что, — сказал Кязым, останавливаясь, — если ты попытаешься выстрелить из дома, тебе это не поможет. Бахут видел, что я ушел с тобой. Ты будешь в тюрьме, куда бы ты ни оттащил мой труп. И деньги твои пропадут. Все! И вот что еще. Если ты быстро не выйдешь из дому, я буду считать, что ты вынес деньги с заднего крыльца, чтобы перепрятать их в лесу. Тогда я, не дожидаясь тебя, иду к председателю и отдаю ему ключ. К утру тебя заберет кенгурийская милиция.
— Нет, — сказал Тимур, — я быстро выйду, они у меня разложены по тысяче рублей. Считать не долго.
— Вот и умница, — сказал Кязым, — всегда так раскладывай.