Ларин посмотрел на свое отражение в стеклянной дверце старинного буфета. Усмехнулся.
«Теперь возьмем меня. Внешность вполне себе ничего. Глаза, брови, подбородок… Так мог бы выглядеть убийца из какого-нибудь голливудского триллера. Впрочем, кто из нас в душе не убийца? Итак, ясный ум против здоровых инстинктов. Интересно, кто кого одолеет? Пока счет один-ноль в его пользу. Но еще не вечер, друг мой, еще не вечер».
* * *Марго запихала в рот последний кусочек пирожного и запила его последним глотком кофе. Лишь после этого лицо ее просветлело, а из глаз исчез холодок. Она откинулась на спинку стула и закурила.
Дьякон посмотрел, как она прикуривает, и решил, что теперь, когда Марго снова обрела благостное расположение духа, самое время расставить все точки над «i».
— Не понимаю, почему мы ушли в такой спешке? — сказал отец Андрей. — У нас ведь куча времени.
— У меня больной желудок, — ответила Марго. — Мне нужно было срочно позавтракать.
— Теперь понятно. Если бы вы объяснили это раньше, я бы не стал…
Марго махнула на дьякона сигаретой.
— Да ладно вам, батюшка, не напрягайтесь. Или вас беспокоит, что Ларин обиделся?
— Он показал себя очень гостеприимным хозяином, — сказал отец Андрей.
Марго усмехнулась.
— Да уж. Знаете что — давайте не будем о нем больше говорить.
— Хорошо. Если вам так… Что случилось? Куда вы смотрите?
Глаза Марго уставились на что-то за спиной у дьякона, ее тонкое лицо слегка побледнело. Отец Андрей обернулся и увидел, что в кафе вошли трое мужчин.
Оглядев зал, они зашагали к столику, за которым сидели дьякон и Марго. Шли неторопливо, враскачку, как охотники, знающие, что дичь уже в ловушке и никуда не сможет убежать. Двое из них, молодые еще парни, сели за соседний столик, а третий, коренастый, лет сорока, с большими залысинами на лбу, опустился на стул рядом с Марго.
— Ну здравствуй, красавица, — спокойно, почти равнодушно произнес он. Бросил на дьякона небрежный взгляд и так же небрежно сказал: — Иди-ка покури минут пять в туалете. Нам с Марго надо поговорить. Ну чего сидишь? Сигареты закончились? Я тебе дам.
Незнакомец вынул из кармана пачку сигарет и протянул дьякону. Несколько секунд мужчины смотрели друг другу в глаза, затем отец Андрей перевел взгляд на Марго и спокойно спросил:
— Хотите, я вышвырну его отсюда?
Она нервно качнула головой:
— Нет. Все нормально. Я его знаю.
— Ты слышал? — с тем же ледяным равнодушием произнес незнакомец. — Девушка сказала, что все нормально. Давай, брат, оставь нас одних.
Дьякон вопросительно посмотрел на Марго. Та кивнула. Дьякон нехотя поднялся из-за стола и направился к выходу.
Когда он вышел из кафе, незнакомец достал из кармана телефон, нажал на кнопку вызова и сказал в трубку:
— Алло, Аслан? Она здесь… Да, даю. — Он протянул телефон Марго: — Это тебя.
Марго взяла трубку, облизнула пересохшие губы и сказала:
— Здравствуй, Аслан.
— Здравствуй, красавица, — ответил из трубки хрипловатый, негромкий голос. — Давно жду тебя в гости. Почему не заходишь, э?
— Много дел.
— Каких таких дел? Зачем от меня прячешься?
— Я не прячусь, Аслан. Нужная сумма будет у меня через неделю.
— Через неделю? — Повисла пауза. — Это долго, Марго. Очень долго.
— Раньше никак не получится.
Несколько секунд в трубке слышалась только тишина. Затем негромкий, хриплый голос произнес:
— С огнем играешь, красавица. Если в понедельник я не получу свои деньги, мои нукеры отрэжут тебе голову. Ты меня поняла?
— Я поняла тебя, Аслан. Деньги будут. Но до понедельника пусть твои нукеры не мозолят мне глаза.
— Хорошо. Только не вздумай убегать. Из-под земли достану. Передай трубку Алмазу.
Марго вернула телефон хозяину. Тот взял трубку и прижал ее к уху.
— Аслан? — сказал он в трубку. — Да… Да, хорошо.
Он убрал телефон в карман, посмотрел на Марго и сказал спокойным, почти равнодушным голосом, словно обращался к покойнику:
— Не прячься, я найду. Я всегда нахожу.
— Да, я знаю, — сказала Марго.
Он сделал знак своим людям, после чего все трое поднялись со стульев и вышли из кафе. Марго достала из пачки сигарету и вставила ее в обескровленные губы. Пальцы ее слегка подрагивали. Прикурить получилось только с третьей попытки.
Отец Андрей стоял возле двери кафе под мелким, моросящим дождем. Ворот его вельветового полупальто был поднят, руки опущены в карманы. Лицо дьякона было хмурым и сосредоточенным. Когда дверь за его спиной скрипнула, он быстро обернулся. Троица медленно вышла из кафе. Когда предводитель компании поравнялся с дьяконом, дьякон громко спросил:
— Уже поговорили?
Незнакомец остановился, посмотрел на отца Андрея и сказал:
— Да, поговорили.
— Все обсудили?
— Да.
— Это хорошо. Потому что, если я еще раз увижу вас рядом с Марго, я…
Дьякон оставил фразу незаконченной.
— Что ты сделаешь? — прищурив черные недобрые глаза, уточнил незнакомец.
— Ничего. Просто мне придется преподать вам пару хороших уроков. А поскольку учитель из меня никакой, вам это может не понравиться.
Парни молча двинулись на дьякона, но вожак остановил их движением руки. Он с полминуты изучал лицо отца Андрея, после чего медленно произнес:
— Ты смелый. Это мне нравится. Может быть, когда-нибудь встретимся.
Вожак повернулся и направился к машине. Парни двинулись следом, как два верных пса, готовых перегрызть горло любому, на кого укажет рука хозяина. Возле машины вожак обернулся и еще раз пристально посмотрел на дьякона. Потом сделал знак замершим на месте парням, и все трое забрались в машину.
Когда отец Андрей вернулся за столик, Марго казалась спокойной и беспечной.
— Кто это был? — спросил дьякон, усаживаясь рядом с ней.
— Так, один знакомый, — небрежно ответила Марго.
На смуглых скулах отца Андрея заиграли желваки. Он заговорил неожиданно резким голосом:
— Не морочьте мне голову, Марго. В какие темные дела вы впутались?
— Ни в какие. И вообще, с чего вы решили, что можете повышать на меня голос?
— Эти люди опасны, — сказал отец Андрей.
— Опасны? Да с чего вы взяли?
— Я не слепой. Это ведь бандиты, да?
— Не говорите того, чего не знаете, — холодно ответила Марго. — Это просто один мой давний знакомый.
— Знакомый? Вот как. Вы всегда так бледнеете, когда встречаетесь с «давними знакомыми»?
— Да ничего я не бледнею! Просто в зале такое освещение.
Марго замолчала. Молчал и дьякон, буравя лицо журналистки пылающими глазами.
— Ну хорошо, — не выдержала она. — Тут в общем-то нет никакой тайны. Просто я должна деньги одному человеку. Эти парни — его люди, только и всего.
— Много должны? — коротко спросил дьякон.
— Для кого как.
— А для вас?
— Для меня много.
— И как думаете расплачиваться?
— Найду рукопись Тихомирова и узнаю, кто его убил. За статью мне пообещали большой гонорар.
— А если не получится?
— Тогда и буду думать, как выкрутиться. И хватит меня допрашивать. Вы доели? Отлично. Расплачивайтесь, и пошли отсюда. Меня до смерти достала здешняя музыка.
10. Слепой ворон
1919 год, осень
У Пирогова заурчало в желудке, и он покосился на своих товарищей — не заметили ли? Есть хотелось неимоверно. Последние полчаса Пирогов пытался навести Алешу и артиста на мысли о еде, но те словно не слышали его. Вместо того чтобы подумать о хлебе насущном, эти ненормальные вновь болтали о всяких отвлеченных пустяках. «Будто они сделаны не из той же материи, что и я, — сердито думал Пирогов. — Словно им совсем не ведом голод. Хотя… черт их знает, этих сумасшедших! Может, они питаются холодным ветром?»
Пирогов поежился.
«Дьявол! Не знаю, как у них, а у меня от этого ветра, кроме противного сквозняка в желудке, никакого пополнения».
— Шевели копытами, старая кляча! — прикрикнул Пирогов на лошадку и стегнул ее вожжами, чтобы хоть как-то выпустить пар.
Лошадка дернулась было вперед, однако уже через минуту вновь заковыляла скособоченным, инвалидным шагом, понурив большую, неуклюжую голову.
— В скором времени, — болтал между тем артист за спиной у Пирогова, — человек совсем откажется от искусства. Вместо картины повесит на стену какую-нибудь закорючку и будет уверять, что это не просто закорючка, а настоящий вызов Богу, чувству или на худой конец консерватизму предков.
— Такого не может быть никогда, — возражал ему Алеша. — Человек не удовлетворится голым вызовом, ему нужна красота.
— Красота? Господа критики расскажут вам, что эта закорючка красива, и совершенно убедительно обоснуют свою точку зрения. Они вам подскажут нужный угол зрения. В конечном итоге вы получите удовольствие не от закорючки, а от этого самого «угла зрения». Закорючку можно повернуть и так, и этак, а можно вообще нарисовать на ее месте другую — это абсолютно не будет иметь значения. Главное — мысль, которую эта закорючка призвана иллюстрировать.
— Такого не может быть никогда, — возражал ему Алеша. — Человек не удовлетворится голым вызовом, ему нужна красота.
— Красота? Господа критики расскажут вам, что эта закорючка красива, и совершенно убедительно обоснуют свою точку зрения. Они вам подскажут нужный угол зрения. В конечном итоге вы получите удовольствие не от закорючки, а от этого самого «угла зрения». Закорючку можно повернуть и так, и этак, а можно вообще нарисовать на ее месте другую — это абсолютно не будет иметь значения. Главное — мысль, которую эта закорючка призвана иллюстрировать.
Алеша ответил с холодком в голосе:
— Мне кажется, нужно быть бесчувственным кретином, чтобы отказаться от живописи и перейти к подобным закорючкам. Человек никогда не откажется от красоты.
— Еще как откажется! И обоснует свой отказ с чрезвычайной легкостью. Придумает, например, что живопись как искусство полностью себя исчерпала. Что писать картины в реалистической манере после Тициана и Рембрандта не имеет смысла. Лучше ведь все равно не напишешь. Тем более для изображения реальности как таковой существуют фотография и синематограф.
— Глупость какая, — поморщился Алеша. — Любой поймет, что дело тут не в реалистичности изображаемого, а в преломлении божественного света через призму конкретной человеческой души. А ваши фотографические снимки к тому же не имеют цвета.
— В таком случае они с успехом заменят графику. Хотя, я слышал, уже появились фотографии в цвете. А если нет, так скоро появятся. Этот идиотский научный прогресс не стоит на месте, он постоянно подбрасывает нам что-нибудь новенькое, чтобы мы не заскучали и не стали слишком много думать. В скором времени благ будет так много, что человеческой жизни не хватит, чтобы все перепробовать.
Пирогов, которому показалось, что разговор свернул наконец-то на гастрономическую тему, обернулся и хотел вставить слово, но артист заговорил вновь:
— Однажды я наблюдал занятную сцену. Один ростовский толстосум ради потехи затащил в ресторан двух оборванных бродяг. Выставил на стол роскошные закуски и сказал, что они могут есть все, что хотят, но не более пяти минут. Один бродяга придвинул к себе блюдо с фаршированным молочным поросенком и стал неторопливо его поедать. А второй стал бегать вокруг стола, отрывать от разных кушаний по куску и пихать себе в рот. Через пять минут первый отодвинул пустое блюдо и со счастливым видом поблагодарил помещика за вкусное угощение. Второй хотел сделать то же самое, но вместо слов благодарности его обильно вырвало…
— О-о-о, черт! — взревел, не выдержав, Пирогов. — Это издевательство когда-нибудь прекратится? Клянусь честью — если я не поем в ближайшие полчаса, я буду грызть эту рогожу!
— Вам повезло, Пирогов, — с усмешкой сказал артист. — Видите, там, на горизонте? Это деревня. Там вам наверняка удастся чем-нибудь…
— Там пожар! — воскликнул вдруг Алеша, привставая с телеги. — Это ведь дым? Пирогов, погоняйте! Быстрее!
— К чему эта спешка? — недовольно огрызнулся Пирогов.
— Мы должны быть там! Обязательно должны! У меня предчувствие!
— Да чего ради нам мчаться на пожар? Мы что, брандмейстеры?
— А ну вас с вашими вопросами! Отдайте вожжи!
И Алеша с такой неожиданной силой выдернул вожжи из рук Пирогова, что толстяк чуть не свалился с телеги.
— Н-но, пошла! — крикнул Алеша, погоняя лошадь.
Пирогов вынужден был схватиться за борт телеги, чтобы не вывалиться, и возмущенно посмотрел на артиста.
— Вы видели? Этот юноша — настоящий сумасшедший, точно вам говорю.
Артист с какой-то странной серьезностью посмотрел на спину Алеши и ничего не ответил.
* * *Когда они въехали в деревню, пожар полыхал вовсю. Дом стоял на отшибе, и никто из собравшихся мужиков и баб явно не собирался его тушить.
Лошадка еще не успела остановиться, а Алеша уже соскочил с повозки.
— В хате есть люди? — крикнул он на бегу. — Ну, быстро! Говорите! — Алеша подбежал к ближайшему мужику, обхватил его за плечи и хорошенько встряхнул.
Мужик посмотрел на Алешу пустыми глазами и пробормотал:
— Семейство. Мать и дите.
— Что же вы тут стоите!
Алеша оттолкнул от себя мужика и бросился к пылающему дому. Пирогов попытался ухватить его за полу пиджака, но не успел. Алеша с разбегу вбежал в горящий дом. Пирогов неуверенно двинулся за ним, но артист положил ему руку на плечо.
— Вы не поможете, — твердо сказал он.
Пирогов остановился, не отводя расширенных глаз от пылающей хаты.
— Сейчас рухнет, — тихо сказал артист.
Пирогов стряхнул руку артиста со своего плеча, повернулся к мужикам и крикнул:
— Воду, черти! Воду тащите! Э-э, чтоб вас!
Он схватил какого-то мужика за шиворот и потащил его к колодцу.
Из дверного проема вырвался ворох искр, а вслед за ним, подобно дьяволу, вылетающему из ворот преисподней, из дома выскочил Алеша с дымящимся свертком на руках.
Пирогов бросил мужика и кинулся ему навстречу. Алеша споткнулся и упал на колени. Пирогов хотел забрать сверток, но Алеша крепко прижал его к груди. Лицо, руки и одежда его были испачканы сажей.
— Слава богу, жив! — быстро проговорил Пирогов, снимая камзол и набрасывая его на дымящуюся спину Алеши.
Артист вырвал из рук подоспевшего мужика ведро воды, оттолкнул Пирогова и вылил воду Алеше на спину.
Алеша весь сжался, спасая от воды сверток, который держал в руках. Послышался какой-то булькающий высокий звук. Сверток зашевелился. Алеша откинул край тряпки, и на путешественников глянуло красное, сморщенное личико.
Пирогов показал на личико пальцем и изумленно промычал:
— Э-э…
Артист протянул руки:
— Давайте младенца сюда. Нужно его осмотреть и перепеленать.
Алеша нехотя подчинился. Артист положил ребенка на траву и принялся аккуратно разворачивать пеленку. Алеша подошел к нему и заглянул через плечо.
— Ну? Как? — тихо спросил он.
— Плохо дело, — ответил артист, осматривая дрожащего, хлюпающего ребенка. — С такими ожогами и пятнадцати минут не проживет.
— Этот ребенок не должен умереть, — твердо сказал Алеша.
— Должен, не должен, — поморщился артист. — Дети, увы, умирают, и довольно часто.
— Этот ребенок не должен умереть, — повторил Алеша.
Он вдруг сбросил с себя пиджак и принялся стягивать мокрую рубашку. Рубашка никак не хотела сниматься.
— Ну что же вы стоите, Пирогов! — чуть не плача крикнул Алеша. — Помогите же мне!
Пирогов поспешно схватился за рубашку и стал тянуть ее на себя.
— Ну куда же вы тянете! — воскликнул Алеша. — Вверх! Вверх!
Наконец рубашка сползла с мокрого тела Алеши, обнажив белые, незагорелые ключицы и безволосую грудь. Талия его была перемотана какой-то серой, замусоленной тряпкой. Алеша принялся с остервенением ее разматывать. Пирогов стоял с испуганным и растерянным видом, желая помочь, но не зная как. Стянув с себя тряпку, Алеша присел на колени и протянул ее артисту.
— Вот! Запеленайте его в это!
Тот посмотрел на тряпку, потом перевел взгляд на Алешу и глухо и отрывисто проговорил:
— Уберите. Это не поможет. Вы только усугубите его страдания.
— Тогда я сам!
Алеша поспешно расстелил ткань на траве, взял ребенка из рук артиста, положил его на тряпку и принялся неумело пеленать. Артист наблюдал за его действиями с легким удивлением. Пирогов — с благоговейным испугом. Поодаль, переминаясь с ноги на ногу, вытягивая шеи, но не решаясь подойти, стояла толпа деревенских.
Вскоре работа была закончена. Завернутый в ткань младенец затих.
— Помер, что ли? — тихо спросил Пирогов.
— Нет, дышит, — ответил Алеша.
— Все равно малышу не выжить, — сказал артист, вглядываясь в красное личико ребенка. — Вы только продляете его мучения.
Младенец заворочался и тихонько захныкал. Затем открыл глаза и посмотрел на Алешу. Неожиданно на его красном личике появилось что-то вроде улыбки, на пухлых щеках заиграли ямочки. Алеша протянул руку и осторожно погладил младенца по голове. Ребенок тихо и довольно загугукал.
— Пирогов, подержите его, пожалуйста, — попросил Алеша. — Мне нужно умыться.
На руках у Пирогова младенец продолжил угукать, чем привел толстяка в совершеннейший экстаз.
Алеша тем временем сходил к колодцу и умылся. Вернулся — мокрый, красный, возбужденный. Остановился возле деревенских жителей, все еще толкущихся поодаль и наслаждающихся зрелищем догорающей, затянутой клубами черного дыма хаты, и громко сказал:
— Эй! У этого малыша есть родственники? Кто-нибудь может забрать его к себе?
Народ безмолвствовал.
— Я спрашиваю — может кто-нибудь забрать к себе ребенка и позаботиться о нем? — повторил Алеша еще громче и сделал шаг к толпе.
Люди слегка отшатнулись, затем стали расходиться, стараясь не встречаться с Алешей взглядом. Через минуту от толпы остался всего один старик.