—А где Рита? — он испугался до дрожи, что девочка посоветовалась не с тем, с кем следовало.
—Ей повезло! Она путевку в Турцию по лотерее выиграла. Сегодня в ночь уже улетела! Везет же некоторым. А вам, Николай Михайлович, велено после дежурства к Прыдкову.
— Зачем?
— Ну-у... — пожала плечами диспетчер. — Не сказали. Но вы ж знаете: начальство для хорошего не вызывает. Вы ничего такого в последнее время не натворили?
Медики вЕкабе длятся на две касты. Самые высшие и могучие — неприкасаемые. Они ездят вдорогих машинах, живут вшикарных квартирах и, что бы ни натворили, закон их не касается. Остальные - голытьба, живут, что им бюджет и добрые сограждане подадут. За работу, правда, у них тоже никакой ответственности. Это очень удобно — и ментам, и врачам, и чиновникам
— когда все знают про твой маленький оклад. В вывернутой наизнанку морали уральских горцев малый оклад — универсальная индульгенция на все случаи жизни.
Кроме одного. Самое страшное, что может натворить доктор в Екабе: не поделиться мздой с начальством, И в этом отношении Брылин — совсем безнадежный смутьян. Он у больных денег не вымогал, а если они сами ему совали, то делился только со своей бригадой. Из принципа. Уж, коль ему порой приходится покупать лекарства за свои, то пусть те, кто их ворует, обходятся без его доли.
Поэтому на вопрос диспетчера он только поморщился.
Олигарх от медицины
По опросам только два процента горцев, дальновидно учуяв дороговизну медицины, целенаправленно заботятся о своем здоровье. Остальные девяносто восемь перцев из ста опрометчиво рассчитывают на авось и милость начальства.
То есть, самое распространенное и опасное заболевание в Екабе: куриная слепота. Это когда человек черное у себя перед носом принимает за белое, а грязь вокруг — за своеобразие национального менталитета.
Так что Николай Брылин уже перестал удив ляться своим землякам. Спорят ли они с пеной у рта о политике, или озлобленно отмахиваются от выборов: «Все равно от меня ничего не зависит!»
— они с изумительным упрямством обожают своих начальников. Поэтому вЕкабе слуги народа традиционно живут гораздо дольше и лучше, чем сам народ. Чтобы понять это, достаточно увидеть здание горздрава за перекрестком Тургенева и Первомайской.
Этот серый пятиэтажный особнячок с квадратной как бы колокольней а-ля костел давно стал дежурным поводом для шуточек. Если верить сметам, на него израсходовано столько, будто он облицован чистым золотом. Остряки изощрялись, считая затраты на реконструкцию то в пенсиях, то зарплатах. По сметам одна крыша обошлась горожанам примерно в сорок тысяч пенсий или в двадцать тысяч врачебных зарплат. На весь же пятиэтажный дворец со всеми его кондиционерами, спец. душевыми, итальянскими окнами, мавританскими черепицами, французской мебелью и шикарными комнатами отдыха, жители Екабе щедро выложили вдвое больше, чем на все городские больницы.
А ведь строительство, отделка и обстановка — это далеко не все. Ежегодное содержание уже облупившегося, грязного дома стоит якобы столько, что хватило бы на санаторное лечение пяти сотен больных детишек.
Кому и на что идут эти деньги в самом деле, никого всерьез не волновало. В Екабе уже давно способность нагло украсть ценится куда выше желания честно работать. Избиратели бравируют: мол, голосуют за нынешние власти в расчете на то, что они уже наворовали достаточно. Простачки никак не могут понять, что аппетит вора лишь растет с каждым днем.
Брылин у коллег слывет занудой, потому что он из тех немногих, кому шуточки на сей счет омерзительны. От них веет завистью к умеющим обжуливать страдальцев, корчившихся в больницах без лекарств и ухода. Как наглядное воплощение отношения горздравовского начальства к людям буквально впритык к их кабинетам дряхлеет поликлиника №7. Ее не ремонтировали шестьдесят пять лет. А напротив, через дорогу, ветшает детская поликлиника. Выглядит она так жутко, будто, по мнению горздрава, ничего пакостнее больных детей не бывает.
Брылин покосился на перекинутую через яму деревянную дверь. По ней надо было пройти, балансируя, во двор поликлиники, чтобы попасть с ребенком к врачу.
Николай поднял глаза и вздохнул. Впереди сияли купола.
Тургенева ведь не абы какая улица, а — ведущая вверх, к храму. Тоже обшарпанному, как вопиющий глас о тщетности любой символики, если власть у нехристей.
Разумеется, уныло думал Николай, переходя Первомайскую, психологию не переделаешь: свое седалище всегда ближе, чем чужие муки. Разумеется, сытый голодного...
Разумеется, избиратели, раболепно голосующие за тех, кто жирует на их бедах, ничего, кроме презрения, не вызывают.
«Но должен же быть хоть какой-то предел!
— думал Брылин, поднимаясь на хилое крылечко, стоившее, якобы, как пять оснащенных по последнему слову операционных. — Ну, не уважаешь ты тех, на чьи деньги кайфуешь, так хотя бы пожалей их как братьев своих меньших. Хоть глаза им этим своим презрением не коли...»
Секретарша небрежно кивнула ему сначала на вошедший в моду у Екабевских чиновников плакатик за своей спиной:
«ЗАХОДИ ТИХО,
ГОВОРИ ЧЕТКО,
ПРОСИ МАЛО,
ДАВАЙ МНОГО,
УХОДИ БЫСТРО!»,
а потом — на дверь, ценой в машину скорой помощи (ценные породы дерева, ручная работа) Брылин вздохнул и вошел в нежную прохладу.
— А-а, Николай Михалыч! — радушно улыбнулся ему из кресла начальник Горздрава Прыдков. Этот стройный лысоватый мужчина с аристократичным лицом некогда был прекрасным врачом. Но как только выбрал административную карьеру, главным результатом операции для него стало не здоровье пациента, а полученная от него мзды.
«Моя любимая заповедь, — суховато шутил с друзьями Александр Иосифович, — «Пишите сумму прописью!»
—Здравствуйте, Николай, здравствуйте. Как жизнь молодая?
—Добрый день, Александр Иосифович, — пряча глаза, ответил Брылин.
Ему было стыдно за хозяина кабинета. Ведь кондиционер, который для чиновника лишь удобство, для больных — вопрос жизни и смерти. В больницах зимой легочники простужались, а летом сердечники задыхались от духоты. Но в этом здании об этом даже заговаривать смешно.
— Садись, я сейчас освобожусь, — копошась в бумагах, добродушно пообещал Прыдков.
Начальник Екабевского горздрава прекрасно знал о сплетнях по поводу доставшегося ему от предшественника шикарного особняка. Но воспринимал их философски: людишки завистливы. Они не желают, например, понимать: денег на кондиционеры для всех все равно не хватит. А коль так, то пусть будет хорошо хотя бы в его кабинете.
Ведь, в конце концов, чем лучше микроклимат, тем выше производительность Александра Иосифовича Прыдкова. А чем выше его производительность, тем, в конечном счете, лучше и больным. Разве не так? Конечно, так. По крайней мере, теоретически.
Пока приглашенный на ковер докторишка дозревал до кондиции, Прыдков заканчивал ревизию прайс-листа на лекарства для больниц. Вчера позвонил Кунгусов и велел изыскать дополнительно еще сто тысяч. Что-то у него там, в столице, не срослось, и потребовались новые вливания. Что ж, раз надо, значит — надо. Александр Иосифович в тонкости не лез. Ему сказали — он сделает. А кому, чего и сколько — не его ума дело. Ему не мешают на бутербродик с икоркой иметь, и он никому мешать не намерен.
«Так, что тут у меня? — скользнул взглядом по колонкам таблицы Прыдков. — Позиция нумер семнадцать — по три доллара за упаковку. Маловато будет. В Москве оно по два с полтиной. Значит, пишем по четыре. Значит, в итоге мы на этом наварим... — он прошелся по кнопкам калькулятора, — еще восемь тысяч. Ну, пусть для ровного счета будет десять. Тогда цена... Ага, четыре шестьдесят восемь. Отлично. Вот и сошлось. Сто кусков Куигусову и еще пятнадцать — в уме. Жить можно».
— Уф-ф! — фыркнул Прыдков, вкладывая выправленные прайс-листы в синюю пластиковую папку с особо секретными документами. — Знаешь, старик, ты даже представить себе не можешь, как нынче математизировалась медицина. Без калькулятора — ну просто не шагу... Так, значит, как поживаешь-то?
— Нормально.
— Нормально хорошо или нормально плохо? - добродушно засмеялся начгорздрав и, не дожидаясь ответа, пригорюнился. — Жалуются на тебя, старичок. Вот, — он вытащил из лотка для бумаг исписанные кривым докторским почерком листок.
— Говорят, что э-э... пациентка Данилова Пэ Бэ по твоей милости чуть не окочурилась.
— Это почему? Как?
— Ну вот, якобы, ты не учел, что у нее травма шейного отдела позвоночника и не предпринял нужных в этом случае мер. Как же ты так, а?
Брылину стало тошно. Только Рита могла подтвердить, что он все сделал вовремя и правильно. Но сейчас она, наверное, уже прогуливается по улицам Анталии. Впрочем, даже если бы Рита и не уехала, ее слова мало бы что значили.
В Екабе врач полностью зависит от воли начальства. Если он нравится, тогда то, как он лечит и какова смертность у его пациентов, значения не имеет. Зато если он не пришелся ко двору, то будь он и абсолютно безгрешным, ему несдобровать. В лучшем случае — выгонят за профнепригодность, а в худшем и статью подберут.
— Ты понимаешь, старичок, во что вляпался?
— видя, что суть происходящего дошла до Брылина, Прыдков откинулся на высокую спинку кожаного кресла, ценой в искусственную почку.
А что он теперь, коль страна нищая, на табуретке должен сидеть? Нет уж. От его самочувствия жизнь людей зависит.
— И во что же я вляпался? — Николай прекрасно понимал, какие его ждут мытарства со сбором справок и писаниной объяснительных, но заискивать не собирался. «Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!» Тонуть, так с песней.
Прыдков вдруг хлопнул ладонью по столу:
— В то, что противопоставил себя коллективу! — он уже не скрывал раздражения. — Что ты себе позволяешь? Зачем ты начальство штрейкбрехерами обзываешь? Женщину, понимаешь, молодого специалиста! И такими словами? Это же хамство настоящее!
Речь шла о чиновнице горздрава, которая требовала, чтобы каждый медик Екабе не только сам подписался на обожествляющую мэра газету
«Уральский пролетарий», но и убедил это сделать четверых знакомых. А Брылин ненавидел, когда на него давили. Он не скрывал: уговаривать друзей тратиться на газету, прозванную народом «Ура-Пролет», ему — противно. Да еще и припечатал:
— Вот пока мы таких штрейкбрехеров, как эти агитаторши, не бойкотируем, о нас будут вытирать ноги все, кому не лень!
Видать, круг, выбранный Павлом для откровений, оказался не столь узок, как он полагал. А Прыдков считал себя в полном праве диктовать подчиненным, что им выписывать, что читать и что говорить:
—Ты думаешь, дело в подписке? Нет! Речь идет о корпоративной этике. Мы, медики, должны стоять единым фронтом против всякого отребья, которое лезет в наши дела! Если сегодня мы позволим им критиковать то, что мы выписываем, то завтра они начнут критиковать то, как мы лечим!
—Ну и что? - решивший, что терять ему уже нечего, окрысился Брылин. — Вам «Ура-пролет» нравится? Вот вы и подписывайтесь. А ко мне не лезьте!
— Да кто к тебе лезет-то? Не хочешь идти в ногу с коллективом? Требуешь к себе особого отношения? — Прыдков красноречиво постучал холеным ногтем по листочку с доносом. — Дождешься!
— Вы мне угрожаете?
— Вот еще. Да кто ты такой, чтобы тебе угрожать? Короче, так. Иди, подумай. Хорошенько подумай!
И начгорздрав, подперев высокий лоб волосатым кулаком, погрузился в изучение бумаг:
«Нет, так не пойдет», — решил он и переправил закупочную цену на семь долларов тридцать девять центов. За такие мучения с этим народом ему требовалась соответствующая компенсация.
Иначе на кой здесь париться-то?!
Бесплатный сыр
Брылин, думая, что фельдшер Риточка радовалась жизни в Анталии, когда ему делали втык в горздраве, очень сильно ошибался.
Риточка действительно была в Анталии, но радоваться жизни ей было трудно.
Позавчера, едва она пришла домой с дежурства и, мечтая о душе и постели, с унынием убедилась, что горячей воды опять нет, вдруг зазвонил телефон.
— Здравствуйте, это Маргарита Ахметзянова?
— голос в трубке был профессионально мил.
— Да, я.
— Вас беспокоят из турагентства «Атомсер-вистур». Мы проводим ежегодную лотерею среди медработников Екабе. И сейчас льготную путевку выиграли вы.
— Да? — Риточка прекрасно знала, как день ото дня растет квалификация лохотронщиков, и сразу поняла, что ее начнут разводить на бабки.
— И что же я выиграла? Миксер?
— Почему миксер? — удивился нежный голос. — Мы же туристическое агентство! И вы выиграли тур в Турцию. Три недели в пятизвездочном отеле на берегу Мраморного моря. Проезд, питание, стоимость экскурсий, деньги на карманные расходы — все включено! От вас требуется только загранпаспорт. Он у вас есть?
— Есть. А что я должна буду платить?
— Ни-че-го! Я же сказала. Если вы сегодня приедете к девятнадцати часам в аэропорт с загранпаспортом, вы получите на руки билет...
— Как? Сегодня? — уже чувствуя азарт приключения, ужаснулась Рита.
— Да, к сожалению именно так.
— Но мне же надо собраться!
— Понимаете, девушка, вначале эту путевку выиграл другой человек. Он собирался ехать, но вот буквально вчера вдруг отказался! Нам пришлось делать новый розыгрыш, он выпал на вас. А путевка-то расписана заранее! Ее владельца ждут и в Москве, и в Турции! Ничего уже нельзя переделать. Если никто не приедет, путевка просто пропадет. Но если вы не можете, то скажите сразу. Мы быстро будем искать другого претендента.
«Ну, уж фиг!» — решила Рита:
— Но мне же надо хотя бы денег занять. Да и на работе надо отпроситься!
— Не беспокойтесь, мы уже обо всем позаботились. На службе вас отпускают. А в аэропорту я вам помимо путевки и билета вручу пятьсот долларов командировочных. В Москве вас встретят, посадят на рейс до Турции. Там вас тоже встретят и отвезут в отель. Ну что, едете?
— Еду!
— Тогда я вас буду ждать в аэропорту. Далее Рита все делала в стремительном темпе.
Купальники, топики полетели в сумку, с которой она в прошлом году летала с Костиком в Грецию.
Да, надо же позвонить Костику. Вчера они немного поцапались, и если она уедет, не сказав ему, он совсем разобидится. Вчера они Костиком поспорили из-за того, что она попросила посоветовать ей порядочного мента, к которому можно обратиться за помощью.
Дело в том, что Костик поневоле должен был знать, кто чего стоит из Екабевских ментов. Костик отсидел почти три года. Посадили его, конечно, ни за что: он вступился за девушку, но менты вместо того, чтобы схватить настоящих бандитов, схватили того, кто не убегал. Ему приписали грабеж и нанесение тяжких повреждений.
Костик клялся ей, что ни в чем не виноват. И она ему верила: ее сердце подсказывало, что он не виновен. Правда, мама Риты, напичканная в молодости комсомольскими догмами, ее парня на дух не переносила. Она была уверена, что если кто провел на киче больше двух лет — тот человек конченный, и к нормальной жизни уже не способен. Глупенькая она, эта мама. Совсем отстала от жизни.
Впрочем, глядя «Окна», «Девичьи слезы» и прочие аналогичные передачи, Риточка убедилась: нынешние родители все поголовно впали в маразм, и воспринимать их нытье всерьез просто нелепо.