Поток машин прервался. Мельник поставил ногу на мостовую. Парень поднял голову и осмотрелся в надежде, что за ним никто больше не наблюдает. Мельник встретил его взгляд, коснулся его мыслей и понял, что это — ловушка. Черная тень занимала глупую голову водителя. Едва Мельник заметил ее, голоса навалились, вгрызлись в тело тысячей высоких звуков, ударили по голове тяжелыми басами. Мельник схватился за голову, плеер, все еще зажатый в ладони, взлетел в воздух и с легким стуком приземлился на мостовую. Надвинулась серая от пыли громада маршрутки. Наверное, завизжали тормоза. Наверное, кто-то закричал, но Мельник не мог этого слышать: наступило безмолвие, весь мир покрылся льдом.
В это же время Настя припарковалась у его подъезда. Она так волновалась, что даже не могла курить. Не доставая из сумочки зажигалку, она все крутила и крутила между пальцами незажженную сигарету. Крупинки табака, изжелта-коричневые, как опавшие листья берез, сыпались ей на колени.
Потом он появился. Настя смотрела на деревья за его широкими плечами: в их зеленых локонах мелькали желтые пряди. Начиналась осень, и черное драповое пальто уже не выглядело так вызывающе. Мельник медленно шел к подъезду. Правой рукой он обнимал за плечи Иринку и шептал ей что-то на ухо. Она улыбалась и время от времени поднимала на него темные глаза в густых черных ресницах.
— Уволю, к хреновой тебя матери, — четко проговорила Настя и прибавила еще несколько отчетливых ругательств. Ей было все равно, слышит ее кто-нибудь или нет.
Резким движением Настя отложила раскрошенную сигарету на соседнее сиденье, словно собиралась закурить ее потом, и достала из пачки новую. Сигарету Настя плотно обхватила губами и начала чиркать зажигалкой. Пламя не хотело появляться. Настя чиркала, пока палец не начало саднить — зажигалка была дешевая, купленная на кассе супермаркета. Любимый Настин «Дюпон» куда-то пропал.
Огонек наконец вспыхнул. Занялась, слегка потрескивая, сигарета. Настя привычно втянула дым, и ее едва не вывернуло наизнанку. Рот наполнился горькой слюной, болезненно свело желудок. Рука инстинктивно отвела сигарету подальше. Настя подумала, что больше никогда в жизни не закурит. Ей казалось, что отныне тонкая трубочка сигареты между пальцами, запах дыма и легкие крошки табака, падающие на колени, будут всегда напоминать о Мельнике, который обнимал за плечи некрасивую девушку.
Мельник и Иринка скрылись в подъезде. Жесткий, высохший березовый лист слетел с березы и ударил острым ребром по лобовому стеклу. От стука Настя вздрогнула: она выпала из реальности, представляя себе поцелуи и огромную кровать со скомканным, сползающим на пол одеялом.
— Отпусти, я пойду сам, — вот что Мельник говорил Иринке на самом деле. Ему стало лучше, и последнее, чего он хотел, — висеть на женских плечах.
Она вскинула голову и долго смотрела на него снизу вверх. Мельник поразился, какая она маленькая: ниже ста шестидесяти. В нем было почти на тридцать сантиметров больше.
— Я тебя доведу, — ответила она, глаза ее смеялись, — Мне не трудно.
— Я ничего не помню, — сказал он, смиряясь, но стараясь идти так, чтобы она не чувствовала его веса, — Как я попал в метро?
— Ты спрашивал уже два раза, — Иринка вздохнула, — Но я скажу еще раз. Мне позвонила Айсылу. Сказала, ей еще на съемках не понравилось, как ты выглядишь, и она за тобой пошла. Ты стал переходить дорогу и чуть не свалился: она дернула тебя сзади за пальто, чтобы ты не упал под колеса. Я ноут ребятам отдала, прибежала, ты на лавочке сидишь, серый, глаза больные. Я сказала, надо скорую вызвать, Айсылу не разрешила. Сказала, лучше домой.
— А где она?
— Сейчас придет. В магазин побежала. Велела, чтобы я тебя уложила спать.
— Я сам.
Иринка бросила на него насмешливый взгляд, и он понял, что должен принять ее помощь. Она делала то, что была должна и умела делать, и это нисколько не затрудняло и не оскорбляло ее.
В квартире он послушно сел в кресло, стоявшее в углу спальни, и смотрел, как Иринка открывает окно, сквозь которое тут же ворвался свежий, с горчинкой, запах ранней осени. Застелив постель, Иринка подошла к Мельнику и взяла за рукав его пальто, помогая раздеться. Мельник хотел возразить, но в том, как пальто соскользнуло с его плеч, было что-то невыразимо приятное, и он промолчал. Раздевшись, он нырнул под одеяло, к прохладе простыни, и вдруг понял, что ему не холодно. Засыпая, Мельник видел брошенное на кресло пальто как расплывчатую черную кляксу. Во сне он чувствовал вкусные запахи, а когда открыл глаза, услышал, как что-то шипит и постукивает на кухне. Звуки были домашние, уютные, и Мельник провалился в дрему снова. Он вынырнул на поверхность, когда теплая рука коснулась его плеча и негромкий голос произнес:
— Слава, проснись, покушай. Я приготовила.
— Мама, — шепнул он и тут же почувствовал щемящую боль в сердце, потому что мамы не было уже год, а он все еще надеялся когда-нибудь услышать ее голос и съесть что-нибудь приготовленное ее руками. Айсылу ласково погладила его теплой ладонью по прохладному лбу и прошептала:
— Эх, улым. Большие вы, маленькие, мама всем нужна, всем. Что же делать, если не вечные мы? Не вечные…
Они ели, сидя за кухонным столом. От каждого проглоченного куска по телу Мельника волнами расходилось тепло. В квартире пахло мясом, луком, свежевыгла-женным бельем и сентябрьской прохладой. Айсылу и Иринка разговаривали вполголоса, их шепот заглушал голоса не хуже музыки. Мельнику хотелось, чтобы они остались жить с ним. Были его семьей.
4Но они покинули его, и следующим утром Мельник в одиночестве шел к «Мельнице», согревая в карманах замерзшие руки. Темный силуэт мельничного колеса не давал ему покоя, после завтрака ноги сами понесли его разомлевшее от тепла тело к двери в другую реальность. Мельник повернул заиндевевшую ручку и вышел на поле. Дверь закрылась с мягким щелчком. Лес был молчалив и насторожен, сугроб — пуст, в нем зияла дыра, оставшаяся от тела. Снег осыпался с той стороны, где тело выбралось наружу. Вдалеке медленно вращалось мельничное колесо. Мельник взял лопату. Перед ним стремился к реке недлинный путь, который он начал расчищать в прошлый раз. Лопата подцепила рыхлый, почти невесомый снег. Мельник работал, не поднимая головы. Очень скоро щеки его начали пылать огнем, по спине впервые за долгое время стекла струйка пота. Время перестало иметь значение, он только иногда поднимал голову, чтобы убедиться, что придерживается верного направления. Река приближалась. Мельник чувствовал, как растет усталость в согнутой спине и непрерывно работающих руках. Скоро плеск мельничного колеса начал заглушать шум крови в ушах. Запахло холодной речной водой.
Мельница была совсем рядом. Мельник сделал еще несколько взмахов лопатой, вплотную подошел к обшитой досками стене и провел по ней рукой. Дерево было шершавым и влажным, отсыревшие щепки, больше похожие на размокшую, скатавшуюся валиками бумагу, отслаивались от стен и прилипали к ладони. Крутилось колесо, ударялись о воду широкие, почерневшие от сырости лопасти, ворочались невидимые жернова, и казалось, что мельница живая: она дышала, глотала, причмокивала, переваривала. Мельник поднялся по лестнице, открыл дверь и посмотрел в темноту. Там тускло блестело железо: по стенам были развешаны лопаты, молоты, вилы. Медленно крутились каменные жернова. Он не решился зайти, спустился вниз и у последней ступеньки Увидел серо-зеленого голого голема. Его безгубый рот был приоткрыт и напряжен, словно голем хотел что-то сказать. Взгляд блуждал по сторонам: существо искало нужное слово и не находило его. Тощая рука с длинными узловатыми пальцами протянулась вперед, едва не касаясь Мельникового плеча, и указала на темную полоску воды впереди. Изо рта вырвался тихий отчаянный стон.
Мельничное колесо безучастно шлепало по воде. Голем выглядел неопасным, Мельник даже почувствовал к существу острую, щемящую жалость. Голем стонал не переставая, пока громкий треск льда, затянувшего воду у самого берега, не заставил его замолчать.
Лед лопался сразу во многих местах, на белом расцветали свинцовые звезды трещин. Лежащий поверх снег намок, трещины расширились, из них показались острые и твердые предметы, которыми кто-то бил по льду снизу вверх. Предметы были темные, похожие на кончики птичьих клювов. Полыньи ширились, ледяная крошка покачивалась на темных волнах, маленькие пальцы начали хвататься за края, и существа, долбившие лед, выбрались из воды. Тишина сменилась громким гулом. Слов разобрать было почти нельзя, только иногда кто-то выкрикивал высоким, почти истеричным голосом: «Шуликуны!» В глазах рябило от пестрых широких одежд. Мельник почувствовал себя стоящим среди огромной ярмарочной толпы. Картинка вокруг ожила, словно к шипящему снегом телевизору подключили антенну, и он начал показывать HD невероятной четкости.
Стало очень светло, снег расцветился яркими всполохами. Мельник стоял среди шуликунов. Они были маленькие, ему по пояс, с острыми наростами на яйцеобразных головах. Некоторые держали в руках чугунные сковороды, на которых мерцали алые угли. Мельник не чувствовал в них угрозы. Он словно стал частью яркого шоу и с удовольствием смотрел на веселую возню вокруг себя, на взлетающие в воздух раскаленные угли и оживленные личики шуликунов.
Но скоро он начал подозревать неладное: шоу оказалось веселым только снаружи. Снег выдал правду первым: там, где толпа была пореже, Мельник увидел на белом грязь и пятна крови. Горячий уголь пролетел совсем рядом с его щекой, и Мельник отпрянул. Он больше не улыбался. Ему захотелось выйти из толпы, но это было почти невозможно: шуликуны были повсюду.
Они окружили голема, надели на него хомут. Две грязные веревки протянули от хомута к саням. За длинные оглобли голем схватился сам. Несколько шуликунов заскочили на козлы новеньких расписных саней, один схватил кнут и протянул голема по спине. Голем не смел открыть рта, он вздрогнул и начал двигать ногами. Босые ступни скользили по истоптанному, подтаявшему снегу, сани не двигались с места. Шуликун ударил еще раз и громко, издевательски захохотал. Сани быстро заполнялись ездоками, и скоро те, кто забрался в них первыми, оказались погребены под грудой пестрых, постоянно движущихся тел. Голем напряг все свои силы, и сани тронулись с места. Шуликуны разразились громкими воплями одобрения, а Мельник, разбрасывая руками тех, кто сновал вокруг него, пытался добраться до голема, чтобы помочь жалкому существу. У него ничего не получилось. Он увяз в праздничной, шумной, орущей на все голоса толпе, словно в зыбучих песках. Сани медленно удалялись прочь. Кто-то из ездоков завел пьяную развязную песню, остальные подхватили и пели ее каждый со своим мотивом и со своими невнятными словами.
Мельнику казалось, что, куда бы он ни двинулся, море шуликунов потечет вслед за ним, но все же он не видел Другого выхода, как вернуться в кафе. Все было близко, Рукой подать: и пологий склон, и расчищенная дорожка. и плотная стена ельника, в которой скрывалась «Мельница». Но, едва он сделал шаг в ту сторону, шуликуны обратили на него внимание. Его дернули за пальто, сзади кто-то вцепился в хлястик. Мельник опустил глаза и увидел злобное личико с длинным носом и черными крохотными глазами, утонувшими в густой сетке морщин. Шуликун тянул к Мельнику руки, пальцы его сжимались и разжимались, словно у ребенка, который хотел, чтобы его подняли. Рот шуликуна был растянут в улыбке предвкушения, и губа цеплялась за мелкие кошачьи зубы. Мельник отступил и тут же получил сильный удар под колено. Нога подогнулась: он едва не упал и удержался, кажется, только силой воли, потому что отчетливо понимал, что встать они уже не дадут. Краем глаза он уловил быстрое движение сбоку, обернулся и увидел, как одна маленькая дрянь быстро вскарабкалась на головы других, резко оттолкнулась от них и прыгнула. Мельник ничего не успел сделать, шуликун уселся ему на шею. Маленькие ручки вцепились Мельнику в подбородок, ноги в красных сапожках с загнутыми носами, пришпоривая, застучали его по груди. Мельник размашисто повел плечами, пытаясь скинуть непрошеного седока, но второй шуликун вцепился в его рукав и потянул к земле. Мысль о том, что его сейчас запрягут, как голема, заставила Мельника выйти из себя. Он резко развернулся, стряхнул шуликуна с руки, второго содрал с себя за шкирку. Они были легкими и весили не больше кошек.
Остальные, испуганные его резким движением, отскочили в стороны и стояли, образовав вокруг Мельника плотное кольцо. Истоптанный снег был грязен и покрыт мусором, застывшими комочками плевков и темными каплями крови. Шуликуны смотрели молча и с укором, как обиженные дети. Некоторые хныкали, другие корчили рожи и высовывали длинные остроконечные языки. Мельника начала бить крупная дрожь. Он сжал челюсти, чтобы не стучать зубами, и понял, что холод снова взял его. Онемевшие пальцы не сгибались, сводило кожу на щеках.
Мельник решил прорваться сквозь толпу и бежать к двери, но вперед выступили шуликуны со сковородами.
Угли пылали, шуликуны подбрасывали их на сковородках, и вверх взмывали снопы искр. Вместе с искрами над толпой поднимался глумливый смех. Шуликунам было весело, они начали гикать, улюлюкать и смеяться, они травили Мельника будто зверя, ради развлечения, надеясь сломать и унизить.
Мельник с трудом растянул в улыбке заледеневшие губы. Он стоял, выпрямившись во весь рост, смотрел спокойно и ровно. Шуликуны затихли на минуту, заволновались, стали перешептываться. Улыбки поблекли на их мордах, на их место пришли злые гримасы. Мельник пошел вперед, к раскаленным сковородам, не давая шуликунам опомниться. Он схватился прямо за сковороды и услышал сдержанное шипение, будто ладони его были сделаны изо льда. Он вытряхнул сковороду из ручек одного существа, перехватил ее за рукоять и, размахивая ею, расшвыривая пылающие угли, пошел сквозь толпу.
Вырвавшись из плотного кольца, Мельник взбежал вверх по тропинке, распахнул дверь и тут же захлопнул ее за собой. Тяжелая чугунная сковорода с громким стуком упала на пол. Мельник оперся о стол и зашипел от боли. Его запачканные копотью ладони покраснели. Холодный пот выступил у Мельника на лбу. Ему было больно. Он поднял глаза, собираясь позвать на помощь Александру, и вдруг наткнулся на изумленный взгляд незнакомки. Она сидела за столиком в середине длинного зала, перед ней на тарелке остывал недоеденный завтрак. Легкая струйка пара поднималась над чашкой чая. Это была совсем молодая девушка, скорее всего — студентка: волосы, забранные в хвост, очки в тонкой металлической оправе, Дешевая трикотажная кофточка. Мельник почувствовал изумление, он никогда не видел в «Мельнице» других посетителей.
Александра выбежала из-за стойки, у нее в руках было полотенце и миска с чистой водой. Она усадила Мельника за стол, смыла копоть с его ладоней. Стукнула о стол баночка с кремом, которую Александра принесла в кармане. Боль понемногу ушла, холод перестал быть невыносимым.
Девушка за дальним столиком успокоилась и продолжила есть, изредка поглядывая на Мельника и Александру. Густая еловая ветка царапала окно. Там, на поле у реки, снова поднимался ветер.
5Мельник вернулся домой, бережно неся перед собой обожженные, забинтованные руки. Он лег в постель и провалился в тревожный, болезненный сон, проверив перед этим, крепко ли держит Сашино сердце. До ночных съемок у руины оставалось десять часов.
Когда он проснулся, ожоги почти не болели. Мельник осторожно снял бинты и посмотрел на розовую кожу: это было странно, но на ней не осталось волдырей. Его ладони так оледенели, что жар раскаленной сковороды не смог им повредить. Мучительный холод сыграл ему на руку.
От разбушевавшихся голосов сильно болела голова. Мельник с досадой вспомнил, что выронил плеер, когда чуть не угодил под машину, но тут же увидел его на тумбочке возле кровати. Однако вдеть наушники в уши Мельник не успел. Один-единственный женский голос вдруг вырос из низкого утробного гула, затмил его, перешел в истерический, невыносимо громкий и высокий звук. Мельник вздрогнул и выронил плеер на пол. Внутренности его скрутила внезапная судорога, и он сделал несколько глубоких вдохов, пережидая приступ боли.
Приступ испугал Мельника. Когда боль отступила, он сел на кровати и завернулся в одеяло, пытаясь сберечь остатки тепла. Мельнику было наплевать на себя — он поразился, насколько ему все равно, будет он жить или нет. Смерть не пугала его, он боялся, что случайно выпустит из рук Сашино сердце. Даже секунда могла решить дело не в пользу жизни: волокна были тонки и ветхи, как изношенная ткань. Каждое движение сердце Саши совершало судорожно и болезненно.
Ее смерть беспокоила Мельника гораздо сильнее собственной. Он жадно и иррационально желал, чтобы она жила, даже страдая от болезни, даже если его уже не будет.
Раз он может остановить время, подумал Мельник, не может ли он повернуть его вспять? Мысль была страшной: он никогда ничего подобного не делал и даже не знал, возможно ли поступить со временем так грубо. Мельник прислушался к закольцованному циклу, к бесконечно повторяющемуся «та-дам», к однообразной, тяжелой усталости, составляющей Сашину жизнь, и принял решение. Он обхватил сердце плотнее и резко откинулся назад. В голове словно взорвалась дымовая шашка, какое-то время Мельник ничего не видел и не слышал. Когда туман рассеялся, стало ясно, что силы еще остались. Мельник повторил попытку. На этот раз он потерял сознание и пришел в себя, когда за окном было уже темно. Сашино сердце все еще билось. Мельник обследовал его, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев, и понял, что у него получилось. Изменения были едва заметны, но связи упрочились, волокна стали крепче.