Короче, дома он в основном молчит, уткнувшись в компьютер или в спасительный детектив, где ни вникать, ни думать не нужно. Следи за стремительно развивающимся сюжетом со стороны – и все. Можно, конечно, пытаться предположить, кто преступник, но, как правило, это бесполезно. Поэтому лучше читать бездумно. Так и время быстрее проходит, и полная иллюзия создается, что ты занят.
А в душе свербило. Чего-то ей явно не хватало, его душе. И Глеб отлично понимал чего: взаимной любви. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Только где ж ее взять-то, любовь эту? Да еще взаимную? Это же было бы счастьем! А счастье, как известно, не каждому достается. Не в каждой судьбе случается. К тому же в его жизни счастье уже было. Несколько лет даже. В первом браке. Разве мало? Еще хочется? Ну, как говорится, хотеть можно, а как реализовать? Как сделать то, что от тебя никак не зависит?
Глеб полагал, что такие категории, как любовь, счастье, ощущение восторга и прочие подобные понятия, никак не зависят от желания человека. Может, человеку и хочется полюбить, ан нет – не происходит этого, не получается. Может, человек мечтает кем-то или чем-то восхищаться, а не возникает у него подобных эмоций, не трогает его ничего настолько, чтобы защемило, затрепетало сердце.
Вот взять к примеру его самого, Глеба. Разве мало он делал для благосостояния прошлой своей семьи? Разве не стремился наладить наилучшим образом жизнь со своей нынешней супругой? Он вроде бы всей душой, всеми силами… А в ответ – не то! Не стыковалась у Глеба такая философия. Не получалось успешно применить ее в жизни.
Может, примитивны, конечно, рассуждения типа: каков привет – таков ответ. Но, по мнению Глеба, именно подобные рассуждения и логичны. Если ты к человеку с добром, то и он должен бы ответить тем же. Если ты к женщине с любовью, то как она может не ответить любовью же.
Почему не получалось, Глеб осознать не мог. Сам не понимал, а спросить у кого-то не решался. Стал покупать умные книжки, вникать. В них было написано, что любовь сродни мистическому озарению, что любить – это значит отдавать, что законы любви не познаны и непонятны, что на протяжении веков люди пытались описать их, но в результате человечество развело руками – увы! Недосягаемо, недоступно пониманию, неуловимо… Сплошные «не». И еще одно важное замечание вычитал он. О том, что любовь – не контракт. И если один любит, то это вовсе не означает, что другой любит тоже. Нет такого порядка. Ошибается Глеб в своих представлениях об отношениях между мужчиной и женщиной.
Глеб запутался еще больше. Как же так? Ведь есть же любовь на свете, этого же никто не отрицает. И чувство это поглощает людей, ломает, испепеляет, возвышает, спасает, губит, уничтожает, возрождает… То есть имеет над людьми такую власть! А понять его не получается. Почему оно возникает подчас вопреки желанию самого человека, почему угасает порой против его воли?
Глеб натыкался иной раз на попытки систематизации законов счастливой любви, но все же это являлось, скорее, популяризацией новых психологических технологий и методами манипулирования, чем истинной подсказкой к вопросу: как обрести счастье в любви. Еще попадались советы, как оживить, сохранить и улучшить существующие взаимоотношения. Это было полезно, но речь шла уже о тех, кто нашел свою любовь, и о тех, кто очень дорожит отношениями и хотел бы их гармонизировать.
Глеб, хотя и не получил четкие ответы на свои непростые вопросы, все же был удовлетворен своими поисками истины, поскольку глубоко погрузился в интересующую его тему и несколько по-другому стал смотреть на свою жизнь.
* * *Надежда собиралась на встречу с Вадимом с двойственным чувством. Вроде бы предполагается деловой разговор о ее дочери, об обучении, о поступлении. И в то же время женское чутье ее подсказывало – нет, не это, вернее, не только это. Что-то еще… Есть какой-то подтекст в его предложении встретиться.
Оделась нарочито скромно, чтобы, не дай бог, он не заподозрил в ней женского интереса. Но какая-то струна внутри почему-то пела, дрожала, вибрировала… Непонятно, каким мотивом. Скорее, волнительным, трепетно-выжидающим, предвкушающим, обнадеживающим мотивом звучала струна.
Чего она подспудно ждала? Ей и самой это пока было неясно. Мысль об измене мужу ее не посещала. Мечты о флирте или о романе на стороне были ей чужды. Она была вполне удовлетворена своими взаимоотношениями с Глебом, правда в последнее время он все больше времени проводил за компьютером и все реже разговаривал с ней вечерами, но она не обижалась. Тем более что предпочитала сериалы. Поговорить же можно за завтраком, за ужином. Зачем тратить вечер на разговоры.
Утром, когда провожала дочь в школу, обратила внимание на Анино настроение.
– Дочь, ты какая-то вялая сегодня? Или грустная?
В ответ та только махнула рукой:
– Да так, ничего особенного. Уроки достали! До каникул еще далеко…
Не очень-то поверила Надежда в такое объяснение, потому что кроме усталости в глазах дочери было нечто другое. Такое, чего не хотелось бы особенно касаться, в чем не хотелось копаться, потому что любая грусть имеет основание, имеет причину, а уж доискиваться их Надежда сегодня никак не стремилась. Она была погружена в себя, в свои собственные сомнения и переживания, и все действия по дому выполняла, скорее, механически, чем осознанно. Накормить семью завтраком, проводить мужа на работу, дочь в школу, привычными движениями убрать кухню, полить цветы, протереть пыль. Что еще? Накрасить ресницы, выбрать неброскую помаду и наряд поскромнее.
В какой-то момент Надежда заметалась по квартире, не зная, что предпочесть: легкие сапоги или ботильоны, темную сумку или яркий клатч, длинное пальто или полушубок. Она носилась от гардероба к зеркалу, бегала из ванной в коридор пока, наконец, обессиленная не рухнула в кресло. «Господи! Да что ж это такое? – с колотящимся сердцем застонала она. – Что это со мной? Надо успокоиться!»
Она заставила себя отвлечься, решив выпить чай с печеньем. Любимые ею бисквиты Надежда всегда употребляла с ограничением. Она следила за фигурой и понимала вред лишних калорий. Сегодня за завтраком она уже съела положенные две штуки, но теперь сняла с себя запрет и позволила лишнее, чтобы прийти в себя и принять рациональное решение.
В тот день рациональными она сочла сапоги, привычную сумку и пальто. Сапоги имели более спокойный, чем у ботильонов, каблук. Это было важно, потому что кроме встречи с Вадимом ей предстояли еще разъезды по городу, а на каблуках Надежда стала уставать. Сумка также была предпочтительнее клатча, поскольку вмещала в себя гораздо больше предметов. Ну а пальто… Пальто было сшито по фигуре, что очень ее стройнило.
* * *Аня сидела на уроках и не могла сосредоточиться. Вместо формул и определений мозг был сконцентрирован на внутренних переживаниях. Она механически списывала что-то с доски, не задумываясь о смысле записей и не давая себе труда хоть что-то понять и запомнить.
Накануне вечером она изводила себя сомнениями: позвонить ли Вадиму? Пусть в последний раз, но поговорить. И голос его услышать, и слова хорошие ему сказать. Не глупые полудетские намеки, а поистине хорошие слова, какой он человек хороший, как много он значит в Аниной жизни, как важно ей знать, что он живет на свете… Эмоции захватывали ее, и предполагаемая речь выливалась в бесконечное признание, в нескончаемый словесный поток любви…
Продумав и проговорив все эти слова про себя, Аня поняла, что нет, звонить она не будет. Решила для себя прекратить отношения. Значит, все, достаточно! Если вдруг он сам когда-то позвонит… Если сам… Ох, если бы! Дальше мысль не шла, потому что дыхание сбивалось, слезы подступали к глазам, сердце замирало. Об этом мечталось, грезилось и даже верилось. Не до конца, с оглядкой, но все же. Ведь возможно же такое, чтоб сам позвонил. Ну ведь это вполне реальная мечта. Ну да, конечно, если он сам позвонит ей, тогда… Что будет тогда, Аня уже не придумывала, поскольку внутренние ее силы (или ум, подсознание или что-то еще, бог его знает, как оно называется) все же останавливали поток грез и возвращали в действительность. Решение было принято. Непростое, но очень серьезное решение, и Аня, прервав с Вадимом внешние отношения, постепенно пыталась заглушить и внутренний диалог с ним. Пока это давалось с трудом, но у природы свои законы: не подкрепляясь извне, чувство, тем более незрелое, юношеское, постепенно утихает, гаснет, перебивается новыми впечатлениями, в избытке присутствующими в молодости.
Но пока во всех этих премудростях Аня не имела возможности убедиться на практике, и все помыслы и порывы ее души были направлены на собственные ощущения, а отнюдь не на учебный процесс.
Снижение успеваемости не заставило себя ждать, но Аня, собрав волю в кулак, заставляла себя сидеть вечерами над учебниками, бесконечно перепечатывала из Интернета рефераты, пересдавала какие-то контрольные, закрывала «хвосты». Она даже обратилась за помощью к отцу, и они вдвоем вечерами читали параграфы по истории, географии, обществознанию, анализируя, рассуждая, отвечая на вопросы в конце главы, тем самым решая двойную задачу: собственно обучения и дочерне-отцовского сплочения. Мать, и без того занятая собственными переживаниями, поневоле отодвигалась на второй план. В помощи по учебе она не участвовала, Аниных девичьих переживаний не разделяла, поскольку дочь с ней после того памятного разговора делиться перестала. С отцом было как-то проще, естественней. Да, он тоже не знал ничего о сердечных переживаниях дочери, но это, видимо, и хорошо. Их отношения получались вполне доверительными, естественными и доброжелательными именно в рамках взаимоотношений «отец-дочь». Ничего лишнего, все так и должно быть.
Но пока во всех этих премудростях Аня не имела возможности убедиться на практике, и все помыслы и порывы ее души были направлены на собственные ощущения, а отнюдь не на учебный процесс.
Снижение успеваемости не заставило себя ждать, но Аня, собрав волю в кулак, заставляла себя сидеть вечерами над учебниками, бесконечно перепечатывала из Интернета рефераты, пересдавала какие-то контрольные, закрывала «хвосты». Она даже обратилась за помощью к отцу, и они вдвоем вечерами читали параграфы по истории, географии, обществознанию, анализируя, рассуждая, отвечая на вопросы в конце главы, тем самым решая двойную задачу: собственно обучения и дочерне-отцовского сплочения. Мать, и без того занятая собственными переживаниями, поневоле отодвигалась на второй план. В помощи по учебе она не участвовала, Аниных девичьих переживаний не разделяла, поскольку дочь с ней после того памятного разговора делиться перестала. С отцом было как-то проще, естественней. Да, он тоже не знал ничего о сердечных переживаниях дочери, но это, видимо, и хорошо. Их отношения получались вполне доверительными, естественными и доброжелательными именно в рамках взаимоотношений «отец-дочь». Ничего лишнего, все так и должно быть.
* * *Последнее время Глеб стал чаще звонить старшим детям. Если раньше общение ограничивалось двумя-тремя звонками в месяц, то постепенно он перешел на еженедельные разговоры, а потом и вовсе начал общаться то с сыном, то с дочерью, то с обоими сразу чуть ли не каждый день. Стали возникать общие дела, обсуждения, рождались совместные проекты с сыном по работе. Дочь прониклась к отцу доверием, делилась переживаниями и сомнениями по поводу своих ухажеров. Ее интересовал мужской взгляд на отношения полов. «Пап, а почему молодой человек ведет себя так-то? А как бы ты поступил в такой ситуации? Па, ну почему он такой странный? Пап, ну объясни ты мне! Скажи, что ты думаешь про Виктора? А про Сашку?»
Все эти отношения развивались, захватывая Глеба и занимая все большую часть его времени, эмоций, мыслей, пока он, наконец, не признался сам себе, что, несмотря на его, казалось бы, всепоглощающий интерес к детям, они вторичны. Да, они вроде бы на первом плане, да, они волнуют его абсолютно искренне, и он реально и полноценно вовлечен в их жизнь, но… Все-таки главный предмет его интереса – первая супруга. Странно, необъяснимо, чудно, но тем не менее. В разговорах с детьми то и дело мелькала тема матери. Он передавал приветы, дети передавали приветы ему. Глеб буквально хватал мельчайшие подробности о Жене, впитывал их, поначалу сам не отдавая себе отчета в том, что его интересует эта женщина. Он и сам периодически звонил ей, якобы поговорить о детях, а на самом деле просто насладиться ее голосом, услышать знакомые интонации, уловить где вздох, где улыбку. Назвать свое отношение к ней словом «любовь» ему не приходило в голову. Тогда что? Что влекло его? Зачем он рвался туда, в прошлую жизнь, в давно изжившую себя и, казалось бы, законченную связь?
Сближаясь со своей дочерью Аней, он, как ни странно, еще больше окунался в воспоминания о прошлой семье. Нереализованность, недолюбленность, незавершенность. Сплошные «не», которые все чаще стали настойчиво и болезненно напоминать о себе. И вроде никто не виноват в разрыве, и некому предъявить претензии, а как же так тогда получилось? Не смогли, не выдержали, не простили, не справились. Опять одни «не».
И Надежда со временем как-то отдалилась, стала холоднее, суше… Она и раньше-то, как теперь понял Глеб, все больше на себе замыкалась, но он то ли не замечал, то ли в свете своей влюбленности был сосредоточен только на положительных сторонах взаимоотношений, то ли она все же вела себя по-другому, ориентируясь больше на него и на дочь, чем на себя, по крайней мере внешне. Эгоистичной была всегда, но в первые годы старалась не выказывать этого явно. А теперь, наверное, расслабилась или устала, и вся ее искренность, а именно – истинная эгоцентричность, стала проявляться все более ярко. И не поговорить с ней по душам, и не прижаться к плечу, не заглянуть в глаза. Так, внешне вроде бы все нормально, ан нет… Он же чувствует, что нет с ней того контакта, который был ему так необходим сейчас.
* * *Надежда честно лежала с закрытыми глазами, но сна не получалось. Она крутилась, искала удобную позу, то и дело переворачивала подушку, вздыхала, пока не решила: хватит. Эдак она и Глеба разбудит. Надя встала, накинула халат, заглянула в комнату дочери и направилась на кухню. Свет после темноты спальни показался слишком ярким. Да и зачем ей кухня? Чай пить среди ночи она не намерена, есть – тем более. Прошла в гостиную, опустилась в кресло, включила торшер. Мягкий свет не ранил глаз, а просто создавал уют и поддерживал то настроение, в котором она находилась. А настроение у Надежды было сложное. Минорно-грустно-сентиментальное. Или, если по-другому сказать: романтично-взволнованно-неопределенное. Или еще: возвышенно-волнительно-печальное.
Короче, было что-то, похожее на влюбленность, хотя признаться себе в этом Надя не решалась. И могла лишь обозначить для себя это состояние, как предвкушение, предчувствие, канун…
Она взяла со столика какой-то журнал и листала его машинально, не видя картинок и не фиксируя свой взгляд ни на чем. Так… мелькание букв, строк, фотографий…
Перед ее взором вставали совершенно другие картины. Сегодняшний день она проживала снова и снова, не только детально вспоминая эпизоды встречи с Вадимом, не только задерживаясь на каких-то отдельных моментах, но и любуясь ими…
Она ждала Вадима в коридоре, около окна, и, собственно, весь разговор, вся встреча произошла здесь, в институтском коридоре. Надежда поставила сумку на подоконник, расстегнула пальто, стянула с шеи косынку… Подошел Вадим, поздоровался. И все… Они о чем-то говорили, он что-то объяснял, она что-то отвечала. Только создавалось впечатление, что все это неважно: их слова, объяснения, вопросы-ответы. Он смотрел на завиток ее волос с такой тихой, затаенной нежностью, что в какой-то момент она, перехватив его взгляд, смутилась и затеребила косынку. А он, забывшись, уже протянул было руку к этому завитку, чтобы поправить или, может быть, убрать за ухо… На полпути, осознав нелепость неуместного жеста, остановил свой порыв и замолчал на полуслове. По сути вопроса было сказано всего несколько слов:
– Вы простите меня, – Вадим начал с извинения. – У нас с Аней и в самом деле… ну, в общем, ерунда, конечно… Но я не могу не признаться вам… Тем более что я вас для этого и пригласил, чтобы признаться…
Получалась двусмысленная фраза, и в этом месте Надежде следовало бы напрячься и удивиться хотя бы внутренне. Она, скорее всего, так бы и отреагировала в любой другой ситуации, только не в этой. Потому что в этой она смотрела на преподавателя, а видела перед собой мужчину… Мужчину, рядом с которым у нее начиналось томление внизу живота и давно забытое ощущение легкой вибрации где-то там, совсем низко, или даже внутри, в глубине… Слова были услышаны ею, но не осознаны, не восприняты, не поняты. Ей хотелось закрыть глаза, отдавшись потоку своих женских ощущений, и наслаждаться ими, и купаться в них… Какие признания? О чем он?
Было видно, что и ему слова давались с трудом, тем не менее он закончил мысль:
– У нас случился один поцелуй… В машине… Но вы же понимаете, мы не можем считать это отношениями. Это скорее ошибка. Моя ошибка…
– Да, да… – безучастно кивала Надя, краем сознания понимая, что выглядит она сейчас не совсем адекватно.
– Собственно, этот единственный поцелуй, как я понимаю, и дал основание Ане считать, что у нас роман… или как там молодые люди говорят, связь, флирт… Не знаю… Я не поддерживаю контакт с ней. Да, она пытается как-то привлечь мое внимание: звонки, сообщения, но с моей стороны, поверьте, ничего… Я прошу извинить меня за некоторую фривольность моего поведения. И любые фантазии вашей дочери прошу считать лишь плодом девичьего воображения.
– Да, хорошо… – Надя смотрела на него прямо и серьезно. По крайней мере ей так казалось. Но все ее тело трепетало, и ни о чем, кроме как о собственном желании, думать она не могла.
– Ну вот и все, что я хотел сказать… По телефону не стал… Мало ли…
Она кивнула. Хотела что-то сказать, но горло запершило. Пришлось смолчать.
– Надежда, знаете… – он подошел ближе и, забывшись, взялся за край ее косынки.
– Да? – ей все же пришлось откашляться. Она знала за собой такое состояние, когда надвигающаяся страсть высушивает горло. Как давно она не испытывала этого состояния…
– Надежда, позвольте, я вам позвоню.
Она кивнула и даже отвернулась при этом, потому что столь близкое его присутствие требовало от нее больших сдерживающих усилий. Мысленно она уже обвивала его голову руками, гладила шею, прижималась губами к его губам…
Мысленно она уже отвечала на жар его объятий. Мысленно на прижималась к нему теснее и теснее. Наверное, правильнее было бы схватить сумку, попрощаться и бежать. Бежать, не оглядываясь, запрещая себе мечтать и заставляя не думать… Но Надежда не убежала, она лишь с усилием отвела взгляд от лица Вадима, невидящим взором углубилась в пейзаж за окном, ощущая при этом лишь нарастающий трепет в глубине своего женского естества. Не примитивное желание секса, не банальное возбуждение… Нет, что-то глубокое и возвышенное одновременно всколыхнулось в ней и, начав мелко вибрировать, нарастало и захватывало…