– Во-во, – согласился бывший спецназовец. – А этот – знай выводит… Слышь, Маратка, может, ему на нос потники сложить, а?
– Да ну его на хрен, Костя! – тихонько засмеялся Марат. – Отучим и без таких мер. Все же здесь не казарма.
– Дааа, не казарма, – вздохнул Лишнев. – Но, ты понимаешь, я все чаще думаю, что там жизнь лучше, чем здесь.
Константин сделал упор на слове «там», чтобы Марат понял, о чем речь. Понял и Дима Клоков, который лежал с открытыми глазами и слушал чужой разговор.
– Да, – поддержал Доценко. – Там, кажется, честнее. Есть черное и белое. Свои и чужие. В чужих надо стрелять. Своих надо прикрывать, и они прикроют тебя. Там есть продажные твари, готовые расплатиться за что-либо твоей жизнью. Но они, по счастью, долго не живут. Есть тыловые крысы, нажирающие морду. Ни о чем не думающие, кроме своей мошны. Таких видно за километр. Есть дуболомы: не дай Бог попасть к «деревяхе» под командование, если какая серьезная заварушка.
Марат и Константин отлично понимали друг друга.
– А тут – ни черного, ни белого, – продолжил Лишнев. – Тяжело мне, Маратка. Злой я. Злой и чужой здесь. Чувствую, тут нет места для меня. Если б газом не траванулся – ни за что б не ушел на «гражданку»…
– И мне тяжело, – признался Доценко. – А что делать?
Лишнев помолчал, видимо, не зная, как ответить.
– Грязи много, – наконец вымолвил он.
Койка под ним скрипнула, Лишнев повернулся на бок.
– Грязи и там много, – не согласился Доценко. – Расскажу тебе одну историю. Помню, я первый контракт подписал, перебросили на Кавказ, только-только. Но не в Чечню, а на линию Абхазия—Грузия. Ну и вот, прибыли мы на позиции, разместились. Жратву нам прямо в траншею приперли. Лежим мы, хавчик уминаем. Вдруг смотрю, к котелку, который в сторону поставили – чуть ли не за пятьдесят метров от позиций, – мужик подполз. Уселся за пригорком, жестянку на колени пристроил – и давай рубать. Хлеб, картошку с тушенкой. Водой из фляги запил. Съел все, котелок оставил, пополз куда-то в сторону. Я за ним наблюдал. Забился мужик в щель, накрылся шинелью, замер без движения.
Я у бойцов, кто не первый день, спрашиваю, что это, мол, за фигня. Что за человек? Наш, говорят. Спрашиваю: а чего рубает отдельно от всех? Помолчали они, помялись, а потом рассказали.
Бой был какой-то, за село, теперь название и не вспомнить уже. Выветрилось начисто. Мужика того контузило, сознание потерял. Очнулся в плену. Только в себя чуть пришел – очухаться дали, чтоб соображал и понимал, что с ним делают, – изнасиловали всем скопом. А потом били до полусмерти. Пока дышал еще – вытащили на нейтральную полосу, умирать бросили.
Выжил он каким-то чудом. Отлежался, уполз к своим. Да только не человек он для всех – опустили же. С тех пор спит в стороне, жрет тоже. Каждую ночь на другую сторону уползает. Без оружия, только нож с собой берет. Утром возвращается – руки по локоть в крови. Мстит. Говорят, смерти ищет. Да не берет его смерть. Так и живет: спит, жрет и снова за линию фронта, с ножом. Резать. Везде чужой. Ни там, ни тут. Разве так лучше, Костя? Там тоже грязь.
– Там тоже грязь, – эхом откликнулся Лишнев. – Нигде нет места для нас.
Доценко ответил не сразу. Закрыл дверцу печки, подошел к своей койке, улегся на нее.
– Давай спать, Костя, – наконец произнес он. – Не надо так безнадежно! Разберемся как-нибудь, да? И не с таким разбирались…
– Угу, – зевнул Лишнев. – Что это со мной? Охренел совсем! Давай на боковую. Поздняк уже.
Дима еще долго лежал, не мигая, глядел в потолок. Думал над тем, что услышал от Марата. Не все так просто было в жизни Лишнева и Доценко. Они не хотели в этом признаваться, не могли допустить, чтоб кто-то разглядел их слабость…
А он, Дмитрий Клоков, сильный или нет? Сильный? Способен ли на Поступок? И что считать поступком с большой буквы: когда набираешься смелости и подливаешь отраву своему товарищу? Когда не делаешь этого, зная, что тебя опустят и искалечат в отместку за такую глупость?
Клоков провалился в короткое забытье только под утро.
Новый день выдался каким-то тихим, не похожим на предыдущие. Дима еще до подъема «вывернулся» из полубредовых кошмаров, одолевавших его всю ночь. Тихонько встал, оделся. Вышел наружу. Медленно прошел мимо молчаливых домиков – все еще спали. Свернул на тропку, ведущую чуть в сторону от бухты, обошел полусгнившие причалы и останки судов. По скальной дорожке когда-то ходили люди. Конечно, теперь никто бы не смог различить их следов. Но вешки, расставленные вдоль узкой тропы, говорили о том, что кто-то, как и Дима, проходил здесь, чтоб взглянуть на мир сверху.
Океан был очень спокойным. Небольшие волны лизали берег. Солнце из-за облаков не выползло, но граница облачности приподнялась, отступила. Стало теплее, чем накануне. Диме показалось, что мир теперь гораздо больше. Нельзя сказать, что в предыдущие дни туман и низкие облака давили на него. Но сейчас, когда с площадки на уступе были различимы верхушки скал в море, проливы, призрачные силуэты соседних островов, этот остров уже не казался тюрьмой.
Клоков вдруг подумал, что в такую погоду легко умирать солдатам на войне. Вернее, он понимал, что умирать всегда трудно, но когда вокруг царят покой, умиротворение, какая-то вселенская тишина, проще думать о неземном, об отвлеченном. Проще верить в то, что конец жизни – еще не конец. Все продолжается, и продолжается вечно. Потому что человек уходит не бесследно. Он становится частью окружающей природы, огромного мира, и, быть может, в этом есть высшее предназначение человека.
– Доброе утро! – тихо произнес кто-то за спиной.
Дима вздрогнул, сжался, но тут же осознал, что это не голос Лехи-Гестапо, не голос одного из прихвостней Мезенцева. Позади стоял Фокин.
– Доброе утро, Святослав! – так же тихо отозвался Дима Клоков.
Он едва заметно шевелил губами. Совсем не потому, что боялся нарушить гармонию окружающего мира. Просто слова давались с трудом.
– У тебя какие-то проблемы, – помолчав, сказал Фокин.
Дима стоял лицом к океану, грустная усмешка парня не могла быть заметна священнику.
– Вряд ли я готов к исповеди, – поколебавшись, ответил он.
Святослав успел сделать несколько шагов вперед и теперь стоял рядом с Клоковым, а потому от Димы не ускользнуло, как Святослав пожал плечами.
– Исповедь – далеко не единственное, что приближает человека к гармонии, – задумчиво произнес он. – Иногда достаточно посоветоваться с кем-то… Кем-то чужим. Кто способен взглянуть на проблему со стороны, предложить новый выход.
Дима помолчал, размышляя над тем, что сказал Фокин.
– Святослав… – вдруг, неожиданно для самого себя, решился он. – Святослав, скажи, пожалуйста, как быть, если из ситуации есть только два выхода: плохой и очень плохой? Ни один тебе не нравится, но ты должен выбрать какой-то вариант, потому что жизнь не оставила ничего другого. Можешь поступить так, а можешь поступить эдак, но в любом случае потом будешь мучиться, пожиная плоды.
– Лао Цзы, – не раздумывая, ответил священник.
– Что? – не понял Дима. – Извини, я не расслышал.
– Лао Цзы, – терпеливо повторил Фокин. – Это имя великого китайского мыслителя, основателя даосизма. Попробуй в этом случае применить его философию. Не делай ничего. Точнее, дай всему развиваться естественным путем. Кто действует – потерпит неудачу.
– Для меня это не выход, Слава, – покачал головой Клоков. – Увы, я рад бы ничего не делать. Но жизнь поставила меня перед таким выбором, что если ничего не делаю – то проигрываю. Причем, проигрываю не мелочь – самого себя.
– Стань подобен воде, – будто не слыша собеседника, продолжал Святослав. – Посмотри на океан! Нет ничего мягче и слабее воды, но она нападает на крепкое и сильное. Никто не может победить ее.
– Все это здорово, – усмехнулся Дмитрий. – Да только вряд ли мне поможет.
– Если б мы с тобой сейчас спустились вниз, к океану, то увидели б на берегу огромное количество камней, обточенных водой. Когда-то эти камни были твердыми, острыми, как окружающие нас скалы. Однако вода победила их. Камни сохранили твердость, но изменили форму – они стали совсем другими, округлыми, приятными на ощупь.
– Слава, что мне делать?! Есть два пути, мне надо выбрать один из них!
– Дмитрий, смотри на океан. Смотри на обточенные водой камни. Думай об этом. Там, где есть два пути, неизбежно существует третий. Дай событиям развиваться естественным ходом. Уподобься воде и жди, что будет. Прости, но это лучший совет, который я могу дать.
Развернувшись, священник неторопливо двинулся вниз по тропке. Клоков постоял, глядя ему вслед, снова повернулся к океану.
– Вода, мягкая и податливая, – повторил он. Порывисто шагнул к каменной стене, провел ладонью по острым граням. – Вода, превращающая камни в пыль… За миллионы лет… Но у меня нет такого количества времени! Один день. Только один…
Никто не ответил бывшему студенту. Постояв еще немного, Дима обреченно потопал вниз, навстречу ждавшим его проблемам.
Новый рабочий день пошел совсем по-другому, это отметили все. С самого утра, сразу после завтрака, бригада отправилась на новый объект. Вернее, начали с того, что долго ползали по ледяным куполам, по каменистому плато, по склонам окружавших скал. Бригада Салидзе расставила датчики в указанных Прохоровым точках.
Дима Клоков не смог бы потом рассказать даже под пытками, сколько было этих «штуковин» – люди жутко устали, стремясь выполнить работу именно так, как требовал главный инженер. А Прохоров спуску не давал. Он все время находился рядом с Жорой Салидзе, вглядывался в монитор ноутбука, давал указания бригадиру. Требовалось установить все датчики именно так, как было отмечено на плане.
Для того, чтоб заглубить некоторые из них, пришлось колоть лед, делать в нем небольшие шахты-колодцы. В большинстве случаев обходилось малыми затратами энергии: просто снимали мох с гранитного основания. Прижимали чувствительные мембраны к ровному основанию, хорошо проводящему звук.
Шныра, один из людей Лехи-Гестапо, показал несколько цирковых номеров, устанавливая датчики на скалах. Туда никак не получалось добраться: дорог на острове не было. Требовалось лазать по каменным уступам, рискуя сломать шею. Народ тихо роптал, однако Прохоров требовал идеальной точности. В конце концов Мезенцев приказал одному из своих прихвостней взять «долбаные штуковины» и дотащить туда, куда показывает «главный-нахрен-инженер».
Дмитрий Клоков еще раз уяснил для себя, что у зэков команды лидера выполняются беспрекословно. Неизвестно, приходилось ли Шныре когда-нибудь раньше лазать по скалам, видел ли он хоть раз в жизни, как это делается правильно. Однако даже не пытался оспаривать приказ. Шныра полез вверх и в сторону от площадки, на которой остались рабочие.
– Господи, помоги ему! – вполголоса сказал Святослав Фокин, когда бывший зэк полз по стене, на высоте в несколько десятков метров над уровнем моря, из которого торчали черные верхушки скал, острые, изломанные куски льдин.
– Тссс! – тут же шикнул на него Леха.
Шныра, на спину которого привязали небольшой рюкзачок, медленно и очень аккуратно выбирал трещины, в которые можно было поставить носок сапога. Пока зэк, с риском для жизни, полз по стене, Дима нашел ответ на вопрос, который давно задавал себе: «Для чего в команду набрали бывших зэков?».
Все становилось на свои места. Леха-Гестапо, жестокий и властный лидер, мог приказать своему подчиненному то, что не могли и не имели права требовать ни Салидзе, ни Прохоров. Умереть, выполняя приказ босса.
И, в свете этого, стало понятно, почему накануне оттащили Костю Лишнева от Лехи Мезенцева, не дав спецназовцу добить противника. Леха-Гестапо был нужен руководству! Он мог держать в страхе не только бывших зэков – всех. Мог отдать приказ Шныре, мог – любому другому. В крайнем случае, прихвостни Мезенцева «воспитали» бы строптивого рабочего.
А фирма, нанявшая людей, просто сделала бы вид, что ничего не происходит. Подумаешь, человек стал инвалидом или разбился насмерть. Ведь компания тут ни при чем, правда? Она не приказывала лазать по скалам над ледяной водой. Не заставляла человека выполнять то, что не входит в его обязанности, согласно заключенному контракту.
Шныра, надо полагать, отлично знал, что входит в его обязанности, а что нет. Однако он еще лучше сознавал, что бывает с теми, кто не выполняет команду «пахана». И зэк, вцепившись побелевшими пальцами в острые камни, полз вперед.
Одна площадка у самой воды, другая. Зэку пришлось не только «пройти» над бухтой, но и спуститься вниз, почти к океану, чтобы разместить датчик. Потом еще один.
– Провода не повреди! – вдруг крикнул Прохоров. – Аккуратнее с хвостами!
– Тссс! – зашипел на него Леха-Гестапо, точно так же, как на Фокина. Да осекся, вспомнив, что здесь командует главный инженер.
Было понятно, что Мезенцев переживает за своего человека. Точнее, «переживает» – неверное слово. Вряд ли бы Леха-Гестапо сильно расстроился, если бы Шныра сорвался вниз и сломал позвоночник. Однако такой вариант развития событий уронил бы авторитет лидера, а вот этого Мезенцев потерпеть никак не мог.
– Левее, черт возьми, левее! – заорал Прохоров, рукой указывая Шныре, куда надо ставить последний, третий датчик.
Зэк аккуратно передвинул коробочку. Поправил «хвост» проводов, приложил его к двум другим. Перекинул за спину и пополз обратно к людям. Было очевидно, что возвращение дается ему значительно труднее: видимо, сказались усталость и страх. Пальцы Шныры, изрезанные о кромки скал, сильно кровоточили – там, где он хватался за камни, оставались красные следы.
Зэк потерял бдительность, когда до спасительной площадки было около метра. Дима от кого-то слышал, что так случается довольно часто. Дорога обратно – всегда труднее. Когда до спасения остаются считанные сантиметры, человек расслабляется, будто все уже позади. Тут-то и надо собраться, через «не могу», через боль. Вытянуть последние шаги, вернуться.
Шныра этого не смог. То ли камень, за который он схватился, был мокрым, скользким. То ли кровоточащие пальцы зэка уже не так хорошо цеплялись за уступы, но правая рука Шныры вдруг сорвалась. Зэк истошно завопил, балансируя на скалах.
Дима замер, показалось, время остановилось. Он отчетливо видел, как выгибается тело Шныры – человек пытался удержать равновесие. Но левой руки было недостаточно, она занимала не самую лучшую точку, чтобы спасти зэка, ноги которого поехали вниз.
– Ёёёёоооо! – заорал Шныра.
Дима увидел его выпученные глаза, перекошенное от ужаса лицо, мелькнули пальцы левой руки. Почему-то отчетливо зафиксировалось в памяти – ногти были содраны. И тут же Клоков отлетел в сторону, отброшенный мощным ударом.
Как Лишнев успел? Показалось, спецназовец движется с быстротой молнии. Еще секунду назад Шныра балансировал на уступе. Потом сорвалась левая рука, ноги поехали вниз. И вот уже Лишнев распластался на камнях, перевесившись через край площадки. Одна рука Константина упиралась в скалу, и по тому, как вибрирует от напряжения тело Лишнева, было понятно, что висеть над пропастью нелегко.
Все оцепенели, глядя на трясущуюся левую руку Лишнева, на его ноги и низ живота, плотно прижатые к площадке. Миллиметр за миллиметром Константин сдвигался вперед, в пропасть.
– Маратка! – выдохнул верзила, мотнув головой.
Но Доценко уже сбросил оцепенение. Он метнулся вперед. Упал на ноги товарища, вцепился в куртку Лишнева.
– Помогите, мать вашу! – крикнул он.
И тогда на подмогу бросились Фокин и Салидзе. Удивительно, что сорокалетний священник опередил всех. Потом, позднее, когда Дима в сотый раз прокручивал эту сцену в голове, он думал о том, что на крик «помогите» Святослав всегда откликается первым…
Доценко, Фокин и Салидзе, вцепившись в Лишнева, вытянули его обратно на площадку. И Дима понял, почему тело Константина тряслось от напряжения, когда спецназовец «завис» над пропастью. Правой рукой верзила успел поймать Шныру за шкирку. Он так и не отпустил зэка, хотя мог запросто соскользнуть вниз. Следом за несчастным, которого Прохоров и Мезенцев отправили искать смерть.
Следом на площадку вытащили и Шныру, которого спецназовец так и держал за воротник куртки. Зэк был белым, как шапки облаков на вершинах окружавших скал. Его губы тряслись.
– Маманя! Маманя! – шептал он, почему-то стараясь обнять Лишнева за шею.
– Какая я тебе маманя?! – зло ответил Лишнев, поднимаясь на ноги.
Доценко начал хохотать.
– Маманя, маманя! – по-прежнему твердил Шныра.
Было понятно, что зэк находится в состоянии шока. Он не видел ничего вокруг, плохо понимал, что происходит.
– Не обделайся! – грубо толкнув его, крикнул в ухо Мезенцев. – Все путем!
Шныра упал на площадку. Замер, лежа на спине. Затих. Он, не мигая, смотрел в небо.
– Маратка, перестань ржать! – тихо попросил Лишнев.
Доценко тут же замолчал. А другие и не думали смеяться над тем, что творилось на площадке. Зэк лежал на спине. Часто-часто дышал и все так же смотрел вверх.
– Порядок! Порядок! – вмешался в дело Прохоров. – Так, ребята, поверните его! Снимаем провода датчиков со спины. Быстрее! Время не ждет!
Лишнев повернулся к главному инженеру, хотел что-то сказать, но сдержался. Пинцет и Косой помогли Шныре. Они бережно подхватили сотоварища под руки, приподняли его. С первого раза Шныра не смог устоять – ноги дрожали, и он опустился вниз. Только со второй попытки, поддерживаемый коллегами, Шныра выпрямился. На Леху-Гестапо он не смотрел. Как только смог двигаться – тут же начал отступать от края площадки, подальше от океана и скал. Вниз. К земле.
С другими датчиками получилось лучше. Прохоров еще несколько раз указывал труднодоступные точки, но ни к одной из них не пришлось добираться с такими «приключениями».