Итак, Марина, производившая, в общем, неплохое впечатление, хотя ее ангельская внешность и являлась маской, под которой скрывалась сильная натура (достаточно вспомнить сцену в банке), накликала на свою голову немало проклятий. Но чья же ненависть успела созреть настолько, чтобы девушке стала угрожать реальная опасность?
Максима и Гогу исключаем — один из них уже полгода покойник, а второй только что к нему присоединился. С другой стороны, нельзя забывать, что эти убийства могут быть связаны с покушениями на Марину. Муза Платоновна тоже как будто была ни при чем. Тогда кто?
И потом, кукла. Даже две куклы, обе — «Мальвины». Так когда-то звали Марину одноклассники и мимолетные ухажеры. Кто и с какой целью шлет несчастной вдове эти глупые игрушки?
Параллельно передо мной стояла и другая загадка: убийства любовника Гонопольской — Стаса и ее домработницы Шуры. Кому они понадобились? В то, что киллер мог промахнуться, верилось с трудом: один раз еще куда ни шло, а два — нет, это исключено. Снайпер не промахивается, на то он и снайпер. Он не мазила из тира в парке культуры и отдыха. Пожалуй, это была самая трудная загадка. Хотя мысли на этот счет у меня были… Но о них потом.
Теперь надо решить, что делать дальше. Вывод напрашивался сам собой: следует опросить нескольких свидетелей, причем не свидетелей убийств (их не было), а тех, кто мог рассказать что-нибудь дополнительное о жизни убитых людей. В этом ряду, например, стоят родители Максима Гонопольского. Помнится, они прервали связь с сыном после того, как он поступил не в медицинский, а в Политехнический институт. Но с той поры прошло двадцать три года! Трудно поверить, чтобы все это время Гонопольские не поддерживали с сыном никаких отношений.
— Марина, — спросила я, когда клиентка вышла из ванной в утреннем халатике и тюрбаном из полотенца на голове, — отец и мать твоего мужа… твоего бывшего мужа — живы?
— Да… А зачем тебе?
— У тебя есть их адрес?
— Да… А зачем…
— Ты когда-нибудь была у них? Просто в гостях или по делу, с Максом или без?
— Нет, никогда. Они не хотели его знать, а он не настаивал. Хотя деньги на содержание передавал.
— И они принимали?
— Кажется, да. Но никогда его самого — только деньги.
— Все ясно. Вот что: времени еще мало, стемнеет не скоро, я успею к ним съездить. Диктуй адрес.
— А я?
— А ты останешься здесь и будешь сидеть тише воды ниже травы. У тебя это отлично получается, когда захочешь.
Марина продиктовала мне адрес и только успела еще раз спросить: «А зачем тебе?!», как я, не отвечая, уже хлопнула дверью.
Легенда о том, кто я такая и чего мне надо, родилась сама собой: после смерти Максима Гонопольского прошло ровнехонько полгода, и, значит, пришла пора делить наследство. Родители погибшего тоже входили в число наследников первой очереди. Если я представлюсь им как адвокат погибшего сына, разговор, как говорится, состоится при любой погоде.
Так оно, собственно, и произошло.
Очень похожие друг на друга, одинаково седые и одинаково ясноглазые старички (на вид им было далеко за шестьдесят) проводили меня на чистую, хотя и весьма скромно обставленную кухню, усадили на табурет и приготовились слушать. Меня не покидало странное ощущение, что сидевшие передо мной люди не муж и жена, а брат и сестра, так похоже, согласованно и синхронно они все делали. Если один поворачивал голову или наклонял ее набок, можно было не сомневаться в том, что и другой в ту же минуту сделает точно так. Если один поджимал губы и пожимал плечами, то и другой сразу же повторит его движение.
Незаметно оглядывая обстановку — очень скромная кухня, даже холодильник допотопный — «Буран», и никакой современной техники (интересно, на что же Гонопольские тратили деньги, которые ежемесячно присылал Максим?), я тараторила с дежурно-вежливой интонацией профессионального юриста:
— …таким образом, вам необходимо подать нотариусу заявление в установленной форме и пройти все процедуры — только после этого вы, совместно со вдовой вашего сына, получите право распоряжаться его имуществом. Простите, что приходится напоминать вам о столь печальных событиях, как гибель Максима, но жизнь идет… Имущество очень солидное, требует управления и контроля, вам следует собраться и решить, как с ним поступить… ведь Максим не оставил завещания.
— Нет, — вздохнули старички. — Какое завещание? Ведь он не знал…
— Совершенно верно, и именно поэтому всем вам, его близким, нужно прийти к определенному соглашению…
— Почему же только нам троим? — нахмурились старички.
— Я уже объясняла — потому что вы наследники первой очереди. По закону, наследниками первой очереди являются дети, супруг и родители наследодателя… Так вот, я и говорю, что вам с Мариной… с Мариной Георгиевной…
— Не знаем мы такой женщины! — отрезали старички.
Я удивилась:
— Как это? Вы не знаете, что жену… вдову вашего сына зовут Марина…
Меня перебили:
— Не знаем и знать не хотим! — Старички повернули головы и кивнули друг другу, а потом так же одновременно встали и высоко задрали подбородки — ни дать ни взять цирковые собачки. — Эта женщина для нас не существует. И никогда не существовала. Она — воплощение зла, и Максимка из-за нее стал настоящим поганцем! — сказали они, еле заметно отбивая такт по покрывавшей стол клеенке.
— Послушайте, но это все эмоции, а по закону…
Старички замотали головами, как одуванчики на ветру:
— Что нам ваш закон? Это фикция. Есть только один закон, человеческий. Почитай отца и мать своих, не укради, не прелюбодействуй, не возжелай жены ближнего своего — вот закон. Максим нарушил его. А кто-то другой наказал самого Максима, нарушив закон «не убий»…
Они говорили так слаженно, так привычно уступая друг другу, что в конечном счете я не поняла, кто у них главный.
— Хорошо, если вы до сих пор не хотите простить сына, это ваше дело, — втолковывала я им. — Хотя есть еще одна заповедь, пусть и не занесенная в скрижали, она называется «Будь милосердным», тем более милосердным к родному и единственному ребенку. Максим умер, а вы все еще таите на него зло в сердце своем — мне кажется, это тоже не совсем правильно. Не хочу быть моралисткой, я сама не святая… Но мне кажется, если Максим, воспоминания о нем — самое ценное, что осталось у вас от него самого… то вам нужно отпустить все обиды. Простите его.
Старики смотрели на меня безо всяких эмоций. Мне пришлось оборвать свою речь — я поняла, что у них обоих железные характеры. Ни слезинки не обронили они при воспоминаниях о сыне, а ведь память о нем должна была быть еще свежа! И меня кольнула неприязнь к этим стойким оловянным солдатикам. Не то чтобы я их прямо возненавидела — но так, укол, которого нельзя не заметить. Ведь у них был один сын…
— У вас есть дети? — спросили они меня вдруг.
— Нет.
— Значит, вам пока не дано узнать, как это больно и страшно, когда вас предает собственная кровь. Иначе бы вам не пришлось говорить о прощении.
Я вдруг вспомнила своего отца. Он женился вскоре после смерти мамы — и связь между нами прервалась по моей инициативе, потому что это именно я, я не смогла простить его… И все-таки нет! Здесь было другое. Отец не проявлял особого желания сблизиться со мной — он стал обыкновенным старым человеком, несмело ласкающим плечи расчетливой молодой стервы, и, кроме этих плеч и запаха ее духов, отца перестало волновать что-либо еще. Хотя, если бы он мне позвонил… кто знает? Может быть, все еще могло измениться.
— Вы так уверенно говорите о предательстве, словно ваш сын действительно совершил что-то страшное. А ведь на его счету всего два «преступления»: Максим отказался поступать в институт по вашему выбору — раз, и женился на девушке, которая была замужем за его другом, — два. И все…
— Нет, не все! — тихо воскликнули старички. — Совсем не все!
Отец Максима кивнул матери, и маленькая седенькая старушка скрылась в комнатах. В кухне стало тихо, и эта тишина невольно заставила меня вслушиваться в то, что происходило в квартире. А там возник торопливый разговор, кто-то кого-то уговаривал, убеждал в чем-то, а убеждаемый не соглашался… Наконец послышались шаги; в проеме кухни появилась худая женщина с усталым, бесцветным от отсутствия косметики лицом. Тусклые волосы собраны на затылке в «конский хвост» простой резинкой. Вылинявшие джинсы, бесформенная майка. Нет, она не была ни грязной, ни неопрятной — скорее женщиной, которая забыла о том, что она женщина. Ей было все равно, как она выглядит, — странно, а ведь она была еще молода…
— Познакомьтесь, — предложила старушка. — Это Ия.
Мне стоило больших усилий остаться (хотя бы внешне) спокойной. Ия! Первая жена Максима! В памяти промелькнул рассказ Гонопольской: «Со своей женой Максим разобрался сразу — развелся в два счета и отступного-то ей не очень большого дал, а она много и не просила, недаром про нее все в один голос говорили — дура …» Почему же я тогда сразу не отметила в уме, что эта Ия — одна из главных претендентов на роль убийцы? Брошенная жена, да еще обманутая в своих ожиданиях, выходила за миллионера и осталась на бобах… Да обиженная жена может не только отравленные сигары подсунуть.
— Познакомьтесь, — предложила старушка. — Это Ия.
Мне стоило больших усилий остаться (хотя бы внешне) спокойной. Ия! Первая жена Максима! В памяти промелькнул рассказ Гонопольской: «Со своей женой Максим разобрался сразу — развелся в два счета и отступного-то ей не очень большого дал, а она много и не просила, недаром про нее все в один голос говорили — дура …» Почему же я тогда сразу не отметила в уме, что эта Ия — одна из главных претендентов на роль убийцы? Брошенная жена, да еще обманутая в своих ожиданиях, выходила за миллионера и осталась на бобах… Да обиженная жена может не только отравленные сигары подсунуть.
— Очень приятно, — пробормотала я.
— Здравствуйте, — прошелестела Ия.
Нет, пожалуй, эта травить не станет. Совсем забитой выглядит. Серая мышка.
А старички тем временем говорили:
— Ия — наша дочь. От Максима мы отказались сразу, потому что учили его быть мужчиной и всегда соблюдать десять заповедей. А также помнить, что, помимо этих заповедей, у человека еще должны быть совесть и… и обязательства. Даже перед теми, кого он разлюбил. Вот вы вспомнили, что Максим не пошел по стопам родителей, не стал врачом, как мы, как его дедушка с бабушкой, как вся наша семья… Это было для нас большим ударом, но со временем мы простили его. И может быть, даже поняли, что были к нему несправедливы. Но вот его другое преступление, а речь идет именно о преступлении, простить нельзя. Он бросил свою жену…
— Извините, но тысячи, даже, наверное, сотни тысяч, если не миллион, мужчин поступают так же…
— Мы всегда учили нашего сына не походить на «сотни других», всегда учили оставаться самим собой, а для этого первым делом нужна индивидуальность… Но вы не дослушали. Максим бросил свою жену — подлый, горький поступок, но, может быть, сам по себе он еще не преступление. Преступлением было другое.
— Что же?
— Преступление — это не признать своего ребенка. Никогда не навещать его, не дать ему своей фамилии, отказать ему в общении, делать несчастным свою плоть и кровь… и все это ради чего? Чтобы угодить какой-то молоденькой женщине с хорошеньким личиком. Которая к тому же за пять лет даже не подумала родить ему наследника!
Я мотнула головой. Встала. Посмотрела на Ию и снова села.
— У вас ребенок? — спросила я ее.
Она кивнула.
— От Максима? — опять спросила я. Хотя ответ и так уже был очевиден.
— Да.
— Сколько ему? Это мальчик?
— Да. Юрка. Скоро пять.
— То есть он родился уже после вашего развода?
— Когда муж ушел, я беременная была… Через шесть месяцев, на Пасху, Юра и родился.
— А… а где он?
— Во дворе… играет.
Вид у Ии был совсем не такой, как расписывала Марина. Ни зеленых волос, ни жадного, сильно накрашенного рта, ничего вызывающего в наряде или поведении. Обычная, увы, слишком обычная женщина, уставшая от жизни и давно потерявшая надежду на личное счастье. Тени под глазами, желтоватая бледность — похоже, что мужчины у нее не было уже несколько лет, а ведь она еще молода…
Ия повернулась, чтобы уйти.
— Погоди немножко, — сказал отец Гонопольского. Старушка, повинуясь его короткому кивку, куда-то сходила и вернулась на кухню с не очень толстой пачкой документов в руке.
— Если вы адвокат, возьмите, — она стала суетливо перебирать книжечки и протягивать их мне по одной. — Вот это — Юрочкина метрика, в графе «отец» там прочерк стоит, но в случае чего мы оба подтвердим, что он нам родной внук. Это Иин паспорт, это — выписка из домовой книги, что она у нас проживает. Вот наши с отцом паспорта. Вот…
Я осторожно, чтобы не обидеть старушку, вложила ей в руку документы и прикрыла другой ладонью:
— Не нужно торопиться. Я все равно ничего не смогу сделать, пока в суде официально не будет доказано, что Юра — сын Максима Гонопольского. А доказать это должны вы сами. Нужно обратиться в суд с соответствующим иском… возможно, понадобится генетическая экспертиза, анализ ДНК, но…
— Но его, Максима… его же больше нет?
— Материал для анализа, то есть кровь, образцы тканей, волос можно взять у ближайших родственников погибшего, то есть у вас. Суд должен пойти навстречу. И потом, факт того, что Ия забеременела, будучи замужем за вашим сыном, — это очень сильный аргумент. Я уверена, что Юру скоро признают наследником первой очереди. Вместе с вами, — обратилась я уже к обоим старичкам, — ну и… ну и его вдовой, конечно.
На упоминание о Марине Ия не отреагировала никак, а старички поморщились, как будто одновременно выпили касторки.
— Вот, запишите мой телефон, если у вас возникнут вопросы. Целиком заниматься вашим делом я не могу, у меня просто времени на это нет, но советом, когда будет нужно, помогу. — Я продиктовала телефон, и старушка записала его на обороте какой-то квитанции.
— Вы хотели спуститься во двор за Юрой? Могу я пойти с вами? — спросила я Ию.
Она неуверенно кивнула.
Выйдя из дома, мы присели на лавочку у подъезда. Ия, не дожидаясь моего вопроса, сразу указала мне на песочницу, в которой возился маленький и щупленький даже для своих пяти лет белобрысый пацаненок. Ребенок был одет в болоньевый комбинезон, вязаная шапочка, аккуратно сложенная, лежала на бортике песочницы. В закатном солнце забавно полыхали хрящики сильно оттопыренных Юркиных ушей. Он загребал совочком песок и ссыпал его в ведерко с какой-то упрямой злобой.
Приглядевшись, я поняла, почему прогулка не доставляет мальчику удовольствия: неподалеку от него, не в песочнице, а на вогнутом в землю турнике, возилась стайка других парнишек, чуть постарше. Судя по уверенности, с которой они держались, все эти мальчики были тоже жителями окрестных домов. Компания делала вид, что занимается своими делами, а на самом деле корчила Юрке рожи и довольно громко напевала:
Юрка, Юрка, где твой папа?
Потерял! Потерял!
Боком-боком, тихой сапой
Он слинял! Он слинял!
Неизвестно, сколько времени они его так дразнили. Наверное, долго: когда мальчик, продолжавший с остервенением ковыряться в песочнице, повернулся ко мне боком, я увидела, что у него пылают не только уши, но и лоб и щеки. Злое личико было искажено недетским страданием.
Мальчик тоже увидел нас, и, наверное, как раз это его доконало. Маленький мужчина не мог допустить, чтобы мама и ее знакомая неизвестная тетя стали свидетельницами его терзаний. Когда детвора в очередной раз затянула свою дразнилку, Юрка повернулся к стайке мальчишек и, сухо блестя глазами, кинулся прямо на обидчиков.
Этот мальчик совсем не умел драться. И довольный гогот пацанов свидетельствовал, что не столько бил Юрка, столько били его.
Конечно, я и Ия сразу подскочили к ним, и нам не стоило больших усилий разогнать драчунов. Женщина подхватила сопящего сына на руки. Но, как оказалось, дело этим не кончилось.
— Шпана! Безотцовщина! Да по такому тюрьма плачет!!! — вопили мамаши, которые, как черти из коробочки, повыскакивали отовсюду, едва только мальчишки кинулись врассыпную.
Ия с ребенком ушла домой.
Глава 7
Марина лежала в кровати, шуршала шоколадной оберткой и читала какой-то глянцевый журнал. Бог знает, где она его взяла. Я пригляделась — а, ну да, «Космополитен». Кто бы сомневался.
— Прикольная здесь статья. Про браки красавцев и уродов. Жаль, окончание только в следующем номере. Прикинь, более девятисот лет назад китайский император Танг был не в меру увлечен девушкой из своего сераля — лилипуткой с двумя головами.
— «Он велел построить для нее шикарный дворец с фонтанами и роскошным садом, — зачитала мне клиентка. — Наложница умерла еще молодой, и император Танг не находил себе места. Он успокоился лишь после того, как его слуги, проявив поистине чудеса энергии, нашли ему новую уродку, напоминавшую ту, усопшую». Вот дают! На свете столько баб одиноких, а они…
— Скажи, ты знала, что после развода с Гонопольским Ия родила сына?
Журнал упал на одеяло.
— Нет. Первый раз слышу. А это важно?
— Важно, если знать, что ее ребенок — наследник первой очереди, как и ты.
— Это что значит?
— Это значит, что наследство Гонопольского будет разделено не на три, как предполагалось сначала, а на четыре части.
— Я, родители Макса и сын его первой жены, — посчитала Марина. — Ну да, получается, что на четыре… А доказано, что этот ребенок у нее именно от Макса?
— Докажут, не беспокойся. Гарантия практически стопроцентная.
— Хм… Ну что ж… Не скажу, что меня это радует, конечно. Но и обижаться — грех. Дети — цветы жизни, — заключила Марина не без сарказма.
— А ты чего так рано легла? Устала?
— Устала, конечно, но и вообще люблю в свободную минуту поваляться с книжкой. А что?
— Ничего. Если ты уже дочитала статью, давай-ка и в самом деле выключим свет.