— Во время службы по храму ходить не рекомендуется. А разговоры во время службы ведут ко многим скорбям.
Но книжечку все-таки выдала. Теперь дела у Кати пошли лучше. По крайней мере, она могла молиться, хотя и понимала, что частенько не попадает в лад с остальными прихожанами, для многих из которых служба была делом привычным, и они лишь изредка подглядывали слова молитв, а по большей части молились по памяти.
Катя также заметила, что, когда вынесли Святые Дары, к ним немедленно выстроилась длинная очередь из причащающихся. На какой-то момент у Кати мелькнула в голове мысль тоже встать в эту очередь. В ее ситуации ей бы не помешала любая помощь и поддержка, тем более, как говорят, такая действенная духовная помощь. Но ведь к причастию полагается идти после исповеди? Да, точно, исповедь необходима. Ну а к исповеди полагается идти, уже обдумав свои грехи и раскаявшись в них. А для того чтобы раскаяние было достаточно глубоким для получения прощения и отпущения, следует войти в соответствующее душевное состояние, помолиться, попоститься и все такое прочее, чего Катя, разумеется, ни вчера, ни сегодня не сделала.
Василий Петрович и Алена завтракать не стали. Только выпили немножко родниковой воды. Они подошли к причастию одними из первых. А вот Кате сегодня утром был предложен завтрак, который она весь целиком и съела. Так что к причастию она идти не рискнула. И Ваня тоже не пошел. И это, похоже, тоже было замечено и отмечено окружающими.
После службы отец Андрей обычно произносил проповедь. Не стал исключением и сегодняшний день. В ожидании напутственного наставления своего священника люди подобрались к нему поближе. И молодой священник начал. Сегодня он выбрал рассказ про царя Давида и его молодую возлюбленную Вирсавию. Будучи замужней женщиной, она приглянулась престарелому жизнелюбу, каким был этот ветхозаветный царь, да еще приглянулась настолько, что ни есть, ни пить, ни жить без своей золотовласой красавицы царь больше не мог. Он полюбил Вирсавию и, несмотря на наличие у него большого количества других жен и официальных наложниц, желал ее одну, хоть ты тресни.
Ситуация осложнялась еще и тем, что муж Вирсавии был не каким-то там простым человеком, с которым можно было бы и договориться по-простому, а самым главным и особо приближенным военачальником самого царя Давида. Генералом, неоднократно и победоносно возглавлявшим военные походы израильтян и добывавшим царю Давиду в бою и славу, и богатства, и земли. И как же быть? Наверное, царь Давид долго мучился и так и сяк пытался подойти с предложением к своему приближенному, но тот намеков понимать не желал и жену свою красавицу в подарок царю презентовать не хотел. И в конце концов царь Давид был вынужден отправить строптивого военачальника в такое жаркое пекло, откуда тот сто процентов бы назад не вернулся. Тот и не вернулся. И его вдова в тот же день из дома своего мужа благополучно переселилась в дворцовые покои.
Что сказал народ? Народ, как обычно, безмолвствовал. Но вот Бог простить такой поступок даже своему любимцу не захотел. И первенец Вирсавии, родившийся у нее от царя Давида, умер, не прожив и нескольких дней.
— Несчастный ребенок расплатился за грех, который когда-то совершил его отец. Помните всегда о том, что грехи отцов падут на головы детей. Но нет такого греха, который нельзя было бы искупить очистительной жертвой нашего Спасителя.
Такими словами закончил священник свою речь. И если Катя не вполне поняла, к чему отец Андрей завел вдруг речь про царя Давида и Вирсавию, то остальные прихожане осведомлены на сей счет были явно лучше. Катя еще во время речи священника заметила, что многие поглядывают в их с Ваней сторону. Люди явно считали, что имеет место прямая аналогия. Давид — это Ваня. Несчастный муж, изничтоженный великими мира сего, — это Гаврила. Ну а роль Вирсавии, стало быть, выпала Катерине. Вот только с чего священник решил, что между ней и Ваней что-то есть? Кате это было вдвойне неприятно, потому что самой-то ей нравился не Ваня, а совсем-совсем другой человек.
Однако Ваня из слов священника и взглядов остальных какие-то выводы для себя лично сделал, потому что после службы он не предложил Кате подвезти ее и даже вовсе не подошел к ней. Просто сел в свою машину и уехал. Катя растерянно потопталась, не зная, что ей предпринять. Но так как еще утром Василий Петрович предложил ей отвезти ее к мужу, а она отделалась обещанием отправиться к Гавриле после службы, то теперь ей приходилось держать слово.
Василий Петрович сам подошел к ней:
— Катя, что ты решила? Мне звонил следователь, сказал, что твой муж давно дома.
— Я поеду, поговорю с ним. Все-таки он мой муж.
— Правильно. Я тебя подвезу. И подожду… мало ли что.
Катя была ему искренне благодарна. Она чувствовала, что Василий Петрович на ее стороне. И в данный момент его поддержка была для нее тем более ценной, что, увидев, как хозяин Дубочков ласково разговаривает с Катей, все прочие обитатели перестали кидать на девушку строгие взгляды. И напротив, выглядели теперь слегка озадаченными и даже смущенными, будто бы сознавали, что пошли на поводу совсем не у того чувства.
Девушка не заметила, что, когда они уже садились в машину, из храма выбежал отец Андрей. Он уже снял с себя праздничное облачение, был в своей обычной черной рясе. Он явно искал Катю, что-то собираясь ей сказать. Но опоздал. Катя уже уехала. И отец Андрей долго стоял и смотрел ей вслед, не замечая прихожан, подходящих к нему для благословения и душеспасительной беседы.
Оказавшись перед своим домом, Катя чуть не расплакалась от отчаяния. Зачем они ее заставляют возвращаться к Гавриле? Ну не хотелось ей туда идти. Не хотелось разговаривать с Гаврилой. Тем более что она чувствовала, вряд ли разговор у них получится хороший. Муж столько всего наворотил, но признавать своих ошибок не желал. И всю вину на случившийся между ними разлад пытался свалить на одну Катю.
Может быть, где-то он и был прав. Может быть, Катя повела себя совсем не так, как полагается хорошей жене, которая, как известно, за своим мужем хоть в Сибирь, хоть на плаху. Но все-таки нужно, чтобы и муж хоть отчасти соответствовал этой жертве. Одно дело — прикрывать мужа, когда знаешь, что он страдает за великую идею, или если точно знаешь, что он в свой черед для тебя сделал бы то же самое. И совсем другое — когда понимаешь, что этим человеком двигал и движет элементарный шкурный интерес. Да и чувств у него к тебе с гулькин нос, и все они далеко не самые позитивные.
И еще Катя не выносила лжи. А Гаврила ей уже столько всего наврал, что прямо в голове не укладывалось, как это он успел за такое короткое время.
Поэтому, хотя машина и остановилась, Катя продолжала сидеть в ней, делая вид, что не замечает взглядов Василия Петровича и его жены. Но до бесконечности так продолжаться не могло. Нельзя было и дальше испытывать доброту людей, и Катя сказала:
— Ладно, я пошла.
И осталась сидеть. Ну, просто не могла заставить себя сдвинуться с места.
— Пошла, — повторила она теперь уже самой себе и, наконец, сумела открыть дверь и выйти на улицу. — Подождите меня, пожалуйста.
Голос ее прозвучал умоляюще.
И Василий Петрович кивнул:
— Мы тебя дождемся. Не бойся.
Катя повернулась лицом к дому и пошагала к нему. Каждый шаг давался девушке с невероятным трудом. Кате казалось, что к ногам у нее привязаны чугунные гири. Но все же она как-то сумела преодолеть расстояние до дома. Ее буквально подталкивали в спину взгляды Василия Петровича и его жены. Катя поднялась по ступеням крыльца и позвонила в дверь, потом еще и еще. Никто не откликнулся, и Катя в душе даже обрадовалась. Сложный разговор с мужем откладывался на неопределенное время. Она уже повернулась, чтобы уходить, но дернула ее нелегкая нажать на ручку двери. И та подалась!
— Хм… Открыто? Странно.
Но Катя все же вошла в дом, который еще не так давно считала своим. Огляделась по сторонам и позвала мужа. Никто опять же не откликнулся.
— Наверное, на заднем дворе с шиншиллами своими возится.
Катя пересекла дом и вышла через заднюю дверь к шиншиллам. Зверьки сидели в своих клетках, а мужа не было и тут. Более того, он тут сегодня и не появлялся, потому что кормушки у шиншилл по большей части были совсем или почти пусты. И зверьки при виде человека начали проявлять бурную активность. Прыгали, попискивали, вставали на задние лапки, опираясь передними на проволочную сетку и показывая свое пушистое брюшко. Зверьки явно были голодными и демонстрировали желание пообедать.
И хотя Катя была изначально против разведения шиншилл, сейчас ей стало зверьков просто жаль.
— Бедные вы, бедные, — приговаривала она, взяв мешок с сухим кормом и рассыпая его по кормушкам. — Совсем о вас мой муженек не заботится. Может, отпустить вас всех, а?
И хотя Катя была изначально против разведения шиншилл, сейчас ей стало зверьков просто жаль.
— Бедные вы, бедные, — приговаривала она, взяв мешок с сухим кормом и рассыпая его по кормушкам. — Совсем о вас мой муженек не заботится. Может, отпустить вас всех, а?
Но пойти на это Катя не решилась. Тем более что зверьки совсем не демонстрировали тяги к свободе. Они так увлеклись кормежкой, что вряд ли бы захотели покинуть свои клетки. Зачем им уходить от полной миски? Да и куда им идти? Вряд ли эти зверьки выжили бы в дикой природе. Скорее всего их очень скоро передавили бы здешние хищники — ласки, куницы, хорьки и лисы. Диких зверей, как знала Катя, в окрестностях Дубочков водилось в изобилии, это была одна из программ Василия Петровича по восстановлению местной фауны, порядком поредевшей за годы правления советской власти и последующего перестроечного периода в нашей стране.
В общем, полюбовавшись на довольных жизнью и сытых шиншилл, Катя вспомнила о том, что на улице ее ждут Василий Петрович с Аленой, и побежала назад в дом. Надо найти мужа. Раз двери открыты, значит, он где-то в доме.
— Гаврила! Гаврила — это я! Ты где?
И снова никакого ответа. Спит он, что ли? И Катя поднялась на второй этаж, где располагалась их спальня. На лестнице витал какой-то странный запах, едва уловимый, но пожалуй что приятный. Во всяком случае, у Кати он отторжения не вызвал. Пахло жареной картошкой, пахло жареным луком и еще чем-то очень тонким, но ароматным. На втором этаже запах еще больше усилился. И Катя внезапно поняла, что помимо картошки и лука тут пахнет грибами. Похоже, вчера Гаврила в ее отсутствие решил приготовить самому себе ужин, да так наелся картошки с грибочками, что теперь спит без задних ног.
Странно только одно: где он взял грибы? У них в кладовке их не имелось.
Катя вошла в спальню и сразу же увидела Гаврилу. Муж лежал в их кровати, не шевелясь. Воздух в спальне был настолько спертым, что у Кати даже голова закружилась. Никогда раньше запах жареного лука не вызывал в ней отвращения, а тут ее чуть не вывернуло.
— Гаврила! Как же ты тут лежишь! — воскликнула она, подбегая к окну и распахивая его настежь. — Тут же дышать нечем!
Она сделала несколько жадных глотков свежего прохладного воздуха и почувствовала, как дурнота отступает.
— Ну, что ты, как…
Катя повернулась к мужу, и слова замерли у нее на губах. Муж ее лежал в кровати, но он не спал. Гаврила лежал с открытыми глазами, но смотрел он не на Катю, взгляд его был уставлен в потолок. Вокруг него по-прежнему пахло луком и грибами, но благодаря открытому окну воздух в комнате быстро проветривался. Однако Гаврила по-прежнему не шевелился. И приблизившись к мужу, Катя с опаской взглянула на него.
— Гаврила, — прошептала она. — Ты это чего? Ты в порядке?
Она протянула руку, ожидая, что в любой момент Гаврила расхохочется, вскочит с постели и заявит, что более дурацкой испуганной физиономии, чем у нее, ему видеть в жизни не приходилось. Такие шуточки были вполне в его духе. Но сейчас он не шевелился. И взгляд у него был какой-то совсем остановившийся.
— Гаврила… ты как? Ты жив вообще?
Катя протянула руку и дотронулась до своего мужа, но тут же отпрыгнула назад. Плечо Гаврилы было холодное и твердое, словно камень. У живого человека, даже задумавшего самую лучшую шутку в своей жизни, такого плеча быть не может. И поняв, что видит перед собой совсем не Гаврилу, а лишь его труп, Катя открыла рот и завизжала от страха так громко, что у нее заложило уши от собственного крика.
С улицы тут же послышались шаги и крики. Это Василий Петрович с Аленой мчались ей на выручку.
— Мы уже идем!
— Катя, держись!
Катя подбежала к окну и увидела, как к дому торопятся Василий Петрович с женой. На мгновение ее затопило чувство облегчения, но вместе с ним пришел и стыд. Ну, что они с мужем за люди такие? Отчего от них сплошные проблемы окружающим?
И тем не менее Катя понимала: одной ей сейчас будет трудно справиться. И как хорошо, что есть на свете те, кто может ей в эту минуту помочь!
— Идите скорее сюда, — позвала она в окно своих друзей. — Мы на втором этаже.
— У тебя все в порядке?
— У меня да.
— Он тебя не обидел?
Катя помотала головой:
— Он никого уже не сможет обидеть. Он — мертвый.
Василий Петрович встал, словно вкопанный.
— Кто? Кто мертвый?
— Гаврила.
— Ты не ошиблась?
— Нет.
— Но как такое могло случиться?
— Не понимаю. Лежит в кровати, весь холодный. Я его потрогала, он не реагирует.
Василий Петрович нахмурился.
— Сейчас разберемся.
А поднявшись на второй этаж, приказал жене и Кате:
— Вы обе стойте тут.
Но несмотря на отданное им приказание, женщины пошли следом за Василием Петровичем. И лично наблюдали за тем, как он, приподняв одеяло, внимательно оглядывал тело пострадавшего.
— Видимых ранений на нем не видно, — сделал он заключение. — Крови или следов насилия тоже. Но он мертв, в этом сомнений нет.
Услышав, как другой человек подтвердил то, что она лишь предположила, Катя судорожно вздохнула. Мертв! Ее молодой, еще совсем недавно безмерно любимый муж нынче мертв! И это все! Конец! Кино дальше не будет.
Катя опустилась на стул и уронила голову на руки. Она не плакала. Слез не было. Но горе буквально душило ее. Горе и жалость к самой себе. И за что ей такие несчастья? Почему именно с ней? Почему другие девчонки выходят замуж и живут себе счастливо, не зная бед, кроме самых мелких, а на нее все валится и валится? И родителей она потеряла рано. И дядя с тетей повели себя непорядочно, пытались ее ограбить, и это у них почти что получилось.
Только чудом тогда Кате удалось отстоять наследство родителей. Так стоило ей вернуть деньги и квартиру, как тут же Гаврила ей встретился. Как-то быстро у них с ним все закрутилось. Катя и понять не успела, как уже оказалась замужней дамой. Три месяца замужества, и вот теперь она вдова!
— Господи, — простонала Катя. — Ну за что?!
Больше она ничего выдавить из себя не сумела. Ей было больно. Ей было горько. Не за своего непутевого мужа, а за саму себя. И больше всего на свете хотелось остаться одной. Хотя вряд ли это в ближайшее время будет осуществимо. Сейчас приедет полиция, как же без нее. И они станут задавать Кате десятки нужных и сотни ненужных вопросов. И на все эти вопросы надо что-то отвечать. А что сказать, если в голове пустота?
И все же, как ни горько было сейчас Кате сознавать свое положение, она не могла не чувствовать, как к нему невольно примешивается облегчение. Гаврила умер, и вместе с ним решились очень многие вопросы, которые в противном случае могли бы доставить ей немало проблем. Теперь не нужно затевать дело о разводе, не надо договариваться с Гаврилой о разделе имущества. А он — этот раздел, Катя чувствовала, был бы весьма и весьма непростым и дорогостоящим делом.
Она услышала голоса и увидела, как Василий Петрович разговаривает о чем-то со своей женой. Катя поднялась и подошла к ним поближе.
— Что с ним случилось? Вы можете мне это сказать?
— Пока ясности нет.
— А запах жареной картошки? И лука? Откуда он?
— Пойдем, я тебе покажу.
И Василий Петрович отвел Катю, показав ей большую чугунную сковороду с высокими бортиками, которая была наполовину заполнена аппетитными кусочками картошки, кольцами жареного лука вперемешку с какими-то мелко порубленными коричневато-серыми кусочками.
— Что это? — брезгливо поморщилась Катя, думая, что отныне она, наверное, никогда уже не сможет есть жареную картошку с луком. — Что это за кусочки непонятные тут болтаются?
— Не знаю. Но запах лука идет именно отсюда.
Катя и сама это чувствовала. Она наклонилась ниже, пытаясь рассмотреть содержимое сковородки и понять, что это за кусочки такие.
— Вроде бы какие-то грибы, — произнесла она. — Пластинки видны. Может быть, лисички?
— У лисичек цвет другой, — возразила Алена. — Как их ни жарь, все равно рыженькими останутся. А тут серо-коричневый цвет. Это точно не лисички.
— Тогда опята.
— Да, опята могут быть. Если мелко их постругать, вполне похожи.
— Не понимаю, откуда они у нас взялись?
— Разве вы с мужем не заготавливали грибы на зиму?
— Нет, — помотала головой Катя. — Осенью не успели сами собрать, в лес не ходили, других дел с переездом и обустройством было полно. А потом и грибной сезон кончился.
— Может, купили, да ты забыла?
— Гаврила говорил, что дорого грибы покупать. Нет, мы их не покупали.
— У нас в Дубочках грибы и даром могут отдать. У всех этого добра навалом.
— Не знаю, — сомневалась Катя. — Мне никто не давал. И я не помню, чтобы муж говорил, что разжился грибочками.
Катя хотела вынести сковородку на кухню, она не одобряла, когда обедают в жилых комнатах. И конечно, Гаврила это отлично знал. Но воспользовавшись отсутствием жены, а возможно, даже наперекор ей, начал лопать грибы с картошкой прямо со сковороды, да еще притащил эту вкуснятину к ним в спальню!