– Мы вроде спешим? – тихо напомнил Фарипитетчик.
– Им нужна помощь. – Сада уже справилась с собой, и больше её голос не прерывался. – Придётся задержаться.
И продолжала смотреть на посёлок. Очень спокойная внешне и очень сосредоточенная внутри.
Якта знал, что прямо сейчас Нульчик прикидывает, куда направить санитаров в первую очередь, где развернуть полевую операционную, а где – пункты перевязки и осмотра пострадавших. Продумывала, какие группы усилить и за счёт кого и кто будет руководить захоронениями: учитывая стоящую жару, следовало взять мероприятие под особый контроль.
Сада прикидывала, а Фарипитетчик вновь поймал себя на мысли, что восхищается ею: жёсткий руководитель, чьи подчинённые ходили по струнке, опытный разведчик, без колебаний отдававший приказ на устранение врагов Галаны, Сада сохранила в себе настоящего медикуса, готового прийти на помощь кому угодно и когда угодно. Прийти на помощь, позабыв обо всём, даже о долге.
Потому что в этом была она вся.
– Подходящее поле есть к западу от деревни, – негромко произнёс Фарипитетчик. – Я посажу цеппель в трёхстах метрах от околицы.
– Отлично. – Нульчик подошла к переговорной трубе, выждала паузу и спокойно, как будто речь шла о чём-то обыденном, произнесла: – Внимание, «Доброта», рабочая тревога! Повторяю: рабочая тревога! Личному составу подготовиться к высадке. Командирам групп немедленно явиться на мостик.
И тем привела в действие все механизмы передвижного госпиталя.
Три старших медикуса стремглав помчались за вводной и инструкциями. Их помощники и приписанные к группам санитары отправились на склад, а затем, переодетые и загруженные снаряжением, принялись выстраиваться в коридоре у запасного выхода – через гондолу, – поскольку воспользоваться основными «воротами» по причине отсутствия причальной мачты не представлялось возможным.
Кстати, о мачте: посадить цеппель тоже было задачей.
Небольшой посёлок располагал лишь примитивными посадочными «семафорами», П-образными металлическими конструкциями, оснащёнными лебёдками. Приземляться на них было не очень весело, но всё же лучше, чем на голое поле. Ну а тот факт, что обслуги у «семафоров» не наблюдалось, капитана не смущал: не в первый раз. Остановив цеппель примерно в пятидесяти метрах от поверхности, Фарипитетчик распорядился отправить вниз в «корзине грешника» пару палубных, которые присоединили тросы к мачтам и занялись лебёдками. Садиться всего на две точки было опасно, однако ветер, к счастью, гулял лишь на высоте, и капитан ухитрился в очередной раз совершить небольшое чудо.
– Скорее! Работаем!
Медикусы и санитары принялись торопливо выносить оборудование и сумки с медикаментами, а ещё через несколько секунд на краю поля появились подводы с местными жителями и солдатами: узнав, что на помощь пришёл передвижной госпиталь, люди отправились навстречу, торопясь как можно быстрее доставить дорогих гостей к раненым.
– Думаю, за шесть часов управимся, – произнесла Сада, собирая волосы в пучок.
– Как ты оцениваешь уровень угрозы?
– Как непонятный, – поколебавшись, решила женщина. – Поэтому я запрещаю тебе покидать цеппель.
– Хорошо.
Он будет беречь судно, а она отправится в разрушенный посёлок. Будет промывать и перевязывать раны, раздавать лекарства и объяснять, как их принимать. Будет оперировать, вырезать пули и осколки, складывать кости в гипсовые повязки и вправлять вывихи. Будет пахать шесть часов без передышки и вернётся довольная-предовольная, как будто студентка с первой самостоятельной операции. Вернётся счастливой.
Поспит несколько часов и снова превратится в стареющую злобную суку.
* * *Если бы Тогледо попросили охарактеризовать Камнегрядку одним-единственным словом, он без колебаний выбрал бы определение «пыль». Не закат, не камни, не пустыня, а именно пыль. В окрестностях форта Карузо, вокруг озера, на склонах гор и на половину лиги дальше, она особо не надоедала – появлению пыли мешала плотная трава, но там, где не было водоносных слоёв, мельчайшие частички поднимались с поверхности от любого дуновения ветра, даже слабого, и от малейшего потрясения. Проехать по Камнегрядке и не поднять облако пыли было решительно невозможно, а потому возвращение охотников Тогледо заприметил задолго до того, как кавалькада достигла ворот форта. Они с Холем как раз стояли на самом верху вернувшегося на землю «Исследователя-1», проверяя недавно смонтированный измерительный пост, и случайно обернувшийся Тогледо разглядел не только облака, но и некоторых всадников.
И сразу доложил:
– Губернатор вернулся.
Полагая, что сообщение вызовет интерес. И ошибся.
– Очень хорошо, – равнодушно протянул Алоиз, придирчиво изучая надёжность крепления массивного магнитометра. – Мне показалось, или шкала развёрнута не очень удачно относительно иллюминатора?
Магнитометр стоял на самом краю приборной линейки, и Холь опасался, что наблюдатель не сможет снять точные показания.
– Шкала достаточно большая, синьор инженер, – уточнил очевидное Тогледо. – Я лично проверял: её прекрасно видно с поста.
– Хорошо…
– Пост прекрасно оборудован, синьор инженер, он полностью готов к работе, и остаётся надеяться, что наши люди не запаникуют во время перехода.
На вершине рундера располагалась техническая площадка, возле которой Холь и распорядился устроить нечто вроде лаборатории. Предполагалось, что наблюдения будут вестись из небольшой герметичной башенки, воздух в которую подавался специальным насосом. Две приборные линейки по пять устройств каждая находились на самой площадке, напротив больших иллюминаторов башни, к которым и были развёрнуты измерительные шкалы. Запиралась башня снаружи – на случай появления Знака, – а потому угрожать лаборантам могла лишь паника.
– Как тебе добровольцы?
До сих пор никто, кроме Холя, не рисковал выходить на открытые площадки во время перехода. Разумеется, присутствие в башне не имело ничего общего с работой в скафандре, но, чтобы отправиться в маленькую «бородавку» на вершине рундера, требовалась определённая смелость.
– Выбранные лаборанты показались крепкими, – спокойно ответил Тогледо. – А премия в размере месячного жалованья укрепила их дух.
– Деньги никогда не казались мне серьёзным стимулятором, – поморщился Алоиз.
– Вы слишком хорошо думаете о людях, синьор инженер.
– Я хорошо думаю о хороших людях, Тогледо, – не согласился Холь. – Тот, кто работает ради денег, мечтает не о том, чтобы сделать дело, а о том, чтобы потратить гонорар, и потому опасность может заставить его отступить. – Инженер выдержал паузу. – Повторяю: я вижу проблему не в страхе как таковом, а в принципе. Боятся все, но люди мотивированные рискуют чаще.
– Я останусь при своём мнении, синьор инженер.
– Знаю. – Алоиз шутливо щёлкнул по корпусу башни. – Измерительный пост подготовлен великолепно. Поздравляю.
– Благодарю. – Тогледо позволил себе лёгкую улыбку.
– В тебе я не сомневался.
Дело, за которым они поднялись на рундер, закончилось, мужчины повернулись к люку, но, не сговариваясь, замерли, разглядывая добравшихся до двора форта охотников. Солдаты и слуги занимались лошадьми и тащили к кухне туши, а основная группа мужчин собралась в кружок: прибывшие рассказывали остававшимся в Карузо офицерам первые подробности выезда, для полноты картины пару раз пальнули в воздух. Другими словами, в Восточном блоке форта царило оживление.
– На ужин будет дичь, – пробурчал Холь.
Оспаривать заявление Тогледо не стал. Кивнул, показывая, что согласен, после чего очень осторожно осведомился:
– Вам не показалось, что отношение синьора губернатора несколько переменилось?
– Отношение к эксперименту? – Алоиз догадался, куда клонит помощник, но решил позволить ему отступить.
Не вышло.
– Отношение к вам, – уточнил Тогледо. – Я понимаю, это не мое дело, и прошу простить, но…
– Ты намекаешь, что от наших взаимоотношений с Вениамином зависит и твоя судьба?
– Синьор губернатор славится резкостью решений, и название форта тому свидетельство, – дипломатично ответил помощник.
– Полагаю, в первую очередь тебя смущает название одной из башен форта, – усмехнулся Алоиз.
Взоры мужчин переместились на неё, самую высокую, с плоской площадкой, украшенной сейчас милым белым зонтиком. Возникла короткая пауза, после которой Тогледо мягко продолжил:
– Мне рассказали, как синьор губернатор поступил с теми тремя геологами. Я нашёл его решение негуманным.
– Не волнуйся, – качнул головой Холь. – Веня заинтересован в результате, так что нам ничего не грозит.
– Синьор губернатор был заинтересован отыскать в Камнегрядке валериций, – напомнил Тогледо.
– Валериций не нашли, а я настроен добиться успеха.
– Валериций не нашли, а я настроен добиться успеха.
На взгляд Алоиза, разговор подошёл к логическому концу, однако помощник не унимался:
– Но всё же отношение к вам со стороны синьора губернатора несколько изменилось, – продолжал гнуть своё Тогледо.
И Холь с трудом подавил желание осадить его грубым окриком.
– Наблюдательность – лишь одно из твоих многочисленных достоинств.
– Спасибо, синьор инженер.
– Но не следует злоупотреблять моим терпением.
Однако был слишком серьёзен, и Тогледо осмелился не заметить прямого указания оставить разговор.
– Что будет, если эксперименты провалятся?
– Веня не отступит, поскольку слишком много поставлено на карту, – сдался Алоиз. И тут же, не дожидаясь вопроса, развил тему: – Наш эксперимент откроет перед ним Герметикон, поэтому Веня будет до последнего меня поддерживать.
– Но…
Однако слабая попытка получить дополнительные объяснения не удалась.
– Как думаешь, у Жариона хватит ума вовремя запустить машину? – неожиданно спросил Холь. И голос повысил, показывая, что предыдущая тема окончательно закрыта.
– У Жариона? – До помощника не сразу дошёл смысл вопроса. – Вы не хотите руководить экспериментом?
– Нет.
И короткий ответ перевернул мир.
Тогледо не мог представить, что когда-нибудь услышит подобное от фанатичного учёного, от человека, который посвятил исследованиям всю свою жизнь. Как можно не руководить экспериментом, который способен перевернуть историю? Как можно отказаться от такой чести? В чём может заключаться причина?
И на ум приходило только одно объяснение:
– Вы сомневаетесь в расчетах?
– На «Исследователе-1» предусмотрен огромный запас прочности, но… – Алоиз неуверенно потёр руки. – Тебе знакомо понятие «интуиция»?
– Разумеется.
– У синьоры Мритской она развита необычайно сильно, в чём я имел возможность убедиться лично. В настоящий момент синьора считает, что мне не следует лично руководить экспериментом, и я… послушаюсь.
Согласиться с дурацким предсказанием? Отказаться от величайшего достижения, поддавшись глупым сказкам? Тогледо искренне восхищался Холем, однако сейчас внезапно почувствовал что-то вроде презрения… которое, разумеется, спрятал глубоко внутри.
– Синьор инженер, если вы доверите эту честь мне…
Человек, который будет лично руководить экспериментом, войдёт в историю наряду с теоретиком. В академической среде обязательно запомнят смельчака, имя Тогледо услышат, и у него появится возможность…
– Я слишком высоко тебя ценю, чтобы позволить заменить меня, – разбил мечты помощника Алоиз. – Если я не рискую сам, я не рискую и тобой. Это не обсуждается.
– Не знал, что вы суеверны, синьор инженер. – Несчастный Тогледо не смог уследить за лицом, на котором отразилось горькое разочарование. – Извините.
– Это не суеверие, это вера. – Холь дружески потрепал помощника по плечу. – Однажды Агафрена попросила Артемиду не сопровождать меня. Даже не попросила: Агафрена потребовала, а поняв, что ей не верят, устроила истерику…
Тогледо опустил глаза: он знал, что услышит дальше.
– Из той поездки я вернулся один, – глухо закончил инженер. – И теперь знаю, что Агафрена тонко чувствует тех, кого любит.
И, сам того не заметив, проговорился. Объяснил Тогледо причину изменившегося отношения Вениамина.
* * *«Узнав, кем в действительности является Эзра… в смысле, кем он был до возвращения на Менсалу, я, разумеется, изумился, чтоб меня в алкагест окунуло. Нет, сначала я ни разу не поверил, решил, что перепачканный и переломанный Бааламестре издевается над несчастным и таким же переломанным алхимиком, волею судьбы заброшенным на никчемную и злую планету, но недоверие быстро исчезло, буквально через секунду. Каронимо, очевидно, не лгал, и мне оставалось лишь принять тот факт, что крупным кладбищем металлолома – трибердийской Паровой Помойкой – заправляет полноценное научное светило, академик, профессор и многократный почётный член, чтоб его в алкагест окунуло и прополоскало.
И я стал к старику присматриваться. Ну, не следить, конечно, а присматриваться, относиться внимательно…
А как бы вы поступили на моём месте?
Заслуженный… Да что там заслуженный – прославленный! – учёный, имеющий собственную кафедру и готовящийся основать собственную школу, бросает всё и возвращается на охваченную гражданской войной родину, чтобы учить грамоте ребятишек, основать курсы для начинающих механиков и владеть огромной свалкой военного металлолома. Сюжет, достойный эпической драмы.
Вы так не считаете? Ну, значит, на вашем пути попадалось немало знаменитостей, отказавшихся от достигнутого ради…
А вот ради чего Эзра плюнул на свою прекрасную жизнь и ещё более прекрасную карьеру, я и хотел выяснить. И Каронимо хотел. И Павел. И множество других людей по всему Герметикону ломали головы над вопросами: Зачем он отказался? Что получил взамен?
Маленькую школу на краю Помойки, в которую свозили талантливых ребятишек со всей Трибердии и где учили не только чтению и счёту, но алгебре и физике, заставляли читать серьёзную литературу и рассказывали историю Герметикона. Он получил школу, выпускники которой, случалось, уезжали в лучшие университеты Кардонии, Луегары и даже Ожерелья – рекомендация магистра Кедовича гарантировала им получение стипендий. Сам Эзра вёл занятия только со старшими учениками, однако общался со всеми и был им не только директором, но много чего повидавшим дедом. Любимым дедом. Я видел, как дети смотрели на старика, и знаю, о чём говорю, чтоб меня в алкагест окунуло.
И ещё я видел, что в его отношении к детям не было ни грана фальши. Эзре нравилось их учить, нравилось давать шанс.
С таким же восторгом старик работал в мастерских, искренне радуясь каждой победе своих подопечных, тщательно обсуждая каждое их предложение, приучая не только трудиться, но думать, мечтать, стремиться к новому. На Помойке не только ремонтировали технику, но изобретали новые устройства, фантазировали. И пусть в основном потуги учеников Кедо могли вызвать в серьёзной учёной среде лишь ухмылку – пусть! – на Менсале сам факт существования конструкторского бюро казался чудом.
А создал это чудо Эзра.
Но для чего?
Мы довольно много общались… Впрочем, кому я лгу? «Мы» в данном случае звучит весьма самонадеянно. Кедо наведывался к нам по вечерам, иногда только выкурить трубку в компании, иногда распить бутылку вина, и в этом случае посиделки затягивались далеко за полночь, но тянуло старика к Павлу, к равному. Именно они говорили, а мы с Каронимо слушали и помалкивали, изредка позволяя себе вставлять замечания.
И именно во время одной из таких затянувшихся встреч Гатову удалось сподвигнуть Эзру на откровенность.
Ночь выдалась тёплой, мы сидели под открытым небом, у небольшого костра, который развели в специально вырытой ямке, и разговор, по обыкновению, шёл обо всём на свете. Сначала спорили о перспективах недавно открытых «пронзающих лучей», как выяснилось, Кедо заказывал контрабандистам научные журналы, а потому был в курсе всех последних открытий, затем обсудили совместный публичный доклад Астрологического флота и Верзийского Географического общества об открытии новой планеты в Северном Бисере, вяло сравнили известных исследователей, причём Эзра оказался большим почитателем Помпилио дер Даген Тура и уверенно заявил, что «лингиец ещё вернётся в Большие Приключения и укажет нынешним «героям» их настоящее место!»
До сих пор благодарен Павлу за то, что он утаил правду обо мне и не доложил Кедо, что я имею честь состоять корабельным алхимиком «Пытливого амуша». Терпеть не могу восхищения и пошлых расспросов…
Но я отвлёкся.
Итак, Эзра упомянул Помпилио, Каронимо ляпнул, что видел Помпилио на Кардонии, название планеты прозвучало, и Кедо прямо спросил Гатова:
«Почему ты стал работать на Дагомаро?»
Старик тоже был любопытен.
«Я был ему должен несколько лет жизни», – честно ответил Павел.
«За то, что он для тебя сделал?»
«Он сделал для меня больше всех на свете. Благодаря ему я тот, кто я есть».
И попал в расставленную Кедо ловушку:
«То есть ради самой Кардонии ты не вернулся бы?»
Я знаю точно: задай такой вопрос кто угодно ещё – быть драке. Гатов только с виду мелкий и щуплый, бьётся он, как цепарь, чтоб его в алкагест окунуло, и характер взрывной, спуску не даёт, но… но старику он ответил словами. Спокойно и немного печально:
«Когда я прилетел, о войне ещё не было речи».