– А ты прислушайся. Иногда глас Божий тих.
До конца своей жизни Петр утверждал, что его обращение свершилось той же ночью. Перед рассветом юноше приснился сон.
Петр ехал верхом по взгорью, похожему на Сарумское. Вокруг паслись бесчисленные стада. Дорогу всаднику преградил белоснежный ягненок. «Петр, паси овец Моих», – изрек агнец и исчез. Чуть погодя над пустынными холмами снова прозвучало: «Паси овец Моих».
Петр вздрогнул, проснулся и снова погрузился в сон.
– А потом мне было еще одно видение, – взволнованно рассказал он наутро Мартину. – На этот раз я стоял у крепостных стен Венты, глядя на колонну Марка Аврелия. Черепичные крыши сияли в лучах солнца. Я только что расстался со своим школьным наставником и ехал домой, но за городскими стенами обернулся. По небу разлилось великое сияние, дома и крыши засверкали серебром и золотом, и откуда-то прогремел голос: «Град Мой небесный сложен не из камня и кирпича, но из духа Божественного, вечен он и нерушим. Оставь свои земные труды и заботы, Петр, и войди в град Божий». Я проснулся и понял, что делать дальше.
Мартин укоризненно посмотрел на юношу:
– Ежели ты действительно хочешь служить Господу, то должен научиться владеть собой. Ступай в один из галльских монастырей, поживи там пару лет, научись смирять свой порывистый нрав во славу Божию. Только после этого из тебя выйдет веропроповедник.
Петр вежливо поблагодарил монаха, однако, убежденный в истинности своего видения, оставил совет без внимания. Твердо решив, что услышал глас Божий, юноша с жаром принялся воображать бесчисленные героические деяния, которые ему предстояло совершить.
Вечером следующего дня старый Тарквиний, пригнавший стадо на луг в пойме реки, с изумлением увидел, как по берегу, в сопровождении десятка работников поместья, медленным шагом шествует Петр. Венчик черных кудрей обрамлял гладко выбритую макушку юноши. Пастух хотел было поздороваться, но Петр с отвращением поглядел на него и отвернулся. Тарквиний растерянно посмотрел ему вслед.
Тем временем Петр привел работников на поляну, где совершался тавроболий, и приказал разломать и сжечь деревянный помост, накрывавший яму, а саму яму закопать.
– Чтобы к ночи и следа не осталось! – велел он, а на мольбы старого пастуха презрительно ответил: – Ты служишь дьяволу, и скверна твоя будет уничтожена!
После этого юноша отправился домой.
Работники предупредили Нуминция о приезде Петра, и все на вилле с нетерпением ожидали его появления. У входа горели факелы.
Плацидия и Констанций вышли на порог.
– Может быть, богатая наследница пришлась ему по нраву, – буркнул Констанций.
Петр спешился и горячо обнял отца. Констанций удивленно разглядывал тонзуру сына.
– У меня прекрасные новости, – объявил юноша. – Я обратился в христианскую веру.
Констанций недоуменно заморгал.
– Я уничтожил поганое языческое святилище, очистил Сарум от скверны, – гордо продолжил Петр.
На глаза Констанция набежали слезы.
– Ах, сын мой! – воскликнул он. – Слава Богу!
Чуть погодя все собрались к ужину. Слуги внесли блюда жареной рыбы.
Плацидия, задумчиво глядя на сына, негромко осведомилась:
– Тебе понравилась Флавия?
Петр невозмутимо посмотрел на мать, улыбнулся и погладил обритую макушку:
– Флавия? Какое мне дело до Флавии?! Я принес клятву служить Господу нашему Иисусу Христу и принял обет безбрачия, поэтому встречаться с Флавией не стал.
Родители изумленно переглянулись.
– Через три дня я уезжаю в Ирландию, к Патрику, крестить язычников, – добавил Петр.
Петр Портий спорил с матерью не три дня, а все пять, выказывая при этом недюжинную силу воли и поразительное красноречие.
Констанций удрученно поник, услышав ошеломительное известие, Нуминций умоляюще глядел на Петра печальными серыми глазами, а Плацидия тем временем собиралась с мыслями. Она не питала никаких иллюзий относительно искренности намерений новообращенного христианина, однако, хорошо зная сына, настороженно отнеслась к его решению. Сначала она подробно расспросила Петра. Он рассказал ей о Мартине и о своих видениях.
– Скажи, Господь повелел тебе оставить Сарум язычникам на растерзание? – спросила она, внимательно выслушав сына. – Неужели ты покинешь родителей на произвол судьбы? Разве не сказано в Библии: «Чти отца твоего и матерь твою»?[11]
Понимая, что бесполезно подвергать сомнению истинность веры Петра, Плацидия мудро предложила истолковать его видения несколько иначе.
– Да, Господь повелел тебе пасти Его овец, но откуда ты знаешь, что под овцами подразумеваются ирландские язычники? Их и в Саруме предостаточно, – напомнила она. – Наше поместье тоже нуждается в защите.
Петр упрямо стоял на своем.
– Судьба Сарума в руце Божией, – заявил он. – Мы должны защищать град Господень, а не творение рук человеческих.
– Но ведь Господь не требовал от тебя безбрачия, – сказала Плацидия.
– Мои слабости мне ведомы, – ответил Петр. – Женщины отвлекут меня от Бога.
Разговор продолжался до рассвета. Плацидия отчаялась – все ее мольбы разбивались о непроницаемую, спокойную убежденность сына. «Ох, пусть даже женился бы он на Сулицене, наследниками бы обзавелся…» – с горечью думала она. Не важно, было его обращение результатом очередного юношеского порыва или истинным призванием, – если Петр уедет в Ирландию, то наверняка погибнет.
– Ты и впрямь уезжаешь через три дня? – со вздохом спросила Плацидия.
Петр решительно кивнул.
В беседу жены с сыном Констанций не вмешивался. Его весьма обрадовало обращение Петра в христианскую веру; кроме того, он сразу сообразил, что с отъездом сына станет полновластным владыкой Сарума и сможет изгнать из дуна проклятых германских наемников, – христианские владения должны защищать христиане, и Констанций всем покажет, как это делается. На радостях он напился и задремал.
Нуминций сидел молча, изредка моргая. Ближе к рассвету глаза его закрылись, и он уснул, где сидел.
Наконец все разошлись.
У себя в спальне Петр начал готовиться ко сну, причем делал это своеобразно.
Он скинул с кровати тюфяк и подушки, снял с нее деревянную решетку и уложил на каменный пол. Потом юноша разделся – под одеждой оказалась власяница, которую он выпросил у Мартина; жесткая шерсть нещадно колола нежную кожу, но Петр терпел. Он, дрожа от холода, улегся на дощатую решетку. Босые ноги заледенели, однако Петр, помня, что все великие христианские богословы умерщвляли плоть, терпел что было сил.
Наутро Плацидия, заглянув в комнату спящего сына, с трудом сдержала вздох.
На следующий день Петр отправился в дун.
Юноша проехал мимо лагеря германцев, не обращая внимания на их любопытные взгляды, и подошел к лачуге у дальней стены крепости, где жил Тарквиний.
Старый пастух робко выглянул из хижины – после вчерашних событий все в Саруме узнали о странном поведении господского сына, мало ли что он еще учудит…
– Принеси мне языческого идола! – повелительно изрек Петр, кивая на стоящее рядом святилище Сулии.
Тарквиний неохотно вынес каменную фигурку.
– В Саруме больше не будут поклоняться языческим богам, – объявил Петр. – Дай сюда гнусного истукана, я его разобью.
Старик прижал фигурку к груди:
– Не отдам!
Петр, изумленный неповиновением старого пастуха, зловеще пригрозил:
– Отдашь, иначе тебе не поздоровится!
Тарквиний промолчал, не отрывая рук от груди. Глаза старика злобно сверкнули. Петр запоздало вспомнил, что пастух слывет колдуном, но сейчас это не испугало юношу.
– Что ж, ежели так, то я навсегда изгоняю тебя из Сарума. Забирай свои пожитки и ступай прочь! – холодно заявил он.
Тарквиний молча скрылся в хижине, чуть погодя вышел с котомкой на плече и направился по дороге к заброшенному поселению Сорбиодун в долине, а оттуда – к речному берегу. Старик отвязал лодку и поплыл вниз по течению. Когда лодка вышла на стремнину, он повернулся и пробормотал, поглаживая каменную фигурку:
– Я еще вернусь, Петр Портий, и она тоже вернется. Но твои христианские глаза нас больше не увидят.
За земляным валом дуна к небу тянулся дым: Петр поджег хижину пастуха и крохотное святилище.
Несколько часов спустя юноша приехал к Сулицене. Она, одетая в тонкое льняное платье, перехваченное поясом на талии, встретила Петра у порога. При виде милого большеглазого лица в юноше вспыхнуло желание.
Сулицена шагнула вперед, ожидая, что он спешится, однако Петр дрожащей рукой перехватил уздечку и замер.
Девушка удивленно разглядывала его тонзуру.
– Я уезжаю в Ирландию, – холодно заявил он и вкратце рассказал о своем обращении в христианство и об обете безбрачия.
– И теперь до конца жизни ты не разделишь ложе с женщиной? – недоверчиво спросила Сулицена.
Он кивнул.
Она звонко расхохоталась и презрительно посмотрела на него. Петр побагровел – то ли от смущения, то ли от гнева. Сулицена медленно протянула руку и, пристально глядя в глаза юноши, погладила его по бедру:
– Ну как, ничего не чувствуешь? Я тебе больше не нравлюсь?
– Нет, – твердо ответил он, с трудом сдерживая напряжение.
– Лжешь! – сердито воскликнула она.
Он снова вспыхнул от стыда и признался:
– Я все равно уезжаю.
– Чтоб тебя ирландцы прирезали! – злобно прошипела Сулицена и плюнула ему под ноги.
– А ты что будешь делать? – виновато спросил он.
– Найду себе мужчину вместо мальчишки, – ответила она. – Убирайся!
– Я тебе денег принес, – сказал Петр и бросил на землю небольшой кошель.
Сулицена молча подобрала деньги и отвернулась.
– Ради служения Господу… – начал Петр, пытаясь что-то объяснить.
– Ирландцам свои сказки расскажешь, – оборвала она его и вошла в дом.
Вечером спор с матерью продолжился.
Петр, охваченный религиозным рвением, собирался уничтожить все языческие изображения на вилле, включая мозаичный пол в столовой, но Плацидии удалось образумить сына.
– Когда вилла станет твоей, делай с ней что хочешь, а до тех пор терпи. Твоего отца-христианина мозаика не смущает: на ней изображены твари Господни и человек, венец Божьего творения.
Петр неохотно признал правоту матери и согласился не трогать мозаику, однако от своего намерения уехать в Ирландию не отказался, несмотря на мольбы и просьбы Плацидии.
– Твой долг – защищать наши владения, – напомнила она.
– Мой долг?! – вскричал Петр, гневно сверкая черными глазами. – Те, кто любит Господа, отрекаются от земных благ! Долг, о котором ты говоришь, не угоден Богу. Имущество презренно, служение Господу – вечно и нерушимо.
– Здесь, на вилле, прошла вся наша жизнь и жизнь наших предков, – негромко сказала Плацидия.
– Ну и что? Господь превыше этого.
– И тебе меня не жалко? Моя судьба тебя больше не волнует? – спросила она.
– Веруй в Господа, сим спасешься, – убежденно ответил он.
Плацидия понуро опустила голову и сглотнула слезы, понимая, что безразлична мужу и сыну.
И все же Плацидия не сдавалась, будто одиночество придавало ей силы.
Вот уже третий день Петр готовился к отъезду. Внезапно в комнату юноши вошел Нуминций в сопровождении восьмерых работников и почтительно, но настойчиво выпроводил его во двор, где Петра втолкнули в амбар и крепко заперли дверь на засов. Четверо мужчин встали на страже у дверей.
Плацидия, подойдя к амбару, объяснила сыну:
– Прости, но я не отпущу тебя из Сарума.
Петр и не предполагал, что мать способна на такой поступок.
– Ты решила держать меня в заточении? – возмутился он.
– Да, – спокойно ответила она.
Верный Нуминций во всем поддерживал госпожу, и работники его слушались. Петр грозил и упрашивал стражников, но из амбара его не выпускали, а Нуминций язвительно заметил:
– Как жаль, что среди Портиев нет достойных мужей, способных защитить мою госпожу. Ты ее единственный сын, а потому твое место – рядом с матерью.
Каждый вечер Плацидия приходила к амбару и пыталась отговорить сына от его затеи. В холодном и сыром амбаре гуляли сквозняки, но Петр не поддавался уговорам. Втайне и мать, и сын гадали, как долго протянется такое положение дел.
На пятый день после возвращения Петра из неудавшейся поездки к невесте из Каллевы примчал гонец на взмыленной лошади и принес весть, что вторжение саксов началось.
Саксы высадились на юго-восточном побережье и отправили несколько сот воинов на запад. Как только известие о вторжении достигло Сарума, Плацидия подошла к амбару и, распахнув дверь, объявила сыну:
– Ты свободен.
– Почему? – ошарашенно спросил он.
– Мы собираемся укрыться в дуне, там безопаснее, – объяснила она. – Не оставлять же тебя здесь. Если хочешь, отправляйся в Ирландию.
Нуминций и работники уже грузили оружие на телегу. Седые волосы Плацидии серебром сверкали в лучах солнца, на лбу и у глаз залегли глубокие морщины. Петр взволнованно посмотрел на мать, восторгаясь ее силой духа, и улыбнулся:
– Я поеду с вами в дун.
К вечеру в древней крепости закончили все приготовления к обороне. В дун пришли все жители Сарума, привели скот, заперли животных в загонах, а сами расположились на широкой площадке, окруженной земляным валом. У прочных дубовых ворот лежали массивные брусья – ими подопрут створки, как только появится враг. Вооруженные работники под предводительством Нуминция занимали места на крепостном валу.
Петр отправил гонца на запад, за подкреплением.
– В одиночку мы долго не продержимся, – объяснил он матери. – Мои друзья на западе обещали помочь нам изгнать саксов из наших владений.
– Ох, только бы твои друзья сдержали свое слово! – вздохнула Плацидия.
– Обязательно сдержат, – заверил ее Петр. Он осмотрел оборонительные сооружения дуна и остался доволен. – Лучники не подпустят врага к стенам, – сказал он отцу, – а мы с наемниками будем совершать внезапные вылазки.
А еще Петр превратил дун в христианскую крепость, настояв, чтобы Нуминций, тайный приверженец митраизма, и язычники-германцы приняли христианскую веру. В этом Констанций горячо поддержал сына. Наемники, недовольно ворча, вышли к реке, где Констанций с Петром поочередно окунали их в воду и осеняли крестным знамением. В центре дуна Петр установил деревянный крест.
– Господь нас охранит, – заверил юноша жителей Сарума, собравшихся под защиту крепостных стен.
Осознание неминуемой опасности превратило Констанция из жалкого безвольного пьяницы в смелого воина, своим видом вселявшего надежду в защитников крепости. В роскошных бронзовых доспехах, прикрытых синим плащом, он расхаживал по дуну, сжимая в руках длинный, остро наточенный меч, подбадривал мужчин и успокаивал женщин. Черные глаза, некогда мутные и покрасневшие, теперь глядели ясно и уверенно, согбенные прежде плечи распрямились. Плацидия с любовью смотрела на мужа, восхищаясь его преображением.
Два дня Петр напряженно вглядывался в даль, на запад, ожидая подкрепления.
На третий день пришли саксы.
К сожалению, в тщательно продуманных планах защиты крепости оказалось слабое звено: Петр не предполагал, что германские наемники сбегут. Как только караульные на крепостном валу заметили на юго-востоке большой отряд саксов, германцы, собрав нехитрые пожитки, вместе со своими женщинами поскакали на северо-восток, в Каллеву. Петр не верил своим глазам – наемники готовы были сражаться за плату, но умирать не желали.
– Заприте ворота! – сердито приказал юноша и снова с надеждой посмотрел на запад, но обещанного подкрепления не было.
Сотня воинов-саксов решительно двинулась к дуну. Поселение в долине они оставили без внимания и, обойдя дун с севера, тщательно осмотрели укрепления, а потом собрались поодаль от ворот и стали оживленно переговариваться. Высокие светловолосые воины в толстых кожаных куртках и грубых шерстяных штанах, крест-накрест перевязанных бечевой, были вооружены мечами, копьями и топорами. На больших деревянных щитах поблескивали железные пластины. Головы предводителей были увенчаны рогатыми железными шлемами.
Крепость на холме устояла бы против сотни воинов, но саксы явно намеревались ее взять. Немного погодя отряд разделился на четыре части и всадники заняли свои позиции: одни остались у ворот, а прочие окружили крепость с севера, северо-запада и запада, собираясь одновременно напасть на дун со всех сторон. Петр быстро разделил своих людей на четыре отряда: Констанций держал оборону ворот, а Нуминций, сам Петр и один из работников возглавили остальных защитников крепости.
Готовясь к битве, саксы устрашающе завопили:
– Тунор! Воден!
В боевом кличе, эхом раскатившемся по округе, Петр узнал имена великих саксонских богов грома и войны. Саксы заколотили мечами по щитам:
– Тунор! Воден!
Защитники крепости побледнели от страха, но Констанций воскликнул:
– Нас хранит Господь, дети мои!
Саксы бросились вперед по пологим склонам холма. С высокого крепостного вала на противников посыпался град стрел. Перед римскими осадными орудиями дун бы не устоял, но для саксов отвесные стены крепости представляли серьезную преграду, а жители Сарума оставались в безопасности под надежной защитой древних кельтских укреплений.
У ворот нескольким захватчикам удалось взобраться на стену, где их встретило ожесточенное сопротивление защитников дуна. Особенно отличился Констанций: он ловко разил саксов своим мечом, одного противника убил наповал, а двоих столкнул с высокой стены.
Саксы дрогнули под градом стрел и начали отступать. Внезапно ворота приоткрылись, и навстречу противнику направился небольшой отряд: шестеро пеших воинов во главе с всадником – Констанцием. Именно это и намеревался сделать Петр с германскими наемниками.