Юноша изумленно следил за отцом. Шестеро воинов окружили группу отступающих саксов и ловко разделались с ними, а Констанций вырвался вперед и с победным криком поскакал по равнине, на ходу подрезая длинным мечом то одного, то другого противника.
– Он обезумел! – воскликнул Петр. – Его окружат и убьют!
Констанций, не обращая внимания на очевидную угрозу, продолжал скакать вслед за саксами и разить их мечом. Захватчики, оставшиеся у дуна, заметили храбреца и с яростными воплями помчались за ним. Тем временем Констанций убил еще семерых воинов.
Понемногу кольцо саксов смыкалось вокруг одинокого всадника, но Констанций и не думал отступать. Еще два захватчика пали под ударами его меча. В глазах Петра отец внезапно превратился в героя древних сказаний: бронзовые доспехи сверкают в солнечных лучах, синий плащ вьется за плечами, молнией блещет меч, безжалостно разя врагов…
Защитники крепости то подбадривали Констанция радостными криками, то испуганно умолкали, когда он вступал в ожесточенный поединок. Плацидия, стоя рядом с сыном, наблюдала за мужем. Ее лицо словно окаменело, лишь взгляд метался от одного сакса к другому.
Наконец саксы, окружив Констанция плотным кольцом, стащили его с лошади. В наступившей тишине слышались глухие удары мечей и топоров – захватчики беспощадно мстили одинокому всаднику за проигранное сражение.
– Зачем он это сделал? – ошеломленно пробормотал Петр.
Плацидия со слезами на глазах смотрела на далекие холмы.
– Бедняга! – еле слышно вздохнула она. – Ничего другого ему не оставалось.
Второй раз саксы нападать не стали, только оттащили своих убитых с поля боя. Петр понимал, что в битву с захватчиками лучше не ввязываться: на равнине лучники не справятся с опытными саксонскими воинами. Саксы сложили у стен дуна огромный погребальный костер для убитых, а к вечеру подожгли окрестные селения в долине и убрались восвояси.
На всякий случай защитники крепости выставили караульных на стены и выждали еще сутки. На заре лазутчики вернулись с сообщением, что захватчиков и след простыл.
Виллу Портиев разграбили, но, по счастью, сгорела только половина дома и все хозяйственные постройки во дворе.
– Да, придется потрудиться, – вздохнул Нуминций. – Мы постараемся все восстановить к твоему возвращению из Ирландии.
Петр недоуменно уставился на управляющего. Только сейчас юноша сообразил, что вот уже три дня не вспоминал о своей христианской миссии.
– Поездку в Ирландию придется отложить, – сказал он, обозревая обугленные руины.
Памятуя о впечатлительной натуре сына, Плацидия торопливо перевела разговор на другое.
Обитатели Сарума постепенно приходили в себя. Через два дня после нападения саксов Петр поехал на взгорье осмотреть стада овец и там в последний раз встретил Сулицену.
Девушка сидела в груженой телеге, рядом с коренастым бородачом – одним из работников поместья. Телега направлялась на запад, к Северну. За телегой следовал еще один возок – семейство родичей Тарквиния: родители, дети и старая бабка.
Сулицена даже не взглянула на Петра, поэтому он подъехал к возку и спросил:
– Куда вы?
– На запад.
– Зачем? Мы же прогнали саксов.
– Ну и что? Они наш дом сожгли, хозяйство разорили.
– И далеко вы собрались?
– За Северн.
Петр задумчиво кивнул, но останавливать их не стал. Кто знает, будут ли они в безопасности на новом месте…
– Удачи вам, – сказал юноша и уехал.
Его по-прежнему не оставляла надежда на лучшие времена. Да, германские наемники трусливо сбежали, люди уходили на поиски нового, безопасного жилья, окрестные хозяйства разрушены, но Сарум выжил.
Петр с матерью стояли во дворе виллы и глядели на солнце, заходящее за холмы. Внизу, в долине, поблескивала излучина реки, по воде величественно скользили лебеди, на склонах холмов смутно белели отары овец.
– Я останусь, – пообещал Петр матери. – И Господь дарует нам новый, светлый день.
Плацидия молчала. В ней росло и крепло неясное убеждение, что наступает не светлый день, а темная, мрачная ночь.
Набеги саксов не прекращались, но с запада на выручку Портиям так никто и не пришел. Многие жители Сарума, как Сулицена, снимались с насиженных мест и переселялись в юго-западную оконечность острова, на территорию современного Корнуолла, или на противоположный берег Северна, в горы Уэльса, куда саксы так и не вторглись, а потому и сейчас Уэльс населен потомками кельтских племен и самых первых обитателей Британии.
О вторжении воинственных саксов и их родичей – ютов и англов – рассказывают скудные письменные источники, сохранившиеся до наших дней, однако Петр Портий и его соотечественники, потомки римлян в Британии, оставили свой неизгладимый след в истории острова и положили начало прекрасной романтической легенде.
Именно там, на западе, среди плодородных холмов между Уэссексом, Уэльсом и Корнуоллом, примерно через два поколения возникла новая неукротимая сила под предводительством вождя по имени Арторий; его войско одержало победу в великом сражении против саксов у некой горы Бадон, точное местонахождение которой до сих пор неизвестно.
На основании немногочисленных упоминаний об этих событиях восемь столетий спустя средневековые историки и поэты создадут возвышенные образы христианских рыцарей Круглого стола и короля Артура.
И все же романтическая легенда содержит в себе смутные отзвуки реальных исторических событий. Мир короля Артура – мир кельтских христиан, в котором прослеживаются не только связи с Уэльсом и западной оконечностью острова, но и с Бретанью, куда переселились многие жители Британии в конце эпохи римского владычества.
История Сарума той поры теряется в сумраке времен, называемых Артуровской эпохой; солнце Римской империи закатилось, а мир феодального рыцарства еще не возник.
Две реки
877 год
Казалось, той зимой в Уэссексе, во владениях короля Альфреда, воцарился мир. Уилтон, городок, куда часто приезжал Альфред, возник у слияния двух рек пятиречья – Наддера и Уайли. В трех милях к востоку высилась на холме древняя крепость Сарума, а на западе, под меловым взгорьем, на пятнадцать миль простиралась широкая пологая долина, оконечность которой на севере перекрывал Сельвудский лес, стеной отделяющий равнины Центрального Уэссекса от глуши западных земель с их лабиринтами холмов, рощиц и болот.
Уилтон покоился между двумя реками. Смутные времена, грозовыми тучами накрывшие Британию, понемногу рассеивались, сквозь них пробивались робкие лучи надежды. Четыре века назад на остров вторглись англосаксонские племена, но с тех пор многое изменилось: в череде войн возникали могущественные королевства – сначала Нортумбрия, потом Мерсия, а теперь Уэссекс. Власть западного владыки саксов признали и разрозненные племена в Кенте, Суссексе и Восточной Англии, и юты в Кенте и на острове Уайт, и кельты в Девоне, на юго-западной оконечности Британии; с королевством считались даже обитатели далекого Корнуолла. Только Уэльс и Северная Шотландия избежали владычества саксов и на многие сотни лет сохранили свою независимость.
Однако же, хотя возникновение независимых королевств обычно сопровождалось кровопролитием, англосаксонские племена, к этому времени обращенные в христианство, жили в относительном благополучии.
Распространение христианской веры среди англосаксов заняло немало времени.
В 597 году в Кент приехал Августин[12] – монах-миссионер, посланный папой Григорием I в Британию, впоследствии ставший епископом Кентерберийским. Королева Берта, жена Этельберта, ко роля Кента, исповедовала христианскую веру, а потому король-язычник позволил Августину обращать своих подданных в христианство. В ходе массовых крещений представители Римской церкви столкнулись с остатками кельтской ветви христианства. Британские церковники и богословы, получившие теологическое образование в Ирландии, поначалу чуждались христианских проповедников римского толка, однако в 664 году на церковном соборе в Уитби удалось добиться объединения Кельтской церкви с Римской католической церковью.
Разумеется, Нортумбрии и Мерсии было далеко до величия Римской империи, однако королевские дворы блистали роскошью. Разбогатели церкви и монастыри, где зарождалась церковная культура, взращенная на трудах классических философов и теологов и преображенная монастырским восприятием. Особенно прославился своей ученостью нортумбрийский монах-бенедиктинец Беда Достопочтенный, ставший первым историком англосаксов. В эти годы Британская церковь распространила свое влияние на новые епархии, и папа римский в благодарность направил британскому архиепископу символ его сана – паллий. Воистину Господь хранил Британию.
А потом пришли викинги.
А потом пришли викинги.
Они явились с полуострова Ютландия в Балтийском море. До поры до времени их набеги сдерживала священная империя Карла Великого, короля франков, но после его смерти в начале IX века норвеги и датчане осмелели, а с началом усобицы в Датском королевстве Европа вступила в новую эпоху – в эпоху викингов.
Несмотря на все попытки современных историков подправить репутацию викингов, по сути своей они были пиратами – жестокими и беспощадными. Награбленная добыча служила им основным источником существования. В течение нескольких десятков лет регулярные набеги викингов внушали страх всему населению Британии. Альфред стал королем Уэссекса в то время, когда Англия была разделена на две части: к северу от Темзы простирался Данелаг – область датского права, территория, фактически находящаяся под властью викингов, которые заставляли местных жителей платить непомерную дань завоевателям. Уэссекс изо всех сил пытался отстоять свою независимость: викинги совершали набеги на его южные окраины, но захватить их не могли.
Великая языческая армия викингов, совершенно разорив несчастных жителей Нортумбрии и Мерсии, распалась на несколько групп: одни начали делить между собой земли на севере – территорию современного Йоркшира, другие захватили Восточную Англию, третьи отправились грабить Ирландию, а четвертые снова напали на Уэссекс и почти дошли до южного побережья, но там их остановили войска саксов. Был заключен мир. На священном наручье, окропленном кровью, викинги поклялись не нападать больше на владения короля Альфреда, однако свою клятву вскоре нарушили и отошли на запад, к Эксетеру, дожидаться подкрепления.
Однако же Господь не оставил жителей Уэссекса в беде – корабли викингов у самого берега разметало штормом. К осени 877 года захватчики отступили к границам Мерсии и остались там зимовать.
Уэссекс получил передышку – хотя бы на зиму.
Все в толпе обратили взоры на худощавого седого мужчину, который смущенно переминался посреди круга.
Порт надеялся, что суд вынесет решение в его пользу – от этого зависело многое. Вот уже две недели он терзался неизвестностью, не зная, как лучше поступить. Что важнее – благосостояние семьи или желания сестры? И какой поступок произведет благоприятное впечатление на короля?
Кто-то кашлянул, и Порт очнулся от размышлений.
– Слушайте обвинения Порта! – хрипло выкрикнул королевский посланник.
Порт медленно размотал лоскут и воздел правую руку.
Толпа ахнула – вместо кисти виднелся лишь обрубок.
Стояло морозное утро – начинались два месяца зимы, известные под названием Йоль. Несмотря на холод, суд сотни[13], по обычаю, проводили на рыночной площади Уилтона, где уже собралось около шестидесяти крестьянских семейств. Мужчины были одеты в яркие шерстяные рубахи до колена и толстые шерстяные штаны, а женщины – в такие же рубахи, только длинные, до щиколоток. Напротив Порта стояли три свидетеля, в обязанности которых входило признать судебное решение. Возглавлял суд элдормен Вульфгар – коренастый краснощекий бородач с покрытым оспинами лицом и крупным носом. Он подозрительно вглядывался в присутствующих, зная, что при дворе короля Альфреда его не любят, но проигравший в судебном разбирательстве платил пошлину королевскому чиновнику, а Вульфгар своего упускать не собирался.
Выслушав обвинение истца, судьи приступили к разбирательствам. По древнему англосаксонскому обычаю в суде не было ни защитников, ни присяжных, ни рассмотрения доказательств, однако это не мешало успешно решать споры и тяжбы.
Нанесенный ущерб был установлен – отрублена кисть, а не рука. По знаку элдормена Порт опустил руку и снова перевязал культю.
– А другие ранения есть?
Порт помотал головой и добавил:
– Он меня четырежды ударил.
– Число ударов не имеет значения, – напомнил ему Вульфгар.
– Четырежды, – настойчиво повторил истец.
Люди вокруг заулыбались – скрупулезность Порта вошла в поговорку: «Когда мелют муку, Порт каждое зернышко считает».
Кисть Порту отрубили две недели назад, на этой самой рыночной площади. Сигевульф, местный крестьянин, забыл стреножить лошадь и отправился на постоялый двор, где просидел до вечера и, изрядно захмелев, вышел на площадь, куда Порт как раз привел беглянку в поводу. Решив, что Порт хочет украсть лошадь, Сигевульф, размахивая мечом, набросился на обидчика и случайно отрубил ему кисть. Четырех ударов Сигевульф не помнил, но Порт настаивал, что все было именно так, как он рассказал.
Потом судьи предоставили слово обвиняемому. Сигевульф, угрюмый толстяк, даже трезвым ни у кого не вызывал доверия.
– Порт первым на меня напал, – заявил он. – Я его ударил единожды, а не четырежды, потому что защищался. Он хотел украсть мою лошадь.
Неприязнь окружающих и невероятное утверждение обвиняемого никак не влияли на решение суда – в англосаксонском судопроизводстве доказательств не требовалось. Самым важным были клятвы свидетелей. По знаку Порта трое мужчин, вступив в круг, назвали свои имена и положение в обществе. Все трое были керлами – свободными земледельцами-крестьянами.
– Клянусь кровью Христовой, что обвинение Порта истинно, – торжественно произнес каждый из свидетелей.
Тут же в круг вступили еще три керла и поклялись в истинности заверения Сигевульфа.
Справедливый англосаксонский суд вершился на основе клятв, приносимых в поддержку истца и обвиняемого. Выигрывал тот, кто мог заручиться бо́льшим числом людей, желательно знатного рода, согласных поклясться в истинности сказанного. Клятва раба не учитывалась, клятва керла, свободного земледельца, имела определенный вес, но слово представителя служилого сословия – тана – ее перевешивало, а его, в свою очередь, могла опровергнуть только клятва элдормена, однако превыше всего, разумеется, было слово короля.
Неожиданно в круг вступил высокий сорокалетний мужчина, ладно сложенный, светловолосый и голубоглазый, который до этого стоял в стороне и беседовал с юношами и девушкой – очевидно, его дочерью. Сигевульф недовольно поморщился.
– Тан Эльфвальд, – представился мужчина и произнес традиционную фразу: – Клянусь, что обвинение Порта истинно.
В толпе возбужденно загомонили, а потом все стихло. Сигевульфу было нечем крыть. Вульфгар вопросительно посмотрел на трех старейшин, и те вынесли приговор:
– Суд решает в пользу Порта.
– За отрубленную кисть обвиняемый выплатит вергельд пострадавшему и его покровителю, – объявил Вульфгар.
Вергельд – денежная компенсация за увечье или смерть – играл важную роль в англосаксонском, скандинавском и древнегерманском судопроизводстве. Жизнь человека оценивалась в зависимости от его социального положения: жизнь керла стоила двести шиллингов, жизнь тана – в шесть раз больше. Стоимость увечья рассчитывалась пропорционально его тяжести, поэтому Порту и пришлось показать свою культю – за отрубленную кисть платили меньше, чем за отрубленную руку. Размеры вергельда, определенные в своде законов Этельберта[14], за сто лет до великого Ине, короля Уэссекса, неукоснительно соблюдались и в правление короля Альфреда, ведь иначе, по неписаному кодексу чести германских племен, семья пострадавшего имела право объявить кровную месть.
Однако же примитивные законы англосаксов обладали неоспоримым преимуществом: четко определенная стоимость жизни любого свободного человека означала, что никто, даже элдормен, не мог безнаказанно причинить вред. Судебное разбирательство вершили старейшины общины, они же выносили приговор. Так на основе древних традиций германских племен возникло английское общее право.
На этот раз обвиняемому повезло: король Альфред не смог присутствовать на суде, иначе пришлось бы платить не только вергельд семейству Порта и его покровителю, тану Эльфвальду, но и штраф королевскому риву за нарушение порядка в городе. Сигевульф помрачнел – ему предстояло расстаться с приличной суммой денег. Порт, будучи потомком знатного рода, занимал особое положение в англосаксонском обществе, и ему причиталось втрое больше, чем вергельд, положенный простому керлу.
В Саруме давно забыли и благородное римское имя Портиев, и роскошь имперской цивилизации. Римские дороги поросли травой, а путники чаще пользовались древними доисторическими тропами на взгорьях. Исчезли каменные особняки в городах, разрушились храмы и термы, только в Лондоне, на берегах Темзы, кое-где виднелись руины римских построек. В Винчестере, столице владений короля Альфреда, возникшей на месте города Вента-Белгарум, сохранились остатки римской крепостной стены, но Сорбиодун превратился в пастбище, на месте виллы Портиев стоял дощатый амбар под двускатной крышей, а в долине красовались просторные палаты тана Эльфвальда.