– Он занят.
– Я его не задержу, святой отец, – почтительно ответил Жоселен.
– Я не позволю тебе его переманить, так и знай, – заявил священник.
Годфруа возмущенно поглядел на него – виллан подчинялся только своему господину, и каноник не имел права ему приказывать.
– Не вмешивайся в мои дела, святой отец, – надменно бросил рыцарь и, не желая продолжать разговор с каноником, добродушно обратился к Осмунду: – Завтра утром начинаем строить сукновальню. На рассвете зайдешь к старосте.
– Юнец занят богоугодным делом, – немедленно заявил Портеорс.
Разумеется, желания самого Осмунда никого не интересовали, хотя считалось, что он волен делать все, что ему вздумается, в дни, свободные от работы на феодала. Каноник упрямо стоял на своем.
– Богоугодным делом ты именуешь рытье канав на твоей улице? – презрительно уточнил Годфруа.
– С завтрашнего дня он занят на строительстве собора! – выпалил священник, в мгновение ока изменив участь Осмунда.
Годфруа задумался. Труд вассала принадлежал господину, но благочестие не позволяло забирать работника со строительства храма. И все же рыцарь осознавал, что Портеорс кривит душой.
– Он будет занят в моих владениях, – холодно произнес Годфруа.
Каноник грозно свел брови:
– Не гневи Господа нашего и не оскорбляй Святую церковь! Я на тебя епископу пожалуюсь, до самого короля дойду.
– Не говори глупостей, – рассудительно заметил Жоселен, но в глазах его мелькнуло опасение.
Портеорс сурово поджал губы.
Годфруа неспроста опасался обвинений каноника, связанных с церковными делами.
Богобоязненный король Генрих III, взошедший на престол двадцать лет назад, отличался редким благочестием и в правлении своем во всем подражал Эдуарду Исповеднику, королю англосаксов и последнему представителю Уэссекской династии. Генрих любил церковные службы и всячески поощрял строительство храмов. Он часто охотился в заповедном Кларендонском лесу и никогда не упускал случая приехать в Солсбери, чтобы взглянуть, как идет постройка собора. Если он узнает, что работников отвлекают от богоугодного дела, то наверняка взъярится, и тогда Годфруа несдобровать.
Однако же дело было не только в благочестии короля. Между государством и Церковью уже давно шла борьба за власть. Все началось с размолвки между королем Вильгельмом II Рыжим и Ансельмом, архиепископом Кентерберийским. Противостояние между церковной и светской властью продолжилось в правление Генриха II, что привело к убийству архиепископа Фомы Бекета у алтаря Кентерберийского собора. Затем Иоанн Безземельный отказался признать нового архиепископа Кентерберийского, Стефана Лэнгтона, из-за чего папа Иннокентий III наложил на всю страну интердикт, запрещавший любые церковные службы – освящение, крещение, бракосочетание и даже похороны. Народ охватило уныние и страх. Шесть долгих лет Иоанн сопротивлялся и неистовствовал, изгонял священников, исполнявших папское повеление, а их земли отбирал в казну. В ответ Иннокентий отлучил короля от Церкви, освободил его подданных от присяги на верность королю, объявил его низложенным и благословил вторжение французского короля Филиппа II. Иоанн понял, что проиграл. Ему пришлось покаяться, преклонить колена перед папским легатом и получить назад королевство в виде папского лена, за который следовало ежегодно платить Риму дань. Священнослужители торжествовали: господство церковной власти над светской было неопровержимо доказано.
И все же самым важным оставалось то, что Церковь и государство не могли существовать друг без друга: Церковь оказывала нравственное влияние на гражданское управление и законодательство, а государство охраняло внешние интересы Церкви и ее обширные земельные владения. После отмены папского интердикта в Англии между Церковью и государством установилось сотрудничество, что благоприятно повлияло на развитие страны. Когда бароны взбунтовались против жестокого и необузданного Иоанна Безземельного, именно архиепископ Стефан Лэнгтон присмирил их и составил Хартию вольностей, основные положения которой строго соблюдались на протяжении последующих веков. Теперь Церковь поддерживала и английских монархов, и английский народ, а ее нравственные идеалы не допустили возвращения беспорядков, свойственных правлению Стефана.
Случилось это еще и потому, что епископы теперь пользовались всеобщим уважением, верно служили королю и заботились о благосостоянии страны. Назначали их по предложению Церкви Англии или папы римского. Любые разногласия между Церковью и местными властями разрешались в суде. Нынешний епископ Солсберийский, Роберт Бингхем, в отличие от беспутного Рожера, был че ловеком достойным и благочестивым, и семейство Годфруа относилось к нему с почтением. Новый город с величественным собором и шумным рынком служил символом примирения и содружества Церкви и государства.
Именно поэтому Жоселен де Годфруа умолк, едва только каноник Портеорс упомянул богоугодное дело.
Вокруг них уже собралась толпа зевак.
Осмунд смотрел из канавы на рыцаря и каноника, сам не зная, кому желает победы в споре. Тут Стивен Портеорс едва заметно вздернул бровь, и мальчик понял, что сейчас священник приведет свой самый веский довод.
Портеорс не только отличался суровым и непреклонным нравом, но и представлял собой новую, могущественную силу.
Недавно в Английской церкви возникло новое учение, основоположником которого стал Роберт Гроссетест, известный схоласт и епископ Линкольнский. Основной задачей Церкви он считал спасение души, а значит, епископы и архидиаконы обязаны следить за моралью и нравственностью не только священников епархии, но и всех прихожан.
– В целом я не возражаю против наставлений Гроссетеста, – признался однажды Годфруа седовласому Бингхему. – Однако многие клирики слишком буквально воспринимают его слова.
И действительно, чрезмерно строгие требования Римской церкви часто вызывали недовольство добропорядочных англичан. Бингхем снисходительно улыбнулся, но осуждать реформы не стал.
Стивен Портеорс недаром слыл в округе закоренелым фанатиком веры. Он считал, что если Христос пришел к нам с мечом, то и учение Церкви должно разить непокорных наповал, как острый клинок.
Каноник поглядел на рыцаря, предвкушая легкую и скорую победу. Он назубок затвердил все наставления Гроссетеста и знал, что делать дальше.
– В тебе обитает грех гордыни, Жоселен де Годфруа! – вскричал Портеорс, тыча пальцем в рыцаря. – А в тебе, Эдвард Шокли, живет грех сребролюбия. И в сыне твоем, Питере… – Он перевел дух и торжествующе воскликнул: – В Питере – блуд! Вижу, вижу все грехи ваши! Покайтесь!
– Да любой восемнадцатилетний мальчишка о блуде мечтает, – пробормотал Годфруа.
– Покайтесь! Понесите достойное наказание за грехи ваши, – продолжал вещать каноник, охваченный религиозным рвением. – Не смейте препятствовать богоугодным деяниям!
Воцарилось неловкое молчание. К месту размолвки стекалось все больше и больше людей, привлеченных криками священника. Годфруа медлил в нерешительности, Эдвард и Питер Шокли встревоженно глядели на него, а Осмунд затаил дыхание.
Неожиданно из-за угла вышел ни о чем не подозревающий Аарон и, приблизившись к спорщикам, учтиво поклонился Портеорсу, поглядел на Осмунда и спросил Годфруа:
– Вот этот юнец будет мельницу строить?
Каноник подскочил как ужаленный – ему открылась вся глубина богопротивной затеи.
– Мздоимец! – завопил он, указывая на Аарона длинным тощим пальцем. – Проклятые грешники! Нечестивцы!
Аарон невозмутимо посмотрел на священника. Оскорбления не задевали ростовщика, но во взгляде его мелькнуло раздражение, не ускользнувшее от Портеорса.
– Нечестивый безбожник-иудей хочет обокрасть Господа нашего, ставит препоны богоугодным деяниям! – провозгласил каноник, обращаясь к толпе.
Отец Аарона из Уилтона часто предупреждал сына:
– В споре с глупцом одержать верх легко, да как бы потом самому в дураках не остаться.
К несчастью, Аарон, человек добродушный и честный, глупцов не выносил и был с ними слишком резок. Он сразу понял, что имеет дело с человеком ограниченным и недалеким, поэтому решил выставить глупость каноника напоказ.
– Иудейская община в Йорке дала деньги на богоугодное деяние – постройку девяти цистерцианских монастырей, да только иудеев все равно перерезали… – сухо заметил он.
Действительно, монастыри на севере Англии в недавнем прошлом поддерживали добрые отношения с иудейскими общинами.
Портеорс злобно посмотрел на ростовщика:
– Иудейских денег Церкви больше не надобно!
– А Четвертый Латеранский собор требует, чтобы мы платили церковные подати, – продолжил Аарон.
– Вы же отказались! – фыркнул священник.
– Верно, – с хмурой улыбкой ответил ростовщик. – Мы и так много сделали на благо Церкви.
– Верно, – с хмурой улыбкой ответил ростовщик. – Мы и так много сделали на благо Церкви.
Он собрался уходить, но Портеорс не унимался:
– Вы жаждете христианские земли к рукам прибрать!
– Ничего подобного, – спокойно возразил Аарон. – Если помнишь, епископ Илийский нам в залог святые реликвии отдал.
И правда, сто лет тому назад именно этот поступок Нигеля, племянника беспутного епископа Рожера, весьма позабавил иудейскую общину и вызвал негодование духовенства.
Каноник, побагровев от ярости, пригрозил ростовщику:
– Король с вами расправится, вот увидишь!
Генрих III питал противоречивые чувства к иудеям. Четыре года назад он позволил публично сжечь Талмуд и всячески потворствовал злоупотреблениям чиновников, ведавших казной еврейской общины, однако же ему постоянно требовались деньги на строительство храмов и монастырей.
– Король собственноручно принял от нас золото в Вестминстере, – напомнил священнику Аарон.
– Я пекусь о строительстве храма Господнего! – завопил Портеорс.
– Разумеется, – кивнул ростовщик. – Мы тоже об этом печемся. Король сам обратился к нам за ссудой на восстановление Вестминстерского аббатства.
Каноник ошеломленно умолк, услышав неожиданное известие (работы по восстановлению церкви Святого Петра в Вестминстере, заложенной Эдуардом Исповедником, действительно начались в 1245 году), однако, не желая признать себя побежденным, с горечью воскликнул:
– Вы, иудеи, христианских младенцев распинаете!
В то время иудеев называли врагами Церкви и еретиками, но самым страшным было обвинение в совершении чудовищных ритуальных убийств. Впервые это произошло сто лет назад в Норвиче, где обнаружили труп якобы распятого ребенка. Подобные нелепые слухи с готовностью распускали несостоятельные должники, чтобы избавиться от кредиторов.
Спорить с каноником было бесполезно. Аарон презрительно отвернулся и уехал. Портеорс торжествующе посмотрел ему вслед и снова набросился на Годфруа и Шокли:
– Ежели вы оторвете юнца от богоугодного дела и не прекратите якшаться с христопродавцами, то я отлучу вас от Церкви.
По закону каноник не имел права привести свою угрозу в исполнение, но Годфруа, не желая ссориться с церковными властями, не стал продолжать спор.
– Как тебе будет угодно, – пожал плечами рыцарь, кивком попрощался с Шокли и отправился домой.
Так в 1244 году от Рождества Христова каноник Стивен Портеорс спас Осмунда-каменщика от смертных грехов уныния и сребролюбия и, за жалованье пенни с фартингом в день, отправил его на строительство нового собора Пресвятой Девы Марии в новом Солсбери.
Днем Питер Шокли встретился в городе с Алисией ле Портьер и сообщил ей радостную весть.
– Мы начинаем строить сукновальню, – гордо объявил он, откидывая со лба непослушные светлые волосы. – Отец обещал поставить меня управляющим.
Питер всегда хотел добиться успеха. Напористая целеустремленность юноши привлекала Алисию, хотя она и не упускала случая над ним подшутить.
– Надеюсь, у тебя силенок хватит, – лукаво заметила девушка.
– Еще как хватит! – горячо воскликнул он. – И вообще, это только начало…
Она чуть отвернулась, чтобы Питер не заметил ее улыбки, и с напускным сомнением произнесла:
– Не знаю, справишься ли ты…
– Справлюсь, вот увидишь! – раскрасневшись, заверил ее юноша и пустился в пространные объяснения об устройстве сукновальни: тяжелые валяльные молоты, черпальное колесо и лотки для замачивания сукна… – Все будет лучше, чем сукновальня в Даунтоне.
Алисия серьезно посмотрела на него:
– Я в тебя верю.
Питер едва не задохнулся от радости. Они с Алисией были знакомы с детства, но ее похвала приводила его в восторг. «Я обязательно добьюсь успеха, разбогатею, и через год-два мы сыграем свадьбу», – мечтал юноша.
Алисия была миловидной веснушчатой девушкой с рыжеватыми, по-мальчишески коротко остриженными волосами. Складная и резвая, в детстве она любила бегать наперегонки и лучше всех плавала. Уолтер, единственный сын Алана ле Портьера, был намного старше Алисии, и отец пристроил его на службу в Вестминстер, где тот стал влиятельным королевским чиновником. Старшего брата девушка любила, а отца обожала – его спокойный, но требовательный нрав приводил ее в восхищение. «Я хоть и девчонка, но не хуже любого мальчишки», – заявляла семилетняя Алисия своим приятелям.
За прошедшие два года она очень изменилась, стала красавицей, окруженной загадочным ореолом тайны. Глядя на девушку, Питер дрожал от восторга. Больше всего он восхищался ее глазами, унаследованными от матери: обычно светло-карие, с сине-зелеными крапинками у самых зрачков, они внезапно меняли цвет и становились фиалковыми.
– Пойдем на рынок? – предложила она.
На рыночной площади толпились люди, стоял шум и гомон.
С западной стороны виднелась приземистая церковь Святого Мученика Фомы Бекета, у которой раскинулись палатки торговцев сыром. В восточной оконечности рынка расположили загоны для скота. В центре площади высился позорный столб с колодками для устрашения злоумышленников и мелких воришек. Вдоль южного края тянулись шумные торговые ряды: колесный, горшечный (там продавали не только глиняные горшки и плошки, но и оловянную посуду), рыбный, скобяной, съестной и кожевенный, где обосновались сапожники и башмачники. Были там мясники и пекари, торговцы сукном и портные, серебряных дел мастера, плотники, кожевники, пряхи и кузнецы, перчаточники и шляпники, продавцы пряностей, зеленщики и торговцы чесноком. Бондари сидели у груд бочек, торговцы углем, солью и овсом наперебой зазывали покупателей, продавцы свиней и домашней птицы расхваливали свои товары. У креста, в юго-восточном углу рынка, торговали шерстью. Впоследствии названия всевозможных средневековых ремесел превратятся в родовые имена и станут распространенными английскими фамилиями: Картер – возчик, Купер – бондарь, Бутчер – мясник, Тейлор – портной.
Между рядами бродили покупатели, горожане из Уилтона и крестьяне из близлежащих деревень, простые вилланы и знатные господа, богатые священники и бедные монахи, каменщики-строители собора и молчаливые пастухи с длинными посохами. Суровые каноники придирчиво выбирали сыры, уилтонские монахини приценивались к пряностям, уличные мальчишки с криками носились у прилавков. В воздухе пахло углем и кожей, сыром, медом и свечным воском.
Питер приметил что-то на прилавке серебряных дел мастера и торопливо отошел; Алисия притворилась, что не обратила на это внимания. Молодые люди провели на рынке почти час и теперь направились к северному выходу с площади, мимо Кабаньего Ряда.
Епископ выстроил город квадратами, как на шахматной доске. Каждый квадрат разделили на одинаковые участки, шириной примерно пятнадцать ярдов и длиной тридцать пять ярдов, и стали сдавать их за шиллинг в год под застройку. Ремесленники и торговцы строили дома с лавками или мастерскими на первом этаже, а те, кто побогаче, – особняки. К югу от рынка лежали кварталы Нью-стрит – Новой улицы, а к северу еще шла застройка кварталов Кабаньего Ряда.
За Кабаньим Рядом, на улице, ведущей на север, к старому замку, стоял дом ле Портьера – трехэтажный дощатый особняк с оштукатуренными стенами и остроконечной двускатной крышей, выложенной черепицей.
Молодых людей встретила мать Алисии и проводила Питера задумчивым взглядом фиалковых глаз. Юноша решил, что она оценивает будущего зятя. Мать Алисии, маленькая и хрупкая, нравилась Питеру еще и тем, что умудрилась сохранить моложавый вид, несмотря на портящую ее сутулость. Юноша надеялся, что его избранница унаследовала осанку от надменного отца, а привлекательность и юную свежесть – от матери.
Питер с гордостью посмотрел на Алисию и подумал, что в выборе невесты не ошибся.
Они вышли на задний двор, где вместо хозяйственных пристроек разбили сад, обнесенный оградой из стройных вечнозеленых тисов; в саду росли кусты роз и жимолость.
Алисия села на деревянную скамью посреди сада, и Питер небрежно протянул ей подарок, купленный на рынке, – крошечный серебряный медальон на тоненькой цепочке (серебро добывали в открытых карьерах в устье реки). Алисия недоверчиво посмотрела на юношу.
– Это тебе, – с запинкой произнес он.
Она смущенно отвела взгляд и, взяв подарок, спросила:
– И что это значит?
– Надень его, чтобы все знали: ты – моя! – хвастливо заявил Питер.
– Так уж и твоя?! – возразила Алисия, втайне польщенная подарком.
– А чья же? Моя, конечно.
– Ну, это еще неизвестно…
Питер, весьма довольный собой, равнодушно пожал плечами.
– Может, мне и вовсе не захочется быть твоей, – покраснев, тихо сказала Алисия.
Юноша решил, что она упирается из приличия, и гордо напомнил:
– Я же тебе подарок сделал!