Анна сидела, смотрясь в зеркало, спокойная, расслабленная, руки безвольно опущены, губы разжаты. Но мысль ее сосредоточенно работала, осознавая податливое неподвижное тело. Оно словно бы обладало некой тайной свободой, о которой сознание ничего не ведало. Она посмотрела на свою голову и представила ее такой, какой она была долгое время: в белом повое и черном покрывале, в которые она ловко укутывалась каждый день в своей крохотной келье, торопливо обряжаясь в предутренних сумерках. Анна взглянула на часы. Она точно знала, что сейчас делают в монастыре, готовясь к любимому, святому богослужению. «Ты надеваешь Христа, как облачение». Одежды можно снять и отложить в сторону. Не отбросила ли она сущностное, сохранив несущественное, обрекая себя на неизбежное разрушение личности? Очень вероятно.
Мария Магдалина наоборот! Очень удачное сравнение. Теперь в ней пробудилось тщеславие, она чувствовала, как оно крутится и вертится в ней, высовывает наружу головку. Чувствовала, как разгорелись прежние желания. Она вновь стала думать о себе как о привлекательной женщине, вполне еще молодой. А подобные мысли ей ни к чему, даже вредны.
Бегство в Камбрию пользы не принесло. Недоставало привычной домашней рутины, какого-то глубинного размеренного ритма души. Оказавшись одна в коттедже, она придумала себе занятия и старалась выполнять их, но это показалось ей бессмысленным, несерьезным и, в конце концов, скучным. Даже от новых впечатлений не было никакого удовольствия. Старые молитвы непрошено звучали в ушах, словно их бесы нашептывали. Она с ужасом смотрела на сырые серые камни дома, и уединение, которого она жаждала, не спасало ее. Когда подошла Пасха, время от Страстной пятницы до Светлого воскресенья тянулось, казалось, бесконечно. Она столько раз следовала за Христом по Крестному пути, по пути страданий, озаренных светом космического триумфа. Теперь даже то, что она наконец ощутила (как говорила себе), что он страдал страшно и просто умер, было пустым, умозрительным утешением. Происходившее с ней было еще хуже, это было не выразимое словами отвращение, испытываемое всем ее существом, которое усиливалось в это время под действием старой бессмысленной духовной химии. Впервые в жизни она ощутила страх перед собственным разумом, живущим, словно раковая, постоянно разрастающаяся опухоль, независимой самостоятельной жизнью. Сильной Анне никогда в голову не приходило, что ее постигнет кризис. Настоятельница предостерегала, она и сама себя предупреждала, что настанет черное время, черная ночь, ночь тупика. Конечно, размышляла она, ей не избежать депрессии. Но не предвидела вот этого сухого отчаяния, когда обманом зрения перед ней вспыхивали невероятные и чудовищные образы. По ночам она испытывала непонятные страхи. Она вернулась в Лондон раньше запланированного. Здесь она каждый день ходила по улицам, пока не оставалось сил ни о чем думать. Купила черное платье. Ей немного полегчало, и тогда она поняла, что с нетерпением ждет возвращения Гертруды.
Зазвонил телефон. Анна вскочила и бросилась в гостиную. Назвала номер, как это делала Гертруда, которая переняла это от Гая.
— Извините… это Анна?
— Да. Граф? Доброе утро!
— Анна… а… а Гертруда дома?
— Ее нет. Она встречается с какими-то социальными работниками. Ей что-нибудь передать?
— Нет. Именно вас я и хотел видеть. Послушайте, я сейчас на вокзале Виктория. Могу я заглянуть на минутку? Хочу сказать кое-что.
— Конечно. Жду вас.
Анна опустила трубку и стояла, переводя дыхание, прижав руку к груди, к янтарной подвеске. Голос у Графа был такой взволнованный. Или ей показалось? Наверное, это какой-то пустяк, банальность, маленький подарок, которым он хочет удивить Гертруду, или что-то подобное.
Спустя несколько минут раздался звонок, она нажала на кнопку, отпирая уличную дверь, и услышала шаги Графа на лестнице. Открыла ему.
— Входите. Что произошло? У вас взволнованный вид, что-то случилось?
Граф прошел в гостиную. Снял свой черный плащ, едва смоченный дождем, подержал в руках, а потом бросил на пол. Анна не стала поднимать его. Она напряженно вглядывалась в беспокойное лицо Графа. А тот, не сводя с нее глаз, неожиданно улыбнулся кроткой извиняющейся улыбкой.
— Анна, я виноват. Простите, что напугал вас.
— Да, напугали. Что происходит?
— Не знаю, что и думать, — ответил Граф, — и, вероятно, мне не следовало тревожить вас, но мне было просто необходимо спросить у вас кое о чем. Я позволил себе… я должен сейчас быть в офисе…
— Граф, говорите все, ничего не таите. Позвольте помочь вам.
— Вы такая замечательная… и потому что вы… я всегда это чувствовал… так беспристрастны, умны…
— Да говорите же!
— И вы так любите Гертруду и так хорошо знаете ее. Думаю, она доверяет вам, как никому другому.
— Это касается Гертруды?
— Да.
Анна опустилась на стул. «Гертруда больна раком, — пронеслась мысль, — а мне никто не сказал». В глазах у нее потемнело.
— Гертруда больна, серьезно больна?
— Нет-нет, ну что вы!
— Пожалуйста, присядьте, Граф, и объясните.
Граф не стал садиться. Он отошел к окну, посмотрел на дождь, на Ибери-стрит. Потом вернулся и взглянул на Анну.
— Возможно, я не должен этого делать. Возможно, следует игнорировать подобные вещи. Но я так не могу, не могу…
— О чем вы, ради всего святого?
— Я получил анонимное письмо… касающееся Гертруды…
— Но… что в нем?
— Вот, взгляните. — Он извлек из кармана листок бумаги и протянул Анне.
Она развернула его. Напечатанное на машинке и не подписанное послание было коротко: «У Гертруды роман с Тимом Ридом».
Ее словно ударили, так велико было потрясение. Чудовищно!
Анна приложила ладони к пылающим щекам. Придя в себя, она воскликнула:
— Не верю! Это ложь! Отвратительная шутка. Это не может быть правдой!
— Рад, что вы так говорите, — мрачно кивнул Граф. — Это мне и хотелось услышать. Моя первая реакция была такой же. Но потом… если это ложь, то почему именно такая, если шутка, то весьма странная. А вы сами… простите меня… Гертруда ничего вам не говорила?
— Нет, конечно нет! Это немыслимо! Когда вы это получили?
— Сегодня утром. Отправлено прошлой ночью из Центрального Лондона. Вот конверт.
— Невероятно, — сказала Анна, — кто бы мог пойти на такое? Какая мерзость!
— Да… пакость. Мне хотелось порвать его и постараться забыть о нем, выбросить из головы… но я не смог. Я очень огорчился, а потом почувствовал, что должен спросить вас, не знаете ли вы…
Гертруда ошиблась, вообразив, что Граф излил душу Анне. Он ничего не сказал ей о своей любви. Но Анна, разумеется, все поняла некоторое время назад, когда Граф зашел к ним после их возвращения с севера и стоял перед Гертрудой, дрожа и не сводя с нее беспомощного взгляда. И снова она увидела нечто подобное совсем недавно после собственного возвращения, еще несомненней и ясней, когда Граф сперва позвонил узнать, когда приезжает Гертруда, а потом пришел поприветствовать ее. Он был так счастлив тогда. Анне не нужно было и говорить, сколь глубоко и нежно Граф любит ее подругу.
— Анна, дорогая, — проговорил Граф, — неужели это правда?
— Не знаю, но выясню и дам вам знать.
Ее деловой тон, похоже, еще больше встревожил Графа. Видно, его резанула эта деловитость, словно он для того забежал к Анне, чтобы сделать из нее доносчицу.
— Нет, я не этого хотел… а лишь спросить вас, не знаете ли вы чего… лучше будет ничего не говорить… считаю, следует просто игнорировать анонимные письма, уничтожать, я порву его…
— Нет, не надо, сохраните.
— Но если вы уверены, что это неправда… Гертруде будет так больно думать, что мы всерьез… я хочу сказать, мы не можем поверить, что она… так скоро после… совершила такое… и с кем…
— Не тревожьтесь, Граф. Оставьте мне разбираться в этом. Вы правы, нельзя игнорировать подобные вещи, необходимо все выяснить. Не волнуйтесь. Вероятно, это просто чья-то необъяснимая ненависть, что-то такое, чего нам с вами никогда не понять, или же…
— Вы уверены, что это неправда?
— Да. Но я хочу лишний раз убедиться в этом, и лучше сделать это не откладывая.
— Вы не расскажете ей о письме или о том, что я приходил?..
— Оставьте это дело мне. И возвращайтесь-ка на службу. Так будет лучше всего.
Графу не торопился уходить. Ему хотелось остаться, чтобы его успокаивали, говорили, как это все ужасно. Но Анна подняла с полу его плащ и проводила до двери.
— Вы позвоните мне в офис? Я напишу номер телефона.
— Не обещаю, — ответила Анна. — Хотя ладно, позвоню. Только перестаньте терзаться, идите и работайте. Идите, идите.
Граф ушел.
Анна вернулась в гостиную. Да, забавное предположение. Она вспомнила, как застала Тима Рида на кухне Гертруды: одна рука шарит в холодильнике, в другой пакет с украденной едой. Их глаза встретились. Он раскрыл рот от неожиданности, на лице виноватое выражение. Она нахмурилась и вышла из кухни. Ее Гертруда, королева, и это ничтожество? Нет.
— Не обещаю, — ответила Анна. — Хотя ладно, позвоню. Только перестаньте терзаться, идите и работайте. Идите, идите.
Граф ушел.
Анна вернулась в гостиную. Да, забавное предположение. Она вспомнила, как застала Тима Рида на кухне Гертруды: одна рука шарит в холодильнике, в другой пакет с украденной едой. Их глаза встретились. Он раскрыл рот от неожиданности, на лице виноватое выражение. Она нахмурилась и вышла из кухни. Ее Гертруда, королева, и это ничтожество? Нет.
Анна пошла в спальню. Сняла с шеи ожерелье и положила на туалетный столик к другим украшениям, которые Гертруда хотела подарить ей. Потом сняла черное платье и переоделась в старое голубовато-серое с белым воротничком. Тронула щеку, почувствовав зубную боль. Да, нужно пойти на прием к Сэмюелю Орпену. Ей вспомнился угрюмый монастырский дантист, который, устанавливая ей замысловатый мост, признался, что у тратил веру. Она посмотрела на стопку книг. Их у нее было не много: требники, латинские авторы. Большую часть она, уходя, оставила. В монастыре книги не делили на свои и не свои. Гертруда предложила ей книжный шкаф, но она предпочла сложить их на столе без всякого порядка. Она подержала в руках латинскую грамматику и положила обратно. Романы читать она больше не любила. «Эдинбургскую темницу» так и не дочитала. Плохо, что у нее не было каких-то систематически дел. Вообще, многое теперь было плохо. Она жила в постоянном лихорадочном состоянии подавляемого возбуждения и страха, возможно, от ожидания ночи, когда темнота играла с ней чудовищные шутки. Дьявол присутствовал в ее жизни и, казалось, порой брал на себя обязанности Бога. Она подумала об ужасном письме. Оно тоже было из серии ее кошмаров.
Анна покинула спальню и принялась бродить по квартире. Зашла в комнату, в которой лежал больной Гай и где он умер. Гертруда убрала кровать, наверняка продала. Небольшая комната теперь лишилась своей индивидуальности: чистая, прибранная, с остатками мебели, в том числе книжным шкафом, который Гертруда хотела переставить к Анне. Гертруда разрознила библиотеку Гая, какие-то тома отдав Графу. Она избавилась от всего, что было в квартире связано с Гаем, слишком болезненные воспоминания это вызывало. Анна не забыла разговор с Гаем, его ястребиный профиль и блестящие глаза, его стремление к точности мысли и его адские страдания. Порок однообразен и естествен, добродетель исключительна, оригинальна, неестественна, тяжела. Гай догадался бы о ее дьяволе, ее монстре. Он тоже сторонился бестолочи жизни. Его добродетелью была точность. Она была его истиной. Жажда справедливости — его очень личной заменой святости. Он трудился ради других, ради семьи, был добр, великодушен и порядочен, но не ставил себе этого в заслугу. Требование определенности и ясности он в равной мере предъявлял и к себе, в соответствии с этим втайне судя и себя. Мысль, что он собирался признаться ей в чем-то, теперь казалась не более чем романтическим предположением. Вероятно, он просто хотел назвать вслух кому-то определенные слова: справедливость, чистилище, страдание, смерть. Хотел почувствовать, что их точный смысл присутствует где-то, сохраненный кем-то, хотя бы одно мгновение реально сформулирован. Он лежал здесь в последнем гаснущем свете сознания, думая, пытаясь что-то прояснить для себя, что-то понять. И однажды все кончилось, лихорадочный зудящий электрический ручеек иссяк, искра погасла, комната опустела, и Гертруда завыла, как раненый зверь.
На лестнице раздались шаги, звякнул ключ, вставляемый в замок, и Анна быстро и с виноватым видом вышла из комнаты. Появилась Гертруда, но не одна, а с мужчиной. С Тимом Ридом.
Тим и Гертруда были красны от смущения и нервно улыбались.
— Я тут встретила Тима. И пригласила зайти выпить стаканчик.
— Дождь еще идет? — спросила Анна.
— Нет, кончился.
— Входите. Я принесу выпить.
Они оставили плащи в прихожей. Анна сходила за бокалами и шерри, вермутом и джином.
— Думаю, можно оставить бутылки на инкрустированном столике, как было всегда, — сказала Гертруда. — Ни к чему каждый раз уносить их.
— Постараюсь запомнить. И виски тоже принести?
— Нет, шерри — то, что нужно. Шерри, Тим? Тебе что-нибудь налить, Анна?
— Нет, не хочется.
— Не увлекаетесь? — улыбнулся Тим.
— Ну, не совсем.
— На севере, когда мы с ней там были, Анну за уши было не оттащить от местного сидра.
— В Лондоне тоже можно найти хороший сидр, — сказал Тим. — Я знаю местечко на Харроу-роуд.
— Правда, восхитительные цветы? Это Анна у нас такая мастерица составлять букеты.
— Да, восхитительные.
— В монастыре обычно она этим занималась.
— Ну, не одна я, — заметила Анна.
— Они чудесны, — сказал Тим. Улыбнулся Анне и снова повернулся к Гертруде.
А та слегка отодвинулась от него и деланым жестом коснулась каминной полки. Потом быстро взглянула на Тима и снова отвела глаза.
Так это правда, пронеслось в голове у Анны, и чувство ужаса перед жизнью накатило на нее, как приступ тошноты. Это была та горячка, бестолковость жизни, от которой она бежала в монастырь и которую Гай так хотел изгнать, как бесовщину, педантично верша над ней свой личный суд.
— Ты не хотела оставить его на ланч? — спросила Анна. — Я все пыталась угадать, что ты задумала.
Тим ушел, после того как они поболтали двадцать минут.
— Нет-нет, я его пригласила только выпить. Приятный парень, правда? Кстати, а что у нас на ланч, есть что-нибудь?
— Есть, со вчерашнего дня осталось.
— Твой шедевр? Холодный он должен быть изумителен. Или лучше разогреем?
— Ты оставайся и допивай. Я все сделаю.
— Ты ангел.
Анна заранее решила ничего не говорить Гертруде об анонимном письме. Она даже сердилась на Графа за то, что он показал ей его. О подобной грязи не следует распространяться. Мог же он просто сказать, что, мол, «ходит слух»? Но подобная разумная уклончивость, подобная тактичная ложь были не в характере Графа. В голове Анны крутился вихрь сердитых, сумасшедших, горьких мыслей, в крайнем раздражении она гремела тарелками. А Граф между тем сидит на работе, мучаясь и ожидая ее телефонного звонка. Возможно, интуиция подвела ее. Остается только надеяться, что сейчас Гертруда сама ей все расскажет. А если не расскажет?
— Что с тобой, Анна, ты чем-то расстроена? — спросила Гертруда, стоя в дверях кухни с бокалом в руке.
В ее тоне и позе сквозило какое-то наигранное спокойное безразличие. Мы начинаем удаляться друг от друга, думала Анна. Она начинает обращаться со мной, как со служанкой. Потом она решила, что думать так — безумие. Значит, не служанка? Тогда кто я теперь?
— Пожалуй, я все-таки выпью, — сказала Анна. — Ланч может немного обождать. В любом случае от меня тут ничего не требуется.
Они вернулись в гостиную, и Анна налила себе шерри. Гертруда налила себе тоже.
Они стояли друг против друга у разных концов каминной полки и прихлебывали из бокалов; каждая, хорошо зная подругу и обладая пытливой чуткостью, старалась проникнуть в ее мысли. Анна смотрела на обезьяний оркестр, Гертруда — на составленный Анной букет из голубых и белых ирисов с зелеными веточками самшита.
Гертруда проговорила примирительным тоном, поняв реакцию Анны на свое последнее замечание:
— Надеюсь, тебе в самом деле понравились те ожерелья и остальные вещицы. Мне будет так приятно видеть их на тебе.
— Да… да… очень понравились… спасибо…
— Я хочу сказать, оставь их у себя, они теперь твои.
— Ох, не надо все…
— Это платье мне тоже нравится, — сказала Гертруда, — только хорошо бы его погладить, складки появляются. Я поглажу его тебе. Но тебе нужно что-нибудь приличное на лето. Думаю, скоро наступит жара, все-таки май уже, можно завтра пойти и купить, хочешь?
Гертруда непринужденно болтала, хотя и нарочито мягким тоном. Анна говорила себе: Гертруда просто хотела, чтобы Тим лишний раз показался здесь. А теперь хочет загладить произведенное впечатление, предотвратить разговор на эту тему.
— Мне нужна работа, — сказала Анна, — я должна найти что-нибудь постоянное, без работы я становлюсь невыносимой. Может, твои знакомые социальные работники помогут? Как, кстати, прошла сегодняшняя встреча?
В тот же момент Анна поняла, что, конечно же, никакого «социального работника» не было. Гертруда провела утро с Тимом Ридом. Она взглянула на покрасневшую Гертруду.
— Хорошо, хорошо. Я тебя с ними познакомлю, если хочешь.
— Гертруда…
— Что?
— Тебя и Тима Рида связывают известного рода отношения.
Гертруда посмотрела на Анну.
— Почему ты так решила?
— Интуиция. Так это правда?
— Да.
— Ладно, меня это не касается. Я иду заниматься ланчем.
— Анна, не глупи. Останься, пожалуйста.