Сашок хотел было возразить, но тут они оба одновременно заметили человека, энергично кивавшего с дальнего сиденья. Тот явно старался изо всех сил привлечь их внимание, улыбался, подмигивал, показывал большой палец. И теперь, убедившись, что Сашок заметил его, обрадовался, замахал руками, закричал: «Ю олл райт, мэйт?»
— Это еще что за урод? — встревожилась Анастасия.
— Это Гарри.
— Знакомый?
— Да нет, он… В общем-то, он живет в нашем городе, не знаю точно где… Детишки у него славные… Мальчик и девочка. Кажется, он домушник.
— Кто?
— Грабитель. Дома чистит. Ну, то есть официально он числится безработным.
— Откуда же это известно, что он грабитель?
— Слухом земля полнится… Городок-то небольшой… Все друг о друге все знают. Его все время арестовывают, обыски устраивают, но ничего доказать никогда не могут. Ловок больно. Мои родичи считают, что это он нас четыре раза обчищал.
— Да ты что! Ну и нравы у вас тут! А чего он тогда кивает так дружелюбно? Прямо друг семьи, можно подумать!
— Ну, наверно, он себя чем-то в этом духе и считает. Привязался, за столько-то лет.
— Бред какой-то. Слушай, а нельзя подкараулить его как-нибудь и башку проломить?
— Нет, лучше не связываться. Судьи тут строги к превышению самообороны. Это наказывается очень жестоко.
— Что, даже если его поймать с поличным?
— Тут вам не Америка. Грабителей, пойманных первый раз, как правило, в тюрьму не сажают, а так, штрафуют или дают какой-то срок условно. Но если ты ему при этом что-нибудь сломаешь или ненароком убьешь, то все, суши сухари. Могут даже пожизненно дать.
— Ну, ребята, вы даете!
— Да, я тоже до сих пор удивляюсь. Но мне моя собственная теща объясняет, что, дескать, нельзя какое-то там имущество равнять с жизнью или здоровьем. И потом, у подавляющего большинства и мебель, и техника, даже шмотки и еда в холодильнике застрахованы. Мои таким образом четыре раза всю обстановку обновляли. Возни правда, очень много… Гарри, кстати, любит поговорить о достоинствах страхования. Если он сейчас к нам подберется, то обязательно начнет впаривать, что надо застраховаться, зануда.
— В общем, психи твои англичане и, говорят, все сплошь мазохисты, — сказала она. — Поркой увлекаются.
— Ну да, французы издеваются, говорят: «Le Vice Anglais» — «Английский порок». То есть, наверно, да, англичане дальше всех продвинулись в этом деле.
— В каком — деле?
— В изучении тонкой грани между наслаждением и болью.
И тут вдруг с Анастасией что-то случилось. Глаза ее как будто подернулись поволокой, и что-то вроде легкой дрожи пробежало по лицу. Глядя на Сашка в упор, она стала облизывать губы — Сашок ощутил (или ему это только показалось?) какой-то сигнал или импульс, который его сильно взволновал.
— Может быть, вы хотите позавтракать? — спросил он, чтобы скрыть смущение.
— Хорошая идея, — сказала, пряча глаза, Анастасия. — Давай сойдем скорей. А то мне уже надоело ехать.
— Тут есть одно славное местечко… Кафе такое симпатичное. С видом на реку и под стеклянной крышей. Или, может быть, вам интереснее было бы в пабе закусить?
— В пабе? А что это такое? Я это слово слыхала, конечно, но что оно означает — без понятия…
— Паб — это сокращение от «паблик хаус»…
— Но ведь «хаус» — это, кажется, значит «дом»? Я помню, мы в школе это проходили… Так ведь?
— Ну да, да.
— Тогда что же это получается, а? «Паблик хаус» это, выходит, «публичный дом», что ли?
— Да… но совсем в другом смысле, чем в русском языке… Вот вам, кстати, пример того, почему буквально, слово за слово, ни в коем случае нельзя переводить. Не только некрасиво получается, но и просто неверно. Может даже привести к опасному недоразумению. Пригласите кого-нибудь в «публичный дом», и вас неправильно поймут. Девушка так и пощечину может дать, не правда ли?
— Ну, я не из тех девушек, что так разбрасываются пощечинами… но в публичный дом мне и вправду ни к чему…
— Вот именно! А ведь по-английски «паблик хаус» — это всего лишь пивнуха, трактир…
— Правда? Никогда бы не догадалась, смешно…
— О, и еще более смешные примеры есть… Такой был то ли анекдот, то ли быль… Как пытались научить старую модель компьютера 80-х годов переводить с английского на русский и обратно. Ввели в него цитату из Евангелия от Матвея: «The Spirit is Willing but the Flesh is Weak». В русском варианте это звучит так: «Дух ревностен, но плоть слаба». Компьютер справился с переводом в долю секунды и выдал: «Водки хватает, а вот с мясом — проблемы».
Настя захохотала:
— Повтори еще раз эту фразу… чего там про спирт?
— «Spirit» действительно может значить и «спирт», и «дух»… все от контекста зависит. Но глупый компьютер, он контекста не понимает. Он думает, что это все про советский дефицит… Но ведь и вправду, «плоть» и «мясо» — почти одно и то же.
— О, я отлично помню восьмидесятые, хоть и девчонкой совсем была, — сказала Настя. — Все было ничего, но дефицит действительно… У нас на Урале мясо только по талонам давали… Даже в общественных столовых пельмени с морковью делали… Ладно, коли такое дело, пошли в твой «публичный дом», посмотрим, что там за угощенье…
— Легко! Правда, не все пабы открыты в такое время. Но тут недалеко, у овощного рынка есть один — открывается в пять утра.
Погода, как выяснилось, тем временем разгулялась. Небо синело, солнце сверкало, и в его лучах сверкала и Анастасия. Сашок шел с ней рядом по улице, и странные чувства переполняли его. Несмотря на чертова Беника, несмотря на унизительное ощущение, что он, Сашок, стал опять объектом какого-то то ли идиотского розыгрыша, то ли гнусной манипуляции, предпринимаемой с некими темными целями, несмотря на все это — ему почему-то очень хотелось взять эту красивую женщину под руку и, может быть, да давай уж скажем честно, может быть, даже прикоснуться губами к персиковой коже. «У Анны-Марии все-таки кожа на лице не такая красивая», — мелькнула предательская мысль.
Но вообще, как легко забыться и позволить себе что-то — именно потому, что Настя так удивительно похожа на законную жену. Но при этом чуть-чуть пикантней, чуть-чуть сексапильней, и — да-да — слегка вульгарней, чем Анна-Мария! И, представьте себе, это не убавляет ее привлекательности, скорее наоборот.
Людей в «Лягушке и короне» в этот ранний час было не то чтобы много, но два-три завсегдатая маячили вокруг стойки. Сашок заказал Анастасии полный английский завтрак — с яичницей, беконом, специальными сосисками, жареными помидорами и пропитанными маслом горячими, ароматными тостами. Она принялась все это уписывать с превеликим аппетитом.
— Не хотите ли свежего разливного эля? — на всякий случай спросил Сашок.
— Да вообще надо бы попробовать эту невидаль… Он на что похож, на пиво, что ли?
— Не совсем… Варится совсем иначе, скорее ближе к нашему квасу… И подается теплым, а не холодным.
— А градусов в нем много?
— Ну, хватает…
— Тогда надо бы подождать — рано еще.
— Может, шэнди тогда?
— Это еще что такое?
— Смесь пива или эля с лимонадом.
— Что?! Ты шутишь, наверно.
— Да нет, какие тут шутки, национальный напиток. Облегченный вариант. Для дам.
— Ну, я не из тех дам.
— Догадываюсь…
— Нет, но это же надо придумать — сладкий лимонад смешивать с пивом! — Анастасия долго не могла успокоиться.
А когда успокоилась, то сказала негромко:
— Саш, мне надо в гостиницу устроиться — недорогую и такую, знаешь… где на тебя не очень-то внимание обращают. И в то же время чтобы в центре была.
Немного поломав голову, Сашок вспомнил про целый куст дешевых (и несколько сомнительных) гостиниц в районе Виктории. Они явно удовлетворяли всем перечисленным критериям. Анастасия захотела проехаться в «настоящем лондонском такси» и пришла в полный восторг от традиционного облика этого автомобиля. «Аутентично», — довольно крякнула она, расплачиваясь.
В беззвездной гостинице «Корнуолл» было не слишком шикарно, но и не очень грязно. За стойкой тусовался сонного вида филиппинец, предложивший им заполнить регистрационную форму.
— Вам номер на двоих? — спросил он.
Сашок открыл было рот, чтобы сказать, что нет, вовсе нет, что дама одна путешествует, а он ее только сопровождает. Но не успел, Настя опередила его, сказав:
— Йес, йес, уи а хазбанд энд уайф — дескать, мы муж и жена. При этом она больно ткнула Сашка локтем в бок и прошипела:
— Заполняй давай анкету-то…
— Иностранные гости должны указывать свои паспортные данные, — глядя куда-то в сторону, пробормотал филиппинец.
— Нет-нет, мы — местные, из Фолкстона мы, — поспешила заверить служащего Анастасия на своем чудовищном английском.
— Ну, тогда вам только адрес надо написать, — ответил он.
— Ну, тогда вам только адрес надо написать, — ответил он.
— Пиши свой адрес, — прошипела Сашку в ухо Настя.
Несколько секунд Сашок колебался, а потом — была не была! — заполнил анкету, записав себя и Настю, как «мистера и миссис Тутов». «Все равно они с Анной-Марией похожи как две капли воды», — объяснил происходящее внутренний голос. Но, видно, он уже знал нечто, о чем еще не догадывался Сашок.
— Пойдем, поможешь мне устроиться, — тихо сказала Настя каким-то вдруг особенным, хриплым голосом, от которого у Сашка кругом пошла голова.
Глава 13. Измена
И вот так вышло, что Сашок изменил жене.
Причем даже сам не понял, как это случилось. Не успел сообразить. А ведь раньше-то умел в последний момент отстраняться от соблазнов. Ну ладно, ладно, может быть, было дело, дал слабину один раз, но то был практически несчастный случай, произошедший на фоне совершенно диких обстоятельств. И вообще, как говорят немцы, «айнмаль ист кайнмаль», один раз — все равно что никогда. Причем учтите: Сашок тогда раскаялся. Раскаялся — и рисковать зарекся. Ну правда же: зачем ставить на кон благополучие и душевное спокойствие — свое и любимой жены? Нет, решил он, с природой надо бороться, импульсам — сопротивляться. Тем более что, как выяснилось, после бывает как-то нехорошо, грустно и даже муторно, так что думаешь: ну, стоило оно того? И сам себе отвечаешь: нет.
Но на этот раз все было иначе. Во-первых, грустно в общем-то не было или почти не было. В самом конце Анастасия, заметив все-таки что-то такое в его лице, погладила его вдруг по щеке и сказала нежно: «Post coitus omni animal tristi». «После акта любви каждый зверь печален», — машинально перевел Сашок и спросил: «Ты что, по-латыни шпрехаешь?» — «Нет, нет, — засмеялась Настя, — это я случайно… одно это выражение только и знаю. Подцепила у одного…»
Нет, честно говоря, грусти особой он на этот раз не испытал. И вообще, все было очень странно с самого начала. Кто же мог предположить, как будет выглядеть эта самая «новая русская», которую он согласился сопровождать в качестве гида? То есть ладно что красавица, но почему-то еще и мистически похожа на его жену, Анну-Марию? Ну просто одно лицо (с телом оказалось сложнее, но это выяснилось позже).
Вот почему все его защитные механизмы не сработали! Механизмы эти видели вроде бы родного, близкого человека и говорили ему: расслабься, все в порядке, нет причин напрягаться. Ну и вот вам: дорасслаблялся. Сашок явственно представил себе, как он говорит жене: «Послушай, да, я потерял голову, потому что влюбился — в самую красивую женщину на свете! Настолько красивую, что она неотличимо похожа на тебя!» Нет, ей-богу же, Анна-Мария должна его понять!
«Не поймет, нисколько не поймет, и не надейся», — вмешался тут внутренний голос, и Сашок на минуту сник, представив себе слезы в прекрасных глазах Анны-Марии. («Э-ге, погоди-ка, погоди-ка, это что за глаза, а? Да это не те глаза-то! Ты че, совсем уже… Это Анастасьины глаза тебе мерещатся!» — ехидно комментировал голос.)
Словом, Сашок совсем запутался. Да и сосредоточиться для того, чтобы разобраться, никак не удавалось. Ведь это только так со стороны кажется, что Сашок трясется себе, как обычно, в своем вечернем поезде, которым всегда возвращается с работы. На самом-то деле он по-прежнему там, в паршивеньком крохотном номере дешевой гостиницы «Корнуолл», рядом с вокзалом Виктория.
Время от времени Сашок выныривает из тех темных глубин, смотрит с недоумением на окружающий вагонный мир и тут же вспоминает о чувстве вины, которое он должен испытывать. Он мучается им несколько минут, но потом опять погружается в волшебную пучину.
В пучине той и стыдно, и страшновато, и сладко. О, какие невероятные ощущения он испытал! Их не передать словами, — а только движениями, жестами, воплями и еще чем-то, что живет под кожей, в гландах, что ли, а может, и красных кровяных тельцах и для чего и имени-то нет.
Сашок шевелит пальцами рук и вспоминает, что проделывали эти пальцы несколько часов назад. Да нет, не вспоминает даже, а в том-то и дело, что как бы заново все испытывает. Он обхватывает лицо руками и снова чувствует горячие Настины губы на своем лице. Он до боли крепко сжимает ноги, и… Он закрывает глаза, и ему кажется, что все, абсолютно все, что они вобрали в себя за несколько последних часов, физически сохраняется где-то там, в зрачках. Ему видятся дикие, невероятные сцены, и сладкая дрожь бежит по всему телу. Ему хочется вскочить и заорать что-то немыслимое на никому не известном языке.
И пару раз, когда он выныривал на поверхность, ему казалось, что он, может, уже и на самом деле кричал что-то бессвязное, так дико поглядывали на него окружающие пассажиры. Впрочем, возможно, это ему только мерещилось. В любом случае ему некогда было с ними разбираться, и он снова с наслаждением погружался в свою бездну.
Вот он как будто снова втискивается вместе с Анастасией в крохотную комнатку на полуподвальном этаже гостиницы. Здоровенная двуспальная кровать занимает такую большую часть номера, что на нее трудно не смотреть, но Сашок старается. Вот он уже открывает рот, чтобы сказать: ну ладно, я пойду, пожалуй: подожду вас внизу. Но Анастасия тем временем уже протиснулась между ним и кроватью и по ходу дела на секунду коснулась Сашка грудью, и в результате его голосовые связки не сработали.
Тем временем Анастасия исчезла в ванной, а Сашок остался стоять истуканом, пораженно размышляющим о еще одном серьезном отличии между двумя столь похожими женщинами. Потом внутренний голос пробормотал тихонько: «Вот сейчас все зависит от того, в каком виде она выйдет из ванной. Будет понятно, случайно она прикоснулась к тебе или нет».
И потом Сашок уже даже не удивился, когда Анастасия появилась из ванной не совсем одетой. Вернее, почти совсем не одетой. У-у, какая у нее оказалась грудь! И не просто большая, но крепкая, как-то дерзко вперед устремленная, с удивительной формы красивыми и крупными розовыми сосками — Сашок и не знал, что такие бывают! (У Анны-Марии с этим, скажем прямо, не очень-то…)
У-у-у! Не успел Сашок опомниться, как Анастасия уже прижималась к нему, оказавшись без каблуков гораздо ниже Сашка. «Да и Анны-Марии тоже», — пытался восстановить справедливость внутренний голос, но куда там! Сашок уже улетал куда-то, где не слышно никаких внутренних голосов, где ничего вообще уже не слышно…
В глазах Анастасии теперь появилось какое-то странное мечтательно-пьяное выражение, ее губы уже путешествуют по его шее, по щеке, и вот уже подбираются к уху и еле слышно шепчут (или это Сашку кажется?): «Сними трусики…»
Трусики эти оказались поразительной треугольной формы и замечательного ярко-зеленого цвета. Анна-Мария, как теперь вдруг понял Сашок, носила совсем другие, обыкновенные и, видимо, очень старомодные трусы. Этот же треугольничек был специально создан для того, чтобы сводить с ума, он открывал гораздо больше, чем скрывал, но в то же время обещал и прятал какую-то жгучую тайну.
Многие годы спустя Сашок будет регулярно просыпаться по ночам от одного и того же сна, в котором рука его будет тянуться к зеленым трусикам. Во сне этом не будет уже никакого эротического смысла, а лишь потрясение, шок и изумление. Сам сон, он черно-белый, но про трусики будет каким-то образом известно, что они — зеленые. А Анастасии, как правило, в том сне вообще не будет.
Сашок в очередной раз вынырнул на поверхность, оттого что кто-то громко говорил ему в ухо и даже, кажется, тряс за руку.
Невероятно, но это опять был Гарри!
— Я смотрю, мистер Тутов, мы с вами снова в одном поезде оказались и даже в одном вагоне! — радостно восклицал Гарри.
Сашок хотел его отшить грубо, но в последний момент сдержался.
— Ну, что тут уж такого удивительного… в одном городе живем, как-никак, — примирительно сказал он.
— Нет, не скажите, я вот частенько в последнее время в Лондон мотаюсь, но с вами давно не сталкивался. Как поживают ваши уважаемые родители?
— Вы, наверно, имеете в виду тестя с тещей? Они оба в добром здравии.
— А жена?
— Жена? — машинально повторил за Гарри Сашок и поперхнулся — словно кость в горло попала.
Ведь и в самом деле — как там его жена, Анна-Мария? Каково ему будет сейчас увидеть ее, как он будет себя держать, какие слова ей скажет? От этих мыслей Сашка просто оторопь взяла. Ему казалось, что он непременно сразу же выдаст себя, что голос будет предательски срываться, глаза — юлить в сторону, лицо краснеть или бледнеть.
Короче говоря, Сашок снова погрузился в размышления — но на этот раз очень тревожного свойства. Ведь удивительное дело: он до сих пор даже не задумался о том, что будет делать дальше. Потерять Анну-Марию? Какая ужасная мысль. Отказаться от Насти, в тот момент, когда перед ним открылись такие удивительные дали? Обидно! Попытаться жить двойной жизнью? Ой, слаб Сашок на этот счет, ой слаб! Запутается немедленно.