Сидя в этой галерее, я любил рассматривать один дядин натюрморт. Он был абсолютно простым: яблоко, фаянсовый кувшин, под ними зеленая ткань и фон в виде красной и голубой занавесок. Я просто не мог понять, как ему удалось все эти цвета вогнать в одну абсолютно гармоничную гамму. Это было сделано путем многочисленных лессировок, при которых исчезли линейные контуры предметов и колорит всех элементов стал единым.
Натюрморт имел простенькое, небольшое паспорту. При окантовке я не стал его переделывать по двум причинам. Во-первых, дядя приклеивал акварели сплошняком на картон, во-вторых, на обратной стороне картины была надпись, дорогая для меня как память: «Моему дорогому племяннику Шуре – талантливому художнику в день рождения от дяди Миши». Тут он, конечно, переборщил. Я тогда не был талантливым художником, а был просто рисующим архитектором. Но это время осталось в моей памяти как лучшее из времен в нашей жизни. Я был молод, радовался жизни и с удовольствием занимался своей работой: проектировал, участвовал в конкурсах, бегал на этюды. Шел третий год моей проектной работы.
На работу я опаздывал ровно на две минуты, так как выскакивал из дому, услышав по радио: «московское время 8 часов 30 минут. Начинаем…» Мой институт размещался в Софиевском подворье, то-есть рядом с домом. Эти две минуты мне прощали, так как я работал с большим энтузиазмом, часто и по вечерам. Первый год я выполнял, в основном, работу инженера-конструктора: проектировал перекрытия, подпорные стены, рамы. Наш основной инженер– конструктор Александр Валерианович отсутствовал в мастерской регулярно по три дня с точностью определенных женских дней, только два раза в месяц. Он объяснял это желудочными коликами, которые, очевидно, случайно совпадали с днями получки. В эти дни мне приходилось выполнять также и расчеты. Эти расчеты проверял наш главный инженер мастерской Иван Николаевич. Я рисовал выступы фундаментов рам в одну сторону, он рисовал в другую. Наш спор носил скандальный характер. Я опирался на цифры, он на чутье. Мы шли к главному инженеру института. Сергей Петрович, очевидно, уже давно не проектировал, но будучи человеком интеллигентным, выносил такой неожиданный вердикт:
– Я очень рад, что в нашем институте работа носит такой творческий характер, что существуют различные мнения, различные точки зрения. Если мы в процессе обсуждения не можем прийти к общему решению, давайте вынесем этот вопрос на совет. Вот у нас в следующий вторник будет общеинститутский совет. Там мы и обсудим этот вопрос. На основании чего вы предлагаете такое решение? – обратился он ко мне.
– На основании расчета. Вот расчет.
– А чем вызвана ваша точка зрения? – спросил он у Ивана Николаевича.
– Я это чувствую через штаны.
– Интересная методика.
– Зачем нам ждать следующего вторника, – сказал я. – Послезавтра выйдет Рыков и все решит. Просто сейчас он хворает.
– А откуда вы знаете, что послезавтра он выздоровеет?
– По опыту.
– Странно. Ну давайте обождем, только держите меня в курсе дел. Мне самому очень интересно узнать, как решится этот вопрос. (Следует отметить, что этот сложный вопрос легко решался студентами на третьем курсе института).
Через два дня появлялся Рыков, проверял мой расчет и подписывал мой вариант. Мне он тихонько говорил:
– Саша, не вступайте в споры, отсылайте ко мне. Дело в том, что Иван Николаевич очень опытный проектант, но он в свое время выучил расчеты по допускаемым напряжениям и помнит только «мишку на проволоке» – формулу M/W, а сейчас все это уже вчерашний день, сейчас мы считаем по расчетному сопротивлению. Он переучиваться не захотел, вот и запутался. Но вы на него не обижайтесь – он очень хороший специалист по конструкциям малоэтажных зданий.
И я не обижался. Тем более, что в этот период я был очень увлечен работой, напоминающей китайские головоломки – я делал конструктивную часть дома культуры с залом на 600 мест из крупных блоков. Я изобретал новые удивительные типы блоков. Рыков проверял мои чертежи и не находил ошибок. Я был в восторге.
Однажды я его все-таки спросил:
– Александр Валерианович, я смотрю на чертежи Лии Борисовны – они все испещрены красными пометками, а мои чертежи совсем чистые. Неужели вы не нашли ни одной ошибки?
– Почему не нашел? Там есть пару запятых и одно дополнительное примечание. Саша, неужели вы считаете, что найдется такой кретин, который станет строить огромный дом культуры из крупных блоков, да еще и по вашей невероятной раскладке с сорока новыми типоразмерами? Если уж действительно какой-нибудь идиот из Госстроя заставит строителей выполнять план по индустриализации строительства, они уложат десяток стандартных блоков одной марки, а остальное выложат из кирпича, а потом облицуют плиткой. Так что ваши чертежи я только просматривал.
Оказалось, что мой восторг от собственной работы был несколько преждевременным. Разговор этот проходил на лестничной площадке, которая служила нам курилкой. Александр Валерианович продолжал:
– Да что мы все о блоках, да о балках. Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном (сейчас начнутся воспоминания об известном отце, об их доме и былых пиршествах, но тут я ошибся). Вы знаете, сегодня мне в моем диетическом ресторане (так он называл убогую диетстоловую на Владимирской) опять предложили куру с макаронами. Правда, это тоже не очень приятная тема. Я кур не ем. А эти вообще какие-, то особенные. Куриная нога вся в сухожилиях, как у бегуна на короткие дистанции. Куру я мог есть только до войны в «Метрополе», приготовленную поваром Иваном Макаровичем, и то в виде деваляя. Но я придумал свой метод поглощения этой пищи в моем диетресторане. Я ем эти скользкие макароны, а в это время представляю себе, что сижу за столом, приготовленным Валерианом Никитичем к Пасхе, или к Рождеству – икра, осетрина, семга, балыки. Я разжевываю ногу этого спринтера, а представляю, что жую семислойный растегай. И вы знаете, – помогает. Во всяком случае, желудочный сок выделяется.
В это время на площадке появился наш пенсионер-зоотехник. Он не курил, но любил постоять с курильщиками и побеседовать, особенно на гурманские темы. Разговоры о еде он чувствовал на расстоянии.
– Вот тут вы, Александр Валерианович, не правы. Кура – это очень вкусное блюдо, но нужно знать, какую птицу взять и как ее приготовить, отоко то дело. Мне цыплят берет мой зять прямо на птицефабрике – бройлерных цыплят. Если их хорошо отбить, поджарить под гнетом и подать с чесночным соусом, то пальчики оближете, отоко то дело. Чувствую, что перерыв скоро, надо подкрепиться. Извиняйте, я вас покину.
– А вы все о жратве, да о жратве. А я на диете. – Это подключилась к разговору Мария Ивановна – шеф нашего машбюро. Машинистки сидели в подвале, но она любила подняться к нам на площадку второго этажа и покурить с мужчинами. – У нас в машбюро разговор о еде вообще запрещен.
– Я вас понял, – сказал Рыков, – у вас все дамы самой убедительной комплекции в институте.
– И что это за мужчины нынче пошли. Беседы все о еде, да о еде. Нет чтобы о женщинах. Вот у нас только о мужчинах и беседуют. Две моих дамы не поделили одного мужика из четвертой мастерской (не хочу его называть). Грызутся как собаки. Одну из них я уже договорилась перевести на Чекистов (наш филиал). Подурели бабы совсем. На той неделе достали какую-то развратную книжицу Камасутра, и полдня работы не было – перепечатывали на папиросной бумаге по десять экземпляров. Я Вале говорю: «На хрена тебе это. Что кому с утра, а кому с вечера все равно ни одной позы, здесь нарисованной, ты не сможешь выполнить». А она мне: «Это я для сестры. Она у меня такая стеснительная. Хочу ей помочь».
Дверь на лестницу отворилась, и в нее протиснулась капитальная фигура Лии Борисовны.
– Александр Валерианович, а я вас разыскиваю, – кокетливо сообщила она. – Мне нужно с вами проконсультироваться.
– Сейчас, только докурю, – ответил он, прикуривая новую сигарету.
Лия Борисовна пришла к нам из Киевпроекта руководителем группы конструкторов. Ее предложили нам с роскошными рекомендациями, очевидно уж очень хотели от нее избавиться. Она обладала полным отсутствием пространственного воображения – качество, как вы понимаете, весьма сомнительное для конструктора. Постоянно возникали совершенно бессмысленные споры.
– Как я могу опереть эту балку на стену, когда стены здесь нет? – говорила она, глядя на разрез здания.
– Как это нет, – кипятился Фима. – Вот же она. Просто она расположена лицом к нам.
– Что вы мне говорите. Стена, чтобы вы знали, Фима – это две линии на расстоянии, между которыми заштриховано.
– Да нет же, она лицом к нам.
– Ну ладно, что с вами спорить. Александр Валерианович вам объяснит. Лучше скажите мне, куда исчезла лестница?
– Так вот же она.
– Что вы мне голову морочите. Лестница – это ступеньки, нарисованные пилочкой. А у вас тут ничего нет.
– Что вы мне говорите. Стена, чтобы вы знали, Фима – это две линии на расстоянии, между которыми заштриховано.
– Да нет же, она лицом к нам.
– Ну ладно, что с вами спорить. Александр Валерианович вам объяснит. Лучше скажите мне, куда исчезла лестница?
– Так вот же она.
– Что вы мне голову морочите. Лестница – это ступеньки, нарисованные пилочкой. А у вас тут ничего нет.
– Так она же лицом к нам, вот же ступеньки – вот эти линии.
– Что вы все лицом да лицом, что это за термин такой?
– Ой, гвалт! Посмотрите, она совсем ничего не соображает! – кричал Фима. Щеки его пылали, он хватался за голову.
– Что это еще за «она»? Вы, кажется, переходите на личности! – возмущалась она, напирая на него своей пышной грудью.
Ее чертежи либо приходилось выкидывать, либо полностью переделывать. Избавиться от нее было невозможно.
– Придется идти, – понуро сообщил Рыков. – Дама назначила рандеву. Кроме того, что она ни черта не соображает, она сейчас навалится на меня бюстом, так что дышать будет нечем. Это ее основной аргумент.
Лия Борисовна была дамой эмоциональной. Как рассказывала мне Света, в женском обществе она вела обычно такие разговоры: «Вы видели, появился новый мальчик-техник в мастерской Панько. Такой высокий, стройный шатен с длинной прической. Ох, я бы так многому смогла бы его научить». Поскольку в своей профессии она никого ничему научить не могла, ни у кого не оставалось сомнений, о чем она мечтала.
И тут на лестницу вышла Муза Николаевна из третьей мастерской.
– Привет, мальчики! (мальчики – это я с пенсионером Рыковым). – Опять Мария Ивановна вас соблазняет?
– Что ты, Муза, это твоя парафия. Я уже давно этим не занимаюсь.
– Да, это нужно уметь. Вчера Вера вернулась из Туапсе. Так у нее там было, если конечно не врет, три любовника.
– Это как же три? По скользящему графику? – поинтересовался Александр Валерианович, хорошо знакомый со стройпроизводством.
– Конечно. Не могла же она это позволить себе одновременно. Она женщина приличная.
В это время в дверях появилась Ольга Петровна – мой шеф и прекратила этот пикантный разговор.
– Шура! А мы вас всюду разыскиваем. Давайте свои раскладки, – там сантехники пришли, и Трубецкой все пытается пробиться через ваши блоки своей канализацией.
И мы разбежались в разные стороны. Я с Рыковым направо, Муза – налево, а Марья Ивановна вниз. Дом, в котором размещалась наша мастерская, был когда-то жилым, и на нашу площадку выходило две квартиры. Нашу квартиру переделали следующим образом. Из передней был вход в бухгалтерию (бывшая кухня – на стене еще остались трубы и даже кран за спиной кассира Кати). За передней мы следовали в приемную-канцелярию (бывшая прихожая), из которой двери вели в кабинет директора, в нашу мастерскую и плановый отдел (соответственно гостиная, спальня, детская, кабинет). В приемной царствовала Лидия Федоровна – секретарша директора. Это была активная, энергичная и решительная женщина, знавшая все о работниках института и о событиях, происходящих в нем. У нее был самый большой в институте двухтумбовый стол, самый звонкий голос и самый высокий авторитет. Лидия Федоровна была немолодой дамой – матерью-одиночкой с тремя сыновьями, один из которых – самый младший, как утверждали злые языки, был разительно похож на нашего директора. Руководители подразделений института ее побаивались. Говорили, что ее побаивается и сам директор. Поскольку все сотрудники нашей мастерской в начале рабочего дня проходили через канцелярию, она грозно отчитывала опоздавших. Ко мне она относилась довольно благосклонно. Дверь в нашу мастерскую она всегда открывала настежь, ссылаясь на необходимость вентиляции. Мы не возражали. Это было выгодно всем – ей, так как она видела и слышала все, что происходило в мастерской, и нам, так как мы получали информацию обо всех нститутских новостях.
Когда мы с Александром Валериановичем вернулись в мастерскую, Ольга Петровна выясняла отношения с Трубецким. Я начал искать свои раскладки блоков. Дверь в приемную была распахнута, в приемной сидели Лидия Федоровна и курьерша Тася и вели бесконечный бессмысленный спор. Из приемной доносились визгливые Тасины заикания.
– Где же ты опять намочила накладные, несчастная? – громыхала Лидия Федоровна.
– А я их пе-пе-пе-перепе-пе-шу.
– Да нельзя их переписывать. На них же расписки заказчиков. Вот дурная. Я же тебе тысячу раз говорила.
– А я их пе-пе-пе-перепо-по-подпи-пи-шу.
– И реестры мокрые. Да где ты взялась на мою голову? Ты что в баню с ними ходишь.
– Я во-о-о-бще не хо-хожу в ба-ба…
– Оно и видно. А сейчас я пойду в отдел кадров, а ты пока тут посиди.
Лидия Федоровна ушла, Тася уселась на ее место, представила себя большой начальницей и лицо ее засветилось от счастья. Ее беседа с вошедшим посетителем носила совсем уже дикий характер.
– Скажите, а где ваши плановики? В плановом отделе никого нет. Когда здесь кто-нибудь появится? – интересовался посетитель.
– Ни ка-ка-ка-калеки, ни ши-ши-ши-шиша.
– Да что вы мне грубите? Что значит ни калеки, ни шиша? Это что у вас, шутки такие? Я вас спрашиваю – где плановики?
– Ни ка-ка-ка-калеки, ни ши-ши-ши-шиша нет-ту-ту-ту.
– Перестаньте паясничать. Я вас еще раз спрашиваю…
– Ни ка-ка-ка-ка…
Тут сорвался с места Фима и с криком помчался в приемную:
– Перестань какать. Я вот из-за твоего каканья не ту балку всунул в перекрытие. А вам же, товарищ, четко ответили, что Калеко Николай Андреевич– начальник планового отдела, и ведущий экономист Федор Петрович Шиш отсутствуют.
– Вот как? Ну и фамилии. И где же они?
– Да кто его знает? Наверное, в хлебной.
– Какой хлебной? Еще два часа до обеденного перерыва!
– Да не в той хлебной, где хлеб, а в хлебной софиевского монастыря, в соседнем здании, где у нас сортиры. Так что если вам нужен туалет, идите туда и не мешайте работать. А ты не морочь людям голову. А то затеяла свои ка-ка-ка.
– А мне ни-ничего не ска-ка-казал Ка-ка-ка-ле-ко…
Такие ситуации возникали обычно тогда, когда не было нашего директора – Сергея Константиновича. И не потому что он был таким поборником тишины, а потому что в его присутствии и Калеко, и Шиш, и сама Лидия Федоровна старались находиться на своих местах, а Тасю отправляли подальше.
Ровно в 12 часов в дверях нашей мастерской появлялась мощная фигура. Это был архитектор из Киевпроекта Николай Пинчук. Николай был коренаст, широкоплеч, всегда одет в хороший костюм. В свое время он окончил Художественный институт, великолепно владел гуашью и темперой и подрабатывал во многих институтах покраской перспектив. Так что деньги у него всегда были. Николай был алкоголиком. Он приходил к своему другу, работавшему в нашей мастерской – Геннадию Шелесту. Стоя в дверях, он начинал активно махать руками, стараясь привлечь внимание своего приятеля. Они сблизились, когда им в свое время поручили проектировать киевский вытрезвитель, как большим специалистам в этом деле, не раз побывавшим в этом учреждении. При этом Геннадию удавалось довольно скоро покидать это гостеприимное заведение. У него с собой всегда был паспорт, в котором значилось – Геннадий Петрович Шелест. Его спрашивали, имеет ли он какое-нибудь отношение к Петру Ефимовичу Шелесту – первому секретарю ЦК КПУ. «Самое прямое. Я его внебрачный сын – вы же видите отчество. Отец будет крайне недоволен тем, что произошло». Его отпускали.
– Что вы машете руками, как ветряная мельница? – спрашивала Лидия Федоровна у Пинчука.
– Так уже же перерыв, все уже продается, люди гуляют, а мы ни в одном глазу.
– Перерыв начнется только через час.
– Это у кого как, – туманно объяснял Николай.
Геннадий лихорадочно собирал свои инструменты. Он вел кочевой образ жизни. Своего стола у него не было. Он каждый день просто переезжал на свободный стол. На работе он сидел, как правило, до 12 часов, но он был отличным вертикальщиком – поэтому его не трогали.
– Вы уже уходите? А как же моя вертикальная планировка по Борисполю? – переживала Ольга Петровна. – Опять пошли напиваться?
– Ну что вы! Мы просто идем перекусить. – Это означало, что до конца дня его не будет.
С Сергеем Константиновичем у меня сложились теплые отношения. Когда он узнал, что меня используют как конструктора, он устроил разнос моему руководителю мастерской, и меня завалили архитектурной работой. Объекты были интересными: дома культуры, школы, библиотека, техникум, торговые центры. После каждой победы на конкурсе он лично меня поздравлял. Он требовал, чтобы экспериментальные объекты отдавали мне. А впоследствии, когда начался конкурс на монумент погибшим в Бабьем Яру, он помог мне с материалами.
Когда нашему институту поручили проектировать комплекс сельскохозяйственных министерств на площади Леси Украинки, он вызвал меня к себе:
– Саша, ты должен сделать этот проект.